КАК НАМ ОБУСТРОИТЬ РОССИЮ Посильные соображения 3 страница

Постараемся всё же уследить точный смысл тер­мина.

ЧТÓ ЕСТЬ ДЕМОКРАТИЯ И ЧТÓ НЕ ЕСТЬ
Алексис Токвиль считал понятия демократии и свободы — противоположными. Он был пламенный сторонник свободы, но отнюдь не демократии. Дж. С. Милль видел в неограниченной демократии опас­ность «тирании большинства», а для личности нет разницы, подчинилась ли она одиночному тирану или множественному,

Г. Федотов писал, что демократию исказил атеис­тический материализм XIX века, обезглавивший че­ловечество. И австрийский государственный деятель нашего века Иозеф Шумпетер называл демокра­тию — суррогатом веры для интеллектуала, лишён­ного религии. И предупреждал, что нельзя рассмат­ривать демократию вне страны и времени приме­нения.

Русский философ С. А. Левицкий предлагал различать:

дух демократии: 1) свобода личности; 2) право­вое государство;

и вторичные, необязательные признаки её: 1) пар­ламентский строй; 2) всеобщее избирательное право. Эти два последние принципа совсем не очевидны.

Уважение к человеческой личности — более широ­кий принцип, чем демократия, и вот оно должно быть выдержано непременно. Но уважать человече­скую личность не обязательно в форме только пар­ламентаризма.

Однако и права личности не должны быть взнесе­ны так высоко, чтобы заслонить права общества. Папа Иоанн-Павел II высказал (1981, речь на Филип­пинах), что в случае конфликта национальной без­опасности и прав человека приоритет должен быть от­дан национальной безопасности, то есть целости бо­лее общей структуры, без которой развалится и жизнь личностей.

А президент Рональд Рейган (1988, речь в Москов­ском университете) выразил так: демократия — не столько способ правления, сколько способ ограни­чить правительство, чтоб оно не мешало развитию в человеке главных ценностей, которые дают семья и вера.

У нас сегодня слово «демократия» — самое мод­ное. Как его не склоняют, как им не звенят, гре­мят (и спекулируют).

Но не ощутимо, чтобы мы хорошо задумались над точным смыслом его.

После горького опыта Семнадцатого года, когда мы с размаху хлюпнулись в то, что считали демок­ратией, — наш видный кадетский лидер В. А. Макла­ков признал, и всем нам напомнил: «Для демокра­тии нужна известная политическая дисциплина на­рода».

А у нас её и в Семнадцатом не было — и нынче как бы того не меньше.

ВСЕОБЩЕЕ-РАВНОЕ-ПРЯМОЕ-ТАЙНОЕ
Когда в 1937 Сталин вводил наши мартышечьи «выборы» — вынужден был и он придать им вид всеобщего-равного-прямого-тайного голосования («четырёххвостки»),— порядок, который в сегодняшнем мире кажется несомненным как всеобщий закон при­роды. Между тем, и после первой Французской ре­волюции (конституция 1791 г.) голосование ещё не было таковым: оставались ограничения в неравенст­ва в разных цензах. Идея всеобщего избирательного права победила во Франции только в революцию 1848. В Англии весь XIX век находились видные борцы за «конституционный порядок» — такой, ко­торый бы обеспечивал, чтобы никакое большинство не было тираном над меньшинством, чтобы в парла­менте было представлено всё разнообразие слоёв об­щества, кто пользуется уважением и сознаёт ответ­ственность перед страной, — это была задача сохра­нить устои страны, на которых она выросла. С 1918 сползла ко всеобщему избирательному и Англия.

Достоевский считал всеобщее-равное голосование «самым нелепым изобретением XIX века». Во всяком случае, оно — не закон Ньютона, и в свойствах его разрешительно и усумниться. «Всеобщее и рав­ное» — при крайнем неравенстве личностей, их спо­собностей, их вклада в общественную жизнь, разном возрасте, разном жизненном опыте, разной степени укоренённости в этой местности и в этой стране? То есть — торжество бессодержательного количества над содержательным качеством. И ещё, такие выборы («общегражданские») предполагают неструктурность нации: что она есть не живой организм, а механи­ческая совокупность рассыпанных единиц.

«Тайное» — тоже не украшение, оно облегчает ду­шевную непрямоту или отвечает, увы, нуждам бояз­ни. Но на Земле и сегодня есть места, где голосуют открыто.

«Прямое» (то есть депутаты любой высоты избира­ются прямо от нижних избирательных урн) особенно спорно в такой огромной стране, как наша. Оно обрекает избирателей не знать своих депутатов — и преимущество получают более ловкие на язык или имеющие сильную закулисную поддержку.

Все особенности избирательной системы и способов подсчёта голосов подробнейше обсуждались в России комиссиями, партийными комитетами весной и летом 1917, из-за чего Учредительное Собрание и упустило время. И все демократические партии вы­сказались против выборов 4-х — 3-х или даже 2-х-степенных: потому что при таких выборах тянется цепочка личного знания кандидатов, избираемые представители теснее связаны со своей исходной ме­стностью, «с местной колокольней», — а это лишало все партии возможности вставлять своих кандидатов из центра. Лидер кадетов П. Н. Милюков настаивал, что только прямые выборы от больших округов «обеспечат выбор интеллигентного и политически подготовленного представителя».

Кому что нужно.

СПОСОБЫ ГОЛОСОВАНИЯ
Цель всеобщего голосования — выявить Волю На­рода: ту истинную Волю, которая будет всё направ­лять лучшим образом для народа. Существует ли та­кая единая Воля и какова она? — никто не знает. Но замечательно, что при разной системе подсчёта голосов мы узнаём эту волю по-разному и даже про­тивоположно.

Большинству у нас сейчас не кажется важным, как именно устроена система голосования, а между тем она влияет существенно.

Состязуются в мире по крайней мере три системы подсчёта: пропорциональная, мажоритарная и абсо­лютного большинства.

Пропорциональная система почти не проводится ина­че, как по спискам (разумеется, партийным): в каждом округе (на несколько депутатских мест сразу, так пар­тиям удобнее агитировать и контролировать) от каждой партии предлагается список кандидатов, И отдельный кандидат уже тем лишён личной ответственности перед избирателями, а только — перед партией; избиратели же лишены выбрать сами определённого представите­ля, кому доверяют, а выбирают только партию. (Разли­чают две под-системы: «связанных списков», когда из­биратель не может переставлять порядок желательно­сти в списке, партия сама отберёт, такой способ осо­бенно применяется при малой грамотности населения; и под-система «свободных списков», где избиратель может отдать предпочтение кандидатам внутри списка или даже предложить свой список, что, и правда, очень затрудняет технику подсчёта. Есть третий вариант, когда округа делятся на под-округа, лишь с одним именем в каждом, но всё равно затем окружная комиссия произ­водит подсчёт по партиям и, по пропорции, предостав­ляет места именно партиям, а не лицам. Во всех случа­ях выбор лиц достаётся в основном партиям.)

В 1917 все партии от кадетов до большевиков пред­почитали именно этот способ, и при многокандидатных округах. Это усиленно одобрял влиятельный кадет И. В. Гессен: партиям так наиболее удобно организоваться и действовать, а «при системе единоличных выборов ру­ководящая роль нередко ускользает из рук партий»; одобрял и всем нам известный В. И. Ульянов-Ленин: он назвал «одним из самых передовых способов выби­рать», когда выбираются «не отдельные лица, а партий­ные представители». Видно, не зря этот способ ему нравился. Пропорциональные выборы по спискам чрез­мерно усиливают власть партийных инстанций, состав­ляющих списки кандидатов, и дают перевес большим и организованным партиям. И это особенно потому вы­годно партиям, что они могут рассовать своих цент­ральных активистов по дальним округам, где те не жи­вут, и так обеспечить их избрание. На этом — чтобы не требовалось от кандидата жить в своём округе — осо­бенно настаивал кадетский съезд летом 1917: это «даёт возможность для ЦК централизовать производство вы­боров». Да и все другие партии — на том же. Так ска­зать, централизованная демократия.

При пропорциональной системе малые меньшинства обычно могут получить какой-то голос в представитель­ном собрании, но создаётся множество парламентских фракций, и силы распыляются в раздор. Или это толка­ет партии поправлять своё положение через бесприн­ципные коалиции с изъянами для своей программы — но лишь бы набрать голосов и захватить правительство. В сегодняшнем мире есть разительные примеры такой государственной слабости и долгих правительственных кризисов.

При мажоритарной системе тоже бывают такие про­тивоестественные компромиссы между партиями, но в виде ещё предвыборных блоков. При этой системе пар­тия (или блок), едва опередившая других, получает по­давляющее число мест, а едва позади — полный проиг­рыш: даже получив 49% голосов — бывает можно сов­сем не получить парламентских мест. А при неточном распределении избирательных округов может случить­ся и так, что мажоритарная система даёт победу мень­шинству. Так было, например, во Франции в 1893, 1898, 1902: некоторые победившие депутаты получили мень­ше голосов, чем побеждённые; в двух последних слу­чаях совсем не были представлены в палате депута­тов — 53% избирателей.

Зато при этой системе создаётся устойчивое прави­тельство.

Вводимая теперь у нас система выборов по абсолют­ному большинству (для чего возможен 2-й тур) также выталкивает мелкие партии, но даёт возможность тор­говать голосами между 1-м и 2-м турами.

При системе двух партий, как в Соединённых Штатах, независимые кандидаты ничего не решают, избиратель несёт свой голос одной из двух партий (обе — с силь­ным партийным аппаратом и богатейшей поддержкой). Не сразу, не всегда в одну избирательную кампанию, но при этой системе общественное недовольство нахо­дит выход, однако негативный: только бы сменить вот эту, правящую, партию — без гарантии, чтó сделают сменщики.

Итак, всего лишь от способа подсчёта голосов мо­жет ошеломительно измениться и состав правительст­ва и его программа, выражающая, разумеется, Волю Народа.

Но вообще и всякое голосование, при любом спо­собе подсчёта, — не есть поиск истины. Здесь всё сводится к численности, к упрощённой арифметиче­ской идее, к поглощению меньшинства большинством, а это опасный инструмент: меньшинство никак не менее важно для общества, чем большинство, а большинство — может впасть и в обман. «Не следуй за большинством на зло, и не решай тяжбы, отсту­пая по большинству от правды» (Исход, 23, 2).

К тому ж избирательные кампании при большой численности голосующих, среди незнакомых избира­телей, бывают столь суетливы, визгливы, да при ча­стом пристрастии массовых средств информации, что даже отвращают от себя значительную часть населе­ния. Телевидение хотя и выявляет внешность канди­дата, манеру держаться, но не государственные спо­собности. Во всякой такой избирательной кампании происходит вульгаризация государственной мысли. Для благоуспешной власти нужны талант и творче­ство — легко ли избрать их всеобщим голосованием на широких пространствах? Сама по себе — такая система не понуждает политических деятелей дейст­вовать выше своих политических интересов, и даже наоборот: кто будет исходить из нравственных прин­ципов — легко может проиграть.

А. Токвиль, изучая США в XIX веке, пришёл к выводу, что демократия — это господство посредственности. (Хотя чрезвычайные обстоятельства стра­ны выдвигают и в ней сильные личности.)

НАРОДНОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО
А уж пройдя избрание — кандидат становится народным представителем.

Афинская демократия отвергала всякое «предста­вительство» как вид олигархии. Но она могла себе это позволить при своей малообъёмности.

Напротив, французские Генеральные Штаты в 1789, едва собравшись, провели закон, что отныне каждый депутат есть лишь часть этого коллективно­го собрания, которое и есть воля народа. Тем самым каждый депутат отсекался от своих избирателей и от личной ответственности перед ними.

Наши четыре последовательных Государственных Думы мало выражали собой глубины и пространст­ва России, только узкие слои нескольких городов, большинство населения на самом деле не вникло в смысл тех выборов и тех партий. И наш блистатель­ный думец В. Маклаков признал, что «воля народа» и при демократии фикция: за неё всего лишь прини­мается решение большинства парламента.

Да и невозможны точные народные наказы своим депутатам на все будущие непредвидимые случаи. И — нет такого импульса, который заставлял бы ны­нешних избранцев стать выше своих будущих выборных интересов, выше партийных комбинаций и служить только основательно понятым интересам родины, пусть (и даже неизбежно) в ущерб себе к своей партии. Делается то, что поверхностно нравит­ся избирателям, хотя бы по глубокому или дальне­му смыслу это было для них зло. А в таком обшир­ном государстве, как наше, тем меньше возмож­ность проверять избранцев и тем большая возмож­ность их злоупотреблений. Контрольного механизма над ними нет, есть только возможность попытки от­казать в следующем переизбрании; иного влияния на ход государственного управления у народного большинства не остаётся. (А ведь ни при каком дру­гом представительстве — гражданском, коммерче­ском, поверенные не могут иметь больше прав, чем доверители, и теряют мандат, если выполняют его нечестно.)

Но и так, парадоксально: при той, частой, систе­ме, когда правительство формируется на основе большинства в парламенте, члены этого большинства уже перестают быть независимыми народными пред­ставителями, противостоящими правительству, — но всеми силами услужают ему и подпирают его, что­бы только оно держалось любой ценой. То есть: за­конодатели подчинены исполнительной власти.

(Впрочем, принцип полного разделения законода­тельной, исполнительной и судебной власти — не без спорности: не есть ли это распад живого государст­венного организма? Все три распавшиеся власти нуж­даются в каком-то объединяющем контроле над со­бой — если не формальном, то этическом.)

И ещё: все приёмы предвыборной борьбы требуют от человека одних качеств, а для государственного во­дительства — совершенно других, ничего общего с первыми. Редок случай, когда у человека есть и те и другие, вторые мешали бы ему в предвыборном состя­зании.

А между тем, «представительство» становится как бы профессией человека, чуть не пожизненной. Образуется сословие «профессиональных политиков», для кого политика отныне — ремесло и средство дохода. Они лавируют в системе парламентских комбина­ций — и где уж там «воля народа»...

В большинстве парламентов поражает — перевес юристов, адвокатов. «Юрократия». (Тем более, что за­конов такое изобилие, их система и юридическая про­цедура так сложны, что рядовой человек становится не способен защитить себя перед законом и на каж­дом шагу нуждается в дорогостоящем покровительст­ве адвоката.)

И ЧЕМ МОЖЕТ ОБЕРНУТЬСЯ
Конечно, демократическая система даёт возмож­ность острого наблюдения за действиями чиновников. Хотя, как ни удивительно, и современные демократии обросли грузной бюрократией.

Однако: и во всеобщих выборах большинство дале­ко не всегда выражает себя. Голосование часто про­является вяло. В ряде западных стран больше поло­вины избирателей и даже до двух третей — порой во­обще не являются голосовать, что делает всю проце­дуру как бы и бессмысленной. И числа голосующих иногда раскалываются так, что ничтожный перевес достигается довеском от крохотной малозначительной партии — она-то как бы и решает судьбу страны или курс её.

Как принцип это давно предвидел и С. Л. Франк: И при демократии властвует меньшинство. И В. В. Розанов: «Демократия — это способ, с помощью которо­го хорошо организованное меньшинство управляет не­организованным большинством.»

В самом деле, гибкая, хорошо приработанная демо­кратия умеет лишить силы протесты простых людей, не дать им звучного выхода. Несправедливости тво­рятся и при демократии, и мошенники умеют усколь­зать от ответственности. Эти приёмы — распыляются по учреждениям демократической бюрократии и стано­вятся неуловимы. Сегодня и из самой старинной в ми­ре демократии, швейцарской, раздаётся тревожное предупреждение (Ганс Штауб): что важные решения принимаются в анонимных и неконтролируемых ме­стах, где-то за кулисами, под влиянием «групп давления», «лоббистов».

И при всеобщем юридическом равенстве остаётся фактическое неравенство богатых и бедных, а значит более сильных и более слабых. (Хотя уровень «бедно­сти», как его сегодня понимают на Западе, много, много выше наших представлений.) Наш государствовед Б. Н. Чичерин отмечал ещё в XIX веке, что из аристократий всех видов одна всплывает и при демо­кратии: денежная. Что ж отрицать, что при демокра­тии деньги обеспечивают реальную власть, неизбежна концентрация власти у людей с большими деньгами. За годы гнилого социализма накопились такие и у нас в «теневой экономике», и срослись с чиновными тузами, и даже в годы «перестройки» обогатились в путанице неясных законов и теперь на старте ринуть­ся в открытую, — и тем важней отначала строгое сдерживание любого вида монополий, чтоб не допу­стить их верховластья.

А ещё удручает, что рождаемая современной состя­зательной публичностью интеллектуальная псевдо-элита подвергает осмеянию абсолютность понятий Добра и Зла, прикрывает равнодушие к ним «плюрализмом идей» и поступков.

Изначальная европейская демократия была напоена чувством христианской ответственности, самодисцип­лины. Однако постепенно эти духовные основы вывет­риваются. Духовная независимость притесняется, при­гибается диктатурой пошлости, моды и групповых интересов.

Мы входим в демократию не в самую её здоровую пору.

ПАРТИИ
Ныне пришло к тому, что мы так же не мыслим себе политическую жизнь без партии, как личную без семьи.

Троцкий за месяц до октябрьского переворота воз­гласил: «Что такое партия? Это группа людей, кото­рая добивается власти, чтобы иметь возможность вы­полнить свою программу. Партия, которая не хочет власти, недостойна называться партией.»

Конечно, большевицкая партия — это образчик уни­кальный. Однако само явление партий — древнее, и уже настолько давно было пóнято, что ещё Тит Ливий написал: «Борьба между партиями есть и всегда будет гораздо худшая беда для народа, чем война, голод, мор или любой другой гнев Бога.»

«Партия» — значит часть. Разделиться нам на пар­тии — значит разделиться на части. Партия как часть народа — кому же противостоит? Очевидно — осталь­ному народу, не пошедшему за ней. Каждая партия старается прежде всего не для всей нации, а для се­бя и своих. Национальный интерес затмевается пар­тийными целями: прежде всего — что нужно своей партии для следующего переизбрания; если нечто по­лезное для государства и народа проистекло от враж­дебной нам партии — то допустимо и не поддержи­вать его. Интересы партий да и само существование их — вовсе не тождественны с интересами избирате­лей. С. Крыжановский считал, что пороки и даже крушение парламентского строя происходят именно из-за партий, отрицающих единство нации и само по­нятие отечества. Партийная борьба заменяет где уж там поиск истины — она идёт за партийный престиж и отвоевание кусков исполнительной власти. Верхушки политических партий неизбежно превращаются в олигархию. А перед кем отчитываются партии, кроме своих же комитетов? — такая инстанция не предус­мотрена ни в какой конституции.

Соперничество партий искажает народную волю. Принцип партийности уже подавляет личность и роль её, всякая партия есть упрощение и огрубление лич­ности. У человека — взгляды, а у партии — идеоло­гия.

Что можно тут пожелать для будущего Российского Союза?

Никакое коренное решение государственных судеб не лежит на партийных путях и не может быть отдано партиям. При буйстве партий — кончена будет наша провинция и вконец заморочена наша деревня. Не дать возможности «профессиональным политикам» подменять собою голоса страны. Для всех профессио­нальных знаний есть аппарат государственных слу­жащих.

Любые партии, как и всякие ассоциации в союзы, не более того, существуют свободно, выражают и от­стаивают любые мнения, на свои средства могут иметь печать,— но должны быть открыты, зарегистрированы со своими программами. (Всякие тайные союзы, на­против, преследуются уголовно как заговор против общества.) Но недопустимо вмешательство партий в производственный, служебный, учебный процесс: это всё — вне политики.

Во всяких государственных выборах партии, наряду с любыми независимыми группами, имеют право вы­двигать кандидатов, агитировать за них, но — без со­ставления партийных списков: баллотируются не пар­тии, а отдельные лица. Однако выбранный кандидат должен на весь срок своего избрания выбыть из своей партии, если он в таковой состоит, и действовать под личную ответственность передо всей массой избирате­лей. Власть — это заповеданное служение и не может быть предметом конкуренции партий.

Как следствие: во всех ступенях государственного представительства, снизу доверху, воспрещается обра­зование партийных групп. И, само собой, перестаёт существовать понятие «правящей партии».

ДЕМОКРАТИЯ МАЛЫХ ПРОСТРАНСТВ
Из высказанных выше критических замечаний о современной демократии вовсе не следует, что буду­щему Российскому Союзу демократия не нужна. Очень нужна. Но при полной неготовности ваше­го народа к сложной демократической жизни — она должна постепенно, терпеливо и прочно строиться снизу, а не просто возглашаться громковещательно и стремительно сверху, сразу во всём объёме и шири.

Все указанные недостатки почти никак не относятся к демократии малых пространств: небольшого горо­да, посёлка, станицы, волости (группа деревень) и в пределе уезда (района). Только в таком объёме люди безошибочно смогут определить избранцев, хорошо известных им и по деловым способностям и по душев­ным качествам. Здесь — не удержатся ложные репу­тации, здесь не поможет обманное красноречие или партийные рекомендации.

Это — именно такой объём, в каком может начать расти, укрепляться и сама себя осознавать новая рос­сийская демократия. И это — самое наше жизненное и самое ваше верное, ибо отстоит в нашей местности: неотравленные воздух и воду, наши дома, квартиры, ваши больницы, ясли, школы, магазины, местное снабжение, и будет живо содействовать росту мест­ной нестеснённой экономической инициативы.

Без правильно поставленного местного самоуправле­ния не может быть добропрочной жизни, да само по­нятие «гражданской свободы» теряет смысл.

Демократия малых пространств тем сильна, что она непосредственная. Демократия по-настоящему эф­фективна там, где применимы народные собрания, а не представительные. Такие повелись — ещё с Афин и даже раньше. Такие — уверенно действуют сегодня в Соединённых Штатах и направляют местную жизнь. Такое посчастливилось мне наблюдать и в Швейцарии, в кантоне Аппенцель. Я писал уже об этом в другом месте, не удержусь тут повторить кратко. На городской площади собраны, плотно друг ко другу стоят все имеющие право голоса («способные носить оружие», как предлагал в Аристотель). Голосование — открытое, поднятием рук. Главу своего кантонального правительства, ландамана, переизбрали очень охотно, с явной любовью, — но из предложенных им законо­проектов тут же вслед проголосовали против трёх: доверяем тебе! правь нами — но без этого!

А ландаман Раймонд Брогер в программной речи сказал: Вот уже больше полутысячелетия наша об­щина не меняет существенно форм, в которых она правит сама собою. Нас ведёт убеждение, что свобода связана с нашими обязательствами и нашим само­сдерживанием. Не может быть свободы ни у личности, ни у государства без дисциплины и честности. На­род — решающий судья во всех важных вопросах, но он не может ежедневно присутствовать, чтоб управ­лять государством. И поэтому в управлении неизбеж­на примесь аристократического или даже монархиче­ского элемента. (То же говорил и Аристотель.) Прави­тельство, продолжал Брогер, не должно спешить за колеблющимся переменчивым народным голосовани­ем, только бы переизбрали вновь, не должно произно­сить зазывных речей избирателям, но двигаться про­тив течения. Задача правительства: действовать так, как действовало бы разумное народное большинство, если бы знало всё во всех деталях, — а это становится всё невозможнее при растущих государственных пере­грузках. Именно демократическая система как раз и требует сильной руки, которая могла бы государствен­ный руль направлять по ясному курсу.

Демократия малых пространств веками существова­ла и в России. Это был сквозь все века русский деревенский мiр, а в иные поры — городские веча, казачье самоуправление. С конца прошлого века росла и про­делала немалый путь ещё одна форма его — земство, к сожалению, только уездное и губернское, без кор­ня волостного земства и без обвершения всероссий­ским. Октябрьский переворот насильственно сломал всякое земство, заменив его советами, от самого нача­ла подмятыми компартией. Всей историей с 1918 эти советы опорочены: они никогда не были реальным самоуправлением на каком-либо уровне. Вносимые сейчас робкие избирательные изменения тоже не мо­гут эту форму спасти: она не обеспечивает местных интересов с их влиянием черезо всю структуру снизу вверх. Я полагаю, что «советы депутатов» надо, шаг за шагом, снизу вверх, заменить земской системой.

Много лет занимавшись государственной историей предреволюционной России, я использую тут опыт на­ших лучших практических деятелей и умов, соединён­ный с моей посильной разработкой. Разумеется, тот опыт не может быть просто перенесен в сегодняшнюю растерзанную страну, где искажены самые основы жизни, но и без него вряд ли наш подъём произой­дёт здоровыми путями.

Я использую тут и предреволюционные русские по­нятия в выражения, чтобы не строить ещё третий ряд. Какие-то из них жизнь заменит, другие — приживут­ся.

земство
Будем различать четыре ступени его:

— местное земство (некрупный город, район круп­ного, посёлок, волость)

— уездное земство (нынешний район, крупный го­род)

— областное земство (область, автономная респуб­лика)

— всероссийское (всесоюзное) земство.

Нам, совершенно отученным от действительного са­моуправления, надо постепенно осваивать этот ход, с низших ступеней его. От залётных политиканов хра­ни нас Бог — но иметь политические навыки полезно многим в многим в населении.

Голосование может производиться только за отдель­ных лиц. В объёме местного земства они, обычно, избирателям хорошо знакомы. Избирательные кампании желательны самые скромные и краткие: лишь дело­вое оповещение о личных программах, биографиях и убеждениях; на эту процедуру не должны тратиться никакие государственные средства, а местные — по усмотрению местных сил. Также и многие подробно­сти процедуры должны решаться на местах, и они мо­гут весьма разниться от местности к местности.

Но всеобязателыны должны быть:

1) Ценз возрастной. Какого возраста должен до­стичь избиратель, чтобы быть допущенным к реше­нию народной судьбы? В наше время незрелая юность не получает устойчивого воспитания ни в се­мье, ни в школе, поверхностно нахватана в образова­нии и порой шатка к самым безответственным влия­ниям. Не следует ли повысить порог до 20 лет? (По суждению местностей или национальных областей этот возраст может быть установлен и выше.) А быть избранным — лишь с 30 лет? с 28?

2) Ценз оседлости. И избиратели, и тем более изби­раемые должны быть укоренены в данной местности, тесно связаны с её интересами, основательно их пони­мать; недавние приезжие или вовсе случайные — не могут тут иметь ответственности суждения. Для изби­рателей оседлость не должна бы быть меньше трёх последних полных, без существенного перерыва, лет. (Каждая местность может устанавливать у себя и вы­ше.) Для избираемых — не меньше пяти последних лет (или, допустим: три последних года непрерывно плюс пять лет в прежнее время).

В местное земство избирается какое-то число зако­нодателей («гласных»). Они утверждают администра­тивных лиц, постоянно ответственных перед ними в своей деятельности. В волости, малом посёлке это мо­жет быть всего один человек. На уровне уезда это: уездная земская управа, которую выделяет из себя или набирает из специалистов уездное земское собра­ние.

Новоизбранные — перенимают власть от существую­щих местных и районных советов депутатов, а те упраздняются.

Выборы в местное земство — только прямые, выбо­ры в уездное — зависят от размеров уезда и надёж­ной всеизвестности кандидатов. При значительной территории и густоте населения — надёжнее приме­нить двухстепенные выборы: местные земства тотчас же заменяют собой местные советы, работают полови­ну своего срока, а затем, сознакомясь в себе, выделя­ют из себя пропорциональную долю в уездное земское собрание до конца срока, до следующих выборов (На эти полсрока продляется существование прежнего райсовета и райисполкома.)

На первый избирательный срок (2 года?) ничто вы­ше уездного земства не избирается. При нашей поли­тической неумелости — местное и уездное земство в ходе практического управления своею местностью станут и школой управления, и в них начнут прояв­ляться и формироваться деятели, способные к более широкому охвату. Убеждает и пример недавних шах­тёрских забастовочных комитетов и «союзов трудя­щихся», проявивших такое сознание и такую органи­зованность.

СТУПЕНИ ПЕРЕДАЧИ ВЛАСТИ
При географической обширности и бытовых услови­ях нашей страны прямые всегосударственные выборы законодателей в центральный парламент не могут быть плодотворны. Только выборы трёх-четырёх­степенные могут провести кандидатов и уже оправдав­ших себя и укоренённых в своих местностях. Это бу­дут выборы не отдалённых малознакомых людей, только и пофигурявших в избирательной кампании, но выборы по взаимному многолетнему узнаванию и доверию.

В конце первого (или даже второго) избиратель­ного срока проводятся выборы третьей ступени: областного земского собрания. Их производят уездные земские собрания (и земское собрание областного го­рода): из своей изученной среды выделяют отведённую им для области пропорциональную долю на весь следующий срок: сами же после этого подвергаются очередному переизбранию.