Стремление (и умение, конечно) жить, принося пользу людям.2. Стремление (и умение) жить творчески, все время в поисках истинного значения – сначала лишь субъективно, а потом и объективного ценного.
Коммуна должна воспитывать людей, ориентируя их на творчество в течение всей жизни. Коммуна должна воспитывать интеллигентных людей. Разве каждый нормальный человек не рождается к жизни творческой? Важно только реализовать эти задатки. Конечно, нельзя отказываться и от физического труда. Для ребят это пока наиболее доступный путь помощи людям, т. е. лучшее – пока что – средство воплощения в жизнь нашей идеи. Наступил период думания. Из голов старших коммунаров и ревкомовцев бьют родники мыслей. Бумага исписывается проектами и прожектами, профессиональными и непрофессиональными мыслями, доводами «за» и «против». В воздухе носится идея пронизать жизнь коммуны искусством. Рядом с ней парит мысль об оптимальном отражении научного прогресса. А первым серьезным прорывом науки и искусства в коммуну была олимпиада. ...Все началось с того, что на совете коммуны олимпиаду запороли: – Для двадцати будет интересно, а сотня умрет от скуки... – То у тебя, Магун, в физматшколе, а то в коммуне... Я настоял на голосовании, но 4 «за» были задавлены 24 «против». И если бы Сашка Прутт и Ира Леонова, узнав об этом, не нажали на Фаину Яковлевну, а Фаина Яковлевна не нажала на совет – гореть бы олимпиаде ясным огнем... Собственно, об олимпиаде очень коротко. Чем отличалась коммунарская олимпиада знаний от школьных олимпиад? Во-первых, она включала в себя 10 областей науки и искусства. Кроме традиционных в то время состязаний в математике, физике, химии, литературе у нас были конкурсы по биологии, географии, живописи, музыке, иностранным языкам. Во-вторых, многообразие разделов олимпиады позволяло требовать, чтобы участвовал в ней каждый. Тех, кто не хотел участвовать ни в одном из разделов, просили предложить свой, любимый. В-третьих, организовали олимпиаду не учителя, а ученый совет, в котором не было никого старше 19 лет, а преобладали семиклассники. В-четвертых, на олимпиаде был миллион придумок. Утром в день олимпиады в коммуну пришло письмо от Незнайки. Потом был митинг, на котором ученый совет выступил со следующим воззванием: «Академик Амбарцумян в 14 лет окончил университет. Математик Эварист Галуа в 21 год в ночь перед дуэлью сформулировал важнейшие математические принципы; его записные книжки расшифровываются до сих пор. Сергей Рахманинов в 19 лет написал оперу «Алеко». Мы уже прожили 13, 14, 15 лет и еще почти ничего не успели. А нам предстоит создать единую теорию поля и запускать космические корабли с человеком на Луну, исследовать проблемы наследственности и раскрыть тайну рака. Надо создать свою симфонию, написать свою картину, доказать свою теорему... Надо успеть. Надо торопиться жить: ведь с 30 лет человек ежедневно теряет 3000 мозговых клеток (а всего их у нас около 15 миллиардов). Мы же не умеем получать и собирать знания и не всегда даже знаем, что хотим знать, а к учебе относимся подчас как к печальной необходимости. Стойте! Одумайтесь! Тратить впустую годы – самые юные, самые плодотворные – преступление. Во имя ваших будущих профессий и свершений – в бой за знания! Пусть соревнуются ум и эрудиция, смелость и сообразительность, талант и поиск. Да будет царство Мысли! Ученый совет коммунарской олимпиады знаний». Спутать залы математики, истории, живописи, химии было невозможно. Младшие бегали из зала в зал, смотрели и выбирали. Часто шли туда, где лучше оформлено. Особенно тщательно продумывалась заключительная часть олимпиады. Трое парней вносят в зал предлинную скамью, заваленную книгами. Поверх книг скамью опоясывают ленты. Сначала награждаем 3 отряда-победителя: чемпиону – ленту на флаг, двум другим – полиэтиленовые мешки конфет. Потом чествуем трех победителей по каждому разделу олимпиады. Победители получают ленты с надписью: «Чемпион первой коммунарской олимпиады» и книги. Награждение длится минут 20. По количеству криков «ура», качаний и улыбок это были самые концентрированные минуты сбора.
СТИХИ В ТИШИНЕ. Времени на подготовку у совета дела было мало, а хотелось сделать что-то очень интересное. Долго шумели, даже немного ругались, но наконец план вечера поэзии стал примерно ясен. В 8 часов вечера вся коммуна собралась в самой большой комнате в интернате. Сидели на стульях, на скамейках и просто на полу. Было, как всегда, тесно. Спели несколько веселых песен, потом, чтобы настроиться на более лирический лад, – несколько грустных и тихих. Наконец свет погасили, и остались гореть только две свечи. Начинал отряд «Днепр». Он читал стихи Есенина. Девчонки что-то тихо напевали. Получалось очень хорошо. После выступлений, конечно, никто не хлопает. Это неписаное правило. В коммуне не хлопают. Просто мы считаем, что такие вечера не концерты. Новенькие всегда удивляются этому. Они привыкли выражать свои чувства, хлопая в ладоши. После «Днепра» стихи читали «алтайцы». Они читали стихи Светлова и немного рассказали о нем. Трое «алтайских» ребят отлично сделали светловскую «Гренаду». Просто здорово. Поднялись три высокие фигуры в гимнастерках, зазвучали светловские строки: Мы ехали шагом, Мы мчались в боях И яблочко-песню Держали в зубах... Еще выступило несколько отрядов, я уже не помню, чьи стихи,они читали. Последними были мы – «Балтика». Мы читали стихи испанского поэта Гарсиа Лорки. Большинство ребят о нем не слыхали, поэтому мы должны были очень хорошо рассказать о нем и прочитать его стихи. Хотелось, чтобы стихи Лорки поняли, чтобы осталось большое впечатление. Стихи Лорки как песни. Мы их читали под гитару: Начинается плач гитары. Разбивается чаша утра. Начинается плач гитары. О, не жди от нее молчанья, не проси у нее молчанья! Неустанно гитара плачет, как вода по каналам – плачет, как ветра над снегами – плачет, – не моли ее о молчанье!
«МИР ОТКРЫЛСЯ ОЧАМ МЯТЕЖНЫМ...» Несколько лет назад я случайно попал в Театр юного зрителя на обсуждение нового спектакля. Мы долго спорили, устали. Решили чуть-чуть отдохнуть. И вот тут подошли к роялю несколько человек и просто так, без всяких объявлений, не дожидаясь тишины, запели. Все сразу повернулись в их сторону. В зале стало тепло и ласково. А ребята пели и, казалось, не могли не петь, и пели они для себя, а не для нас. Это были коммунары. Я тогда о них ничего не знала. Сизый дым создает уют, Искры гаснут в полете сами. Пять ребят у костра поют Чуть охрипшими голосами... Это моя любимая песня, спутница наших коммунарских «огоньков». Но сегодня мне петь не хочется. Сегодня – последний день нашего сбора, и мне грустно, мне немножко страшно расставаться с моими друзьями. Песня разливается по лесу вместе с неясным лунным светом. Я верю: и через 10 лет я буду вот так же сидеть у костра, смотреть в глаза друзей и петь. С.О.: Дым костра создает уют, Искры гаснут в полете сами. Пять ребят у костра поют Чуть охрипшими голосами...
Пять сердец бьются, как одно, Вспоминая подруг далеких, Тех, кто ждут их уже давно – Самых близких и яснооких.
Если бы слышали те, о ком Эта песня сейчас звучала, Прибежали б сюда тайком, Чтоб услышать ее сначала.
Чтобы почувствовать до конца В этом диком далеком крае, Как умеют любить сердца, Огрубевшие от скитаний.
Дым костра создает уют, Искры гаснут в полете сами. Пять ребят у костра поют Чуть охрипшими голосами.
(Слова Н. Карпова, музыка В. Благонадеждина) Песни, как минуты, сменяют одна другую. Вот новая мелодия. Она напоминает мне строки любимых стихов: Мир открылся очам мятежным, Снежный ветер пел надо мной! Это Блок. Когда-то я его не знала. Страну-поэзию помог мне найти мой друг. Он не учил меня разбираться в стихах, не бросал высоких фраз о поэзии. Но проведешь с ним несколько минут – и хочется тут же листать страницы со знакомыми и незнакомыми строчками. От него веяло поэзией. Он ее не только знал – он чувствовал ее и стремился к ней. И это стремление передавалось мне.
ЗАПИСКА. Мы в Новгороде. Нас с Вовкой Цивиным назначили старшими в команде малышей. Шестого ноября выпал первый снег и ударил морозец. Мы с Вовкой даже шапок с собой не захватили, а тут – снег. К холодам мы привыкнуть не успели и в своих легких пальтишках, да еще без шапок, походили на беглых французов. И тогда ребята сказали: – Ишь какие большие нашлись – без шапок. Нечего притворяться, что не холодно! Будем носить шапки по очереди. Нам пришлось подчиниться. ...Вечером горят от заката кресты церквей. Белокаменный Новгород в снегу. Темно. Только изредка в щели ударяет белое солнце. Наша команда, забравшись по обледенелой стене в заброшенную башню, знакомится с достопримечательностями Новгородского кремля. К часовне ведет какой-нибудь из этих ходов. Первым ползет Игореха, я замыкаю. Впереди перестает ползти Элка Портнова. – Что случилось? – Осто-ожно, здесь гвоздь, – картавит она. Гвоздь ржавый и старинный. Он покрыт инеем. Влезть по ледяной корке на кремлевскую стену довольно сложно, но стена была взята штурмом. Ребят не пугали ни высота стен, ни множество темных башенных провалов. Они отказывались от помощи и напропалую лезли в такие дыры, куда мы с Вовкой полезли бы не очень-то охотно. В одной из башен было особенно просторно и холодно. Косые лезвия зимнего солнца пробивались в бойницы. Ребята прильнули к бойницам и смотрели на город. Я уверен, что, когда Валька стоял между зубцами кремлевской стены, он представлял себе, что в тяжелых латах и с огромным мечом в руках защищает древнюю крепость. Валька был маленький и казался еще меньше, когда стоял между гигантскими зубцами. Но он-то знал, какой он богатырь и какие широкие у него плечи! Дальше мы пробирались какими-то очень узкими проходами. Было темно, и говорить хотелось шепотом. Мы зажгли бенгальский огонь, тесно сбились вокруг него и запели: «Дымилась роща под горою...» Бенгальский огонь отсырел и поэтому то ярко вспыхивал, рассыпая множество искр, то мерцал красным светлячком. ...«Огонёк» кончился рано, завтра подъем в 5 утра. Завтра в Ленинград. Расходиться не хочется. И мы решаем собрать команду ночью, когда все будут спать. Команда улеглась в постели, не раздеваясь, – боевая готовность номер один. Не хочется верить, что завтра уезжаем. Да какое там завтра, когда завтра – это уже сегодня, а значит, пора. Мы заходим за Ольгой. Бесшумно, в полной темноте вскакивают с постелей мальчишки. Прибежали заспанные девчонки. Утренний холодок пробирает до костей. Садимся прямо на пол, зажигаем фонарик. Лица у всех серьезные. Сейчас должно произойти что-то важное – ведь нельзя же просто так взять и разъехаться. Шепотом поем. Каждому хочется сказать что-нибудь очень хорошее. И Вовка начинает говорить. – Никогда, нигде не забывать друг о друге, не бросать друг друга в беде... Ребята повторяют за ним. Шепотом. Слова этой клятвы пришли Вовке в голову только что, и поэтому голос у него дрожит. Он протягивает руку, я кладу в нее свою, потом Ольга, Валька, Жук, Сувор, Элка, Матюха, Ирка и опять Вовка. Теперь мы братья и сестры... Никогда, нигде не забывать друг о друге, всегда помнить эту клятву... Мы молчим. Мы составляем записку... Вернемся сюда, обязательно вернемся... И когда-нибудь в узком темном ходе сообщения Жук опять запоет: «Дымилась роща под горою...» Подъем. Быстро собираемся. Выходим на улицу. Лицо сечет колючий снег, невозможно сдержать озноб. Записка уже запечатана в бутылку. Проходим мимо кремля, до него метров 300. Надо добежать и опустить бутылку в бойницу. Бегу я и Валька. Перебегаем через мост. Налево вдоль стены, первая бойница от ворот. Опускаем бутылку, слышим, как она скатилась. Обратно бежать труднее – ветер в лицо. Валька начинает отставать, а ребята уже почти у вокзала. Я беру Вальку за руку. Ну-ка, рванем еще самую малость! Догнали. Встали в строй. Поезд уже стоит у перрона. Через 5 часов мы в Ленинграде... БОРИС МИХАЙЛОВИЧ. Я еще не в коммуне. Занимаюсь в трех искусствоведческих кружках (два – в Русском музее, один – в Эрмитаже). И в школе – активист. Знаком с некоторыми коммунарами, им завидую, хочу в коммуну, но мама не пускает на сборы. Идем с коммунарами по Русскому музею. Здесь мое царство, и я, подражая интонациям руководителя первого кружка (советского искусства), заявляю: – «Весна»... Картина молодого, начинающего, талантливого московского художника Неменского. Обратите внимание на лицо молодого солдата... Перебивает Ирка Киселева: – И совсем он не молодой и не начинающий, это Борис Михайлович – коммунар. Замолкаю. Опять подступает жгучая зависть к коммуне. * * *
– Когда же он спит? – показывает Игорь Евдокимов на рисующего Бориса Михайловича. – Легли спать – рисует, проснулись – опять рисует. – Со мной рядом этюдник стоял, проснулась на рассвете – нет. По «Алтаю» пошел конкурсный вопрос: «Когда спит Б. М.?» Перебрали весь сбор, но победителя не оказалось. * * *
Концертов давали столько, что, казалось, разбуди «Алтай» ночью – через две минуты концерт начнем. Дали мы один такой концерт. А вечером на «огоньке» выступил Борис Михайлович. Такого разноса «Алтай» давно не получал. И за то Б. М. ругал, что концерт не подготовлен, и за то, что номера плохие, «на низком культурном уровне». В общем, сказал он, это неуважение к людям. Упреков набралось столько, что «алтайцы» лишь переглядывались – сказать было нечего. Следующий концерт коммуна готовила несколько дней и сделала хорошую и умную композицию о Ленинграде. Мы показали ее в пединституте. Этот день «огонёк» оценил на «отлично». * * *
«Суд над фашизмом» готовили давно, и вроде бы все было ясно. Борис Михайлович только приехал из Москвы и от ревкома подключился к совету дела. И стало ничего не ясно. Разве фашизм – только зверства и концлагеря? Самое страшное – фашизм в сознании людей. Что является его почвой? Как мог талантливый и умный народ кричать «ура» неврастенику? Последние выступления были перекроены, срочно поехали в Публичку за дополнительным материалом. Почти что весь план переделали. Говорят, что «Суд...» был затянут из-за обилия материалов, завышен по уровню. Совет дела не согласен. * * *
На сборе 60 процентов новеньких. Только что приехал Б. М. – Ребята, приехал наш большой друг, член Союза художников, лауреат Государственной... – Я коммунар, – перебивает Борис Михайлович. Сбор кончается. Б. М. уезжает. Я пошел провожать. Вышли на улицу. – Володя, а почему у дежурного командира не спросился? Молчу. Я председатель совета коммуны. Все три ночи сбора не спал. Дежурный командир коммуны – впервые на сборе. Все это Борис Михайлович знает. * * *
За последние годы мы стали добрее и человечнее. И этим коммуна, наверное, очень обязана Б. М. Неменскому. Он сделал свое, хотя и не в урочные часы, не «от четырех до шести». Для многих из нас дружба с искусством началась встречей с московскими художниками. Оказывается, можно совмещать коммунарскую дисциплину, требовательность и строгость с добрыми, мягкими, дружелюбными отношениями...
Глава шестая,
|
