ПРИЗРАК ОЛИГАРХИИ БРОДИТ ПО РОССИИ УЖЕ 500 ЛЕТ. С ОДНИМ И ТЕМ ЖЕ УСПЕХОМ

Княжеско-боярский комбайн

Если посмотреть на историю России последних 400—500 лет, то окажется, что, несмотря на царство, генсекство, президентство, то есть господство личной формы власти, ее постоянно преследует призрак олигархии, время от времени материализующийся и вступающий с ней в конфликт. Во всех конфликтах власть побеждала — либо «нокаутом», либо «по очкам» — при активной поддержке широких слоев населения.

Детство и отрочество русской власти

Феномен русской власти начал складываться в ордынскую эпоху (1243/1252—1480 гг.), которая принципиально изменила конфигурацию социальных конфликтов предыдущего времени. Если в домонгольской Руси князь, бояре и население, волеизъявление которого реализовывалось посредством веча, боролись за главенство в «треугольнике власти», то в рамках ордынской системы борьба за лучшее положение развернулась уже между самими «треугольниками». Чтобы обеспечить себе лучшие позиции по сравнению с другими княжествами, бояре и население должны были поддерживать своего князя, а не бороться с ним, как это имело место в отношениях сеньоров, крестьян и горожан в Западной Европе. И чем монолитнее выступало княжество, особенно князь и боярство, тем больше шансов оно имело на успех. Именно в создании такого великокняжеско-боярского комбайна уже к началу правления Дмитрия Ивановича (будущего Донского) заключается в конечном счете причина гегемонии Москвы.

Пока Москва находилась в ордынской клетке, противоречия внутри великокнязе-боярства носили ограниченный характер. Ситуация начала меняться с исчезновением Орды (1480 г.). Импульс, приданный Ордой, двигал русскую власть в направлении единодержавия; великий князь должен был выступать в качестве «православного хана». В то же время логика и инерция двухвекового функционирования, традиции великокняжеско-боярской системы диктовали сохранение коллективного бытия и содержания властвующего субъекта, и это создавало в постордынских условиях острое и постоянно нарастающее противоречие.

Тем временем великокняжеско-боярский субъект разбухал и грозил утопить, растворить в себе великого князя (с 1547 г. — царя). Ясно, что одна из двух тенденций, составлявших основное противоречие великокнязе-боярства — либо индивидуальная, либо коллективная, — должна была победить. Эволюционное развитие, при прочих равных, вело к победе коллективной тенденции: за ней были традиции, старина и, наконец, численное превосходство.

Индивидуально-единодержавная тенденция могла победить только революционным, внелегальным путем, используя нечто невиданное. При этом освободить себя из (и от) великокняжеско-боярской «матрицы» царь мог, только уничтожив ее и себя в качестве великого князя — он должен был превратиться в самодержца, по отношению к которому бояре превращались в простые функции. Превращая себя в самодержца и разрывая прежнюю властную пуповину между собой—князем и боярством, Иван IV выталкивал боярскую верхушку на роль олигархии, творил олигархию и обозначал принципиально новый, пока еще скрытый династийной формой конфликт самодержца и олигархии, задавая его программу на все будущее существование русской власти. А программа эта, ее особенность заключалась в том, что в России олигархия, противостоящая власти, существует не вне этой власти, не как внешняя альтернатива, а внутри самой власти — как ее коллективная тень, возможность. Поскольку власть оставалась единственным субъектом, то главным призом противостоявшей царю верхушки могла быть только сама эта власть, а потому конфликт между властью и различными олигархиями протекал внутри самой власти как центроверха — в отношении того, каким он будет: индивидуальным или коллективным.

