ПРИЗРАК ОЛИГАРХИИ БРОДИТ ПО РОССИИ УЖЕ 500 ЛЕТ. С ОДНИМ И ТЕМ ЖЕ УСПЕХОМ
Княжеско-боярский комбайн
Детство и отрочество русской власти Феномен русской власти начал складываться в ордынскую эпоху (1243/1252—1480 гг.), которая принципиально изменила конфигурацию социальных конфликтов предыдущего времени. Если в домонгольской Руси князь, бояре и население, волеизъявление которого реализовывалось посредством веча, боролись за главенство в «треугольнике власти», то в рамках ордынской системы борьба за лучшее положение развернулась уже между самими «треугольниками». Чтобы обеспечить себе лучшие позиции по сравнению с другими княжествами, бояре и население должны были поддерживать своего князя, а не бороться с ним, как это имело место в отношениях сеньоров, крестьян и горожан в Западной Европе. И чем монолитнее выступало княжество, особенно князь и боярство, тем больше шансов оно имело на успех. Именно в создании такого великокняжеско-боярского комбайна уже к началу правления Дмитрия Ивановича (будущего Донского) заключается в конечном счете причина гегемонии Москвы. Пока Москва находилась в ордынской клетке, противоречия внутри великокнязе-боярства носили ограниченный характер. Ситуация начала меняться с исчезновением Орды (1480 г.). Импульс, приданный Ордой, двигал русскую власть в направлении единодержавия; великий князь должен был выступать в качестве «православного хана». В то же время логика и инерция двухвекового функционирования, традиции великокняжеско-боярской системы диктовали сохранение коллективного бытия и содержания властвующего субъекта, и это создавало в постордынских условиях острое и постоянно нарастающее противоречие. Тем временем великокняжеско-боярский субъект разбухал и грозил утопить, растворить в себе великого князя (с 1547 г. — царя). Ясно, что одна из двух тенденций, составлявших основное противоречие великокнязе-боярства — либо индивидуальная, либо коллективная, — должна была победить. Эволюционное развитие, при прочих равных, вело к победе коллективной тенденции: за ней были традиции, старина и, наконец, численное превосходство. Индивидуально-единодержавная тенденция могла победить только революционным, внелегальным путем, используя нечто невиданное. При этом освободить себя из (и от) великокняжеско-боярской «матрицы» царь мог, только уничтожив ее и себя в качестве великого князя — он должен был превратиться в самодержца, по отношению к которому бояре превращались в простые функции. Превращая себя в самодержца и разрывая прежнюю властную пуповину между собой—князем и боярством, Иван IV выталкивал боярскую верхушку на роль олигархии, творил олигархию и обозначал принципиально новый, пока еще скрытый династийной формой конфликт самодержца и олигархии, задавая его программу на все будущее существование русской власти. А программа эта, ее особенность заключалась в том, что в России олигархия, противостоящая власти, существует не вне этой власти, не как внешняя альтернатива, а внутри самой власти — как ее коллективная тень, возможность. Поскольку власть оставалась единственным субъектом, то главным призом противостоявшей царю верхушки могла быть только сама эта власть, а потому конфликт между властью и различными олигархиями протекал внутри самой власти как центроверха — в отношении того, каким он будет: индивидуальным или коллективным. Власть против олигархии: четыре раунда Итак, первый конфликт между властью и (тогда боярской) олигархией в России со всей отчетливостью обозначился в марте 1553 г. За ним лежало стремление к иному, чем намечающийся самодержавный, варианту централизации Руси — к боярскому, то есть олигархическому. И у бояр были на то и права, и реальные возможности. Четыре клана Рюриковичей претендовали на власть, на то, чтобы быть коллективным субъектом (вместе с царем, которого знать продолжала воспринимать как великого князя). Родство, богатство, институты, порядки и обычаи старины — все это прочно защищало знать от легальных действий царя. Легальным, эволюционным, пассивным путем Иван IV шел бы к поражению и, по-видимому, к смерти. Он выбрал другой путь — активный, нанесения превентивного удара по княжеско-боярской системе. («Он бил, чтобы не быть битым», — скажет Ключевский.) «Путь», на который Иван ступил в 1565 г., назывался опричниной. У него было «три источника, три составные части»: выделение царю своего (опричного) удела; создание вне- и надсистемного корпуса власти (и антивласти одновременно), военно-полицейско-террористического по своей сути; террор — физический и земельный (о последнем часто забывают). Через семь лет (в 1572 г.) на месте княжеско-боярского режима возник царский (самодержавный), и «чрезвычайку» отменили, то есть она стала нормой. Смутное время — первый кризис самодержавия, — стартовавшее де-факто после смерти Грозного и лишь перешедшее в открытую форму со смертью Федора, началось как попытка боярского реванша. Однако попытка эта провалилась, в том числе и потому, что привела в движение силы столь массового масштаба, которые были не по зубам олигархии, а могли быть укрощены подобными же силами — массами. А те, победив, восстановили самодержавие. Следующий раунд борьбы между олигархией и властью состоялся в XVIII в. — после смерти Петра I. Опять лидеры нескольких кланов — прежде всего Долгорукие и Голицыны — решили в 1730 г. ограничить верховную власть и ввести кланово-олигархическое правление. Речь идет о так называемой «затейке верховников» — членов Верховного Тайного Совета — пригласить на трон бездетную герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну. Приглашение было обставлено «кондициями», резко ограничивающими власть Анны. Подписав кондиции 3 февраля 1730 г., Анна заняла престол. Однако счастье «верховников» было недолгим — оно не пережило февраля. Уже 5 февраля императрице был представлен альтернативный проект кружка А.М. Черкасского, в котором олигархия ограничивалась, по сути, выборным дворянским учредительным собранием. Ну а 25 февраля толпа дворян (около 800 человек, среди которых наиболее активными были гвардейские офицеры) обратилась к Анне с просьбой принять самодержавие — «как при Петре I». Анна разорвала «кондиции» и «учинилась в суверенстве». Самодержавие опять победило. Следующий раунд в борьбе власти и олигархии — 1820-е гг., попытка декабристов свергнуть самодержавие, физически уничтожив при этом царскую фамилию, и заменить ее либо конституционной монархией (Муравьев), либо республикой (Пестель). По плану Пестеля после свержения самодержавия в России вводилось разделение властей — три ветви: законодательная (Народное вече), исполнительная (Державная дума), судебная. Однако над «разделенными» функциональными властями возводилась главная. И название Пестель, один из гениальных теоретиков русской власти, придумал ей адекватное: блюстительная. Ее задача — контроль над другими властями, которые, таким образом, становились функцией блюстительной. Центральный орган блюстительной власти — Верховный собор. Это 120 человек, которые должны были называться боярами и избираться пожизненно. Ясно, что речь идет о декабристах. Перед нами — проект классического олигархического режима, где место индивидуального самодержца занимает коллективный, с диктатором во главе. Ради народа? Ни в коем случае. После захвата власти вводилась временная диктатура (на 10—15 лет), опирающаяся на чиноначалие; создание частных обществ — открытых и тайных — запрещалось; полицейский корпус увеличивался с 8 тыс. до 111 (все для народа?). Крестьян собирались освободить с землей, часть которой предполагалось выкупить, а часть просто отнять у помещиков. Однако если учесть, что мелкопоместные составляли около 85%, а в России уже налицо была нехватка земли у крестьян, то ясно, что от такой реформы крестьяне мало что приобрели бы, а мелкопоместные дворяне просто получили бы смертельный социальный удар. Выиграла бы верхушка дворянства, знать — та среда, из которой и вышла основная часть заговорщиков. Однако попытка верхушки дворянства угробить самодержавие и на обломках самовластья построить олигархический режим провалилась. Не удалось дворянам стать «новыми боярами». Особенности национальной борьбы за власть Подведем итоги четырех раундов схваток между самодержавной властью и боярской и дворянской олигархиями. Если последний раунд — 1825 г. — власть выиграла, по сути, сама (плохая подготовка заговорщиков — болтовня, репетиловщина; наличие сложившейся и устоявшейся по сравнению с 1730 г. самодержавной системы; сложность самой конспиративно-исторической ситуации — сочетание и переплетение нескольких заговоров/контрзаговоров), то в трех первых раундах власть побеждала своих противников-олигархов только благодаря поддержке средних и отчасти низших слоев господствующих групп, в союзе с ними. Но почему «середина» постоянно оказывалась на стороне власти? Западные наблюдатели и те в России, кто смотрел и смотрит на Россию «западным глазом», видели в провластной позиции середины и части низов господствующих групп только одно: проявление русского законопослушания и рабства, неготовность или даже неспособность к принятию свободы. Последнюю западные (и прозападные) наблюдатели и историки, как правило, связывали с олигархами той или иной социальной принадлежности — от бояр XVI в. до бизнесменов начала XXI. Получалось, что русские в большинстве своем рабы, не мыслящие существования без и вне сильной власти, которая их же, дураков, и давит. Вот такая схема, которой нередко придерживаются не какие-нибудь записные русофобы, а вполне нормальные люди, у коих и недостатков-то всего два: незнание русской истории и благодушная сытость. История всех схваток олигархов с властью показывает, что боролись они не за свободу вообще и даже не за свободу для верхушки как слоя в целом в противовес власти. Речь шла о «свободе» для нескольких кланов внутри существующего типа власти. О свободе коллективно господствовать вместо царя, выступать в качестве чего-то вроде коллективного самодержца. Резкое усиление привилегий и богатства части верхушки столь же резко сокращало привилегии и благосостояние «середины» — игра с нулевой суммой. Регулятором именно этой игры выступала самодержавная власть. С учетом пространственно-ресурсных и производственно-экономических характеристик России одной из главных задач власти здесь всегда было ограничение или сдерживание аппетитов всех социальных групп и прежде всего верхушки господствующих. Помимо прочего, в данных природно-исторических условиях это было единственной легальной, пусть далеко не всегда последовательной и эффективной, защитой интересов «середины» и низа господствующих групп, а отчасти и населения в целом. Олигархизация власти эту защиту устраняла, ориентировалась на краткосрочные цели (сверхпотребление, сверхэксплуатация, социальная безответственность) и лишала перспективы сначала значительную часть населения, а затем средние слои и систему в целом. И это прекрасно понималось или, по крайней мере, чувствовалось обществом. Именно этим, а не якобы рабским характером русского народа или его нелюбовью к свободе обусловлена поддержка широкими слоями населения, прежде всего его активной серединой, именно центральной власти, самодержавия против попыток олигархизации последнего как боярской, так и дворянской верхушками. Русская власть (будь то самодержавие или коммунизм) всегда была по определению прежде всего механизмом учета и контроля, системного самоограничения социума, существующего в суровых природно-климатических и непростых геоисторических условиях. В таких условиях олигархизация власти с неизбежностью вела к превращению определенной части господствующих групп в нечто похожее на классы западного, будь то капиталистического или позднефеодального, типа. Последнее означало в России либо довольно быструю социальную катастрофу, либо восстание или гражданскую войну. «Так вот где таилась погибель моя…» До середины XIX в. для олигархизации русской власти в ее самодержавном варианте, помимо ограничения сверху и снизу, было еще одно серьезное препятствие: отсутствие реального механизма эксплуатации, который обеспечил бы для нее экономическую базу. Реформы 1860-х гг. впервые обеспечили такой механизм — капитал, прежде всего денежный, финансовый и мировой рынок. А поскольку развитие капиталистических форм в России шло главным образом сверху, это не могло не «экономизировать», а следовательно — олигархизировать саму власть. Устояв против боярско-дворянских олигархий, власть начала олигархизироваться изнутри (правда, к этому моменту, когда уже приходило в упадок дворянство, кроме самого самодержавия, олигархизироваться всерьез уже было почти некому), и это стало одной из самых главных причин его гибели. Н.Е. Врангель (отец «черного барона»), один из умнейших людей пореформенной России, прямо писал о том, что в конце XIX в. самодержавие «мало-помалу превращалось в олигархию, увы! не достойных, а только более бесстыдных» (что бы он сказал сейчас?). Процесс этот — впервые в русской истории — привел к тому, что олигархизирующаяся власть, по сути, вступила в союз с верхушкой и значительной частью середины общества против «остального» населения, и экономический разрыв между двумя этими «зонами» стал стремительно расти. Внешне, а отчасти и по сути впервые в русской истории это воспроизвело западоподобную классовую ситуацию. Развитие капиталистических форм в России и олигархизация власти — две стороны одного процесса. Но нас в данном случае интересует олигархизация, формирование капформ и адекватных им социальных групп; их отношения с властью — особая тема, о которой нужно говорить отдельно. Здесь же отмечу, что олигархизация противопоказана, гибельна русской власти, убивает ее как власть, что и произошло в 1917 г.
|