Власть против олигархии: четыре раунда

Итак, первый конфликт между властью и (тогда боярской) олигархией в России со всей отчетливостью обозначился в марте 1553 г. За ним лежало стремление к иному, чем намечающийся самодержавный, варианту централизации Руси — к боярскому, то есть олигархическому. И у бояр были на то и права, и реальные возможности. Четыре клана Рюриковичей претендовали на власть, на то, чтобы быть коллективным субъектом (вместе с царем, которого знать продолжала воспринимать как великого князя). Родство, богатство, институты, порядки и обычаи старины — все это прочно защищало знать от легальных действий царя. Легальным, эволюционным, пассивным путем Иван IV шел бы к поражению и, по-видимому, к смерти. Он выбрал другой путь — активный, нанесения превентивного удара по княжеско-боярской системе. («Он бил, чтобы не быть битым», — скажет Ключевский.)

«Путь», на который Иван ступил в 1565 г., назывался опричниной. У него было «три источника, три составные части»: выделение царю своего (опричного) удела; создание вне- и надсистемного корпуса власти (и антивласти одновременно), военно-полицейско-террористического по своей сути; террор — физический и земельный (о последнем часто забывают). Через семь лет (в 1572 г.) на месте княжеско-боярского режима возник царский (самодержавный), и «чрезвычайку» отменили, то есть она стала нормой.

Смутное время — первый кризис самодержавия, — стартовавшее де-факто после смерти Грозного и лишь перешедшее в открытую форму со смертью Федора, началось как попытка боярского реванша. Однако попытка эта провалилась, в том числе и потому, что привела в движение силы столь массового масштаба, которые были не по зубам олигархии, а могли быть укрощены подобными же силами — массами. А те, победив, восстановили самодержавие.

Следующий раунд борьбы между олигархией и властью состоялся в XVIII в. — после смерти Петра I. Опять лидеры нескольких кланов — прежде всего Долгорукие и Голицыны — решили в 1730 г. ограничить верховную власть и ввести кланово-олигархическое правление. Речь идет о так называемой «затейке верховников» — членов Верховного Тайного Совета — пригласить на трон бездетную герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну. Приглашение было обставлено «кондициями», резко ограничивающими власть Анны. Подписав кондиции 3 февраля 1730 г., Анна заняла престол. Однако счастье «верховников» было недолгим — оно не пережило февраля. Уже 5 февраля императрице был представлен альтернативный проект кружка А.М. Черкасского, в котором олигархия ограничивалась, по сути, выборным дворянским учредительным собранием. Ну а 25 февраля толпа дворян (около 800 человек, среди которых наиболее активными были гвардейские офицеры) обратилась к Анне с просьбой принять самодержавие — «как при Петре I». Анна разорвала «кондиции» и «учинилась в суверенстве». Самодержавие опять победило.

Следующий раунд в борьбе власти и олигархии — 1820-е гг., попытка декабристов свергнуть самодержавие, физически уничтожив при этом царскую фамилию, и заменить ее либо конституционной монархией (Муравьев), либо республикой (Пестель). По плану Пестеля после свержения самодержавия в России вводилось разделение властей — три ветви: законодательная (Народное вече), исполнительная (Державная дума), судебная. Однако над «разделенными» функциональными властями возводилась главная. И название Пестель, один из гениальных теоретиков русской власти, придумал ей адекватное: блюстительная. Ее задача — контроль над другими властями, которые, таким образом, становились функцией блюстительной. Центральный орган блюстительной власти — Верховный собор. Это 120 человек, которые должны были называться боярами и избираться пожизненно. Ясно, что речь идет о декабристах. Перед нами — проект классического олигархического режима, где место индивидуального самодержца занимает коллективный, с диктатором во главе.

Ради народа? Ни в коем случае. После захвата власти вводилась временная диктатура (на 10—15 лет), опирающаяся на чиноначалие; создание частных обществ — открытых и тайных — запрещалось; полицейский корпус увеличивался с 8 тыс. до 111 (все для народа?). Крестьян собирались освободить с землей, часть которой предполагалось выкупить, а часть просто отнять у помещиков. Однако если учесть, что мелкопоместные составляли около 85%, а в России уже налицо была нехватка земли у крестьян, то ясно, что от такой реформы крестьяне мало что приобрели бы, а мелкопоместные дворяне просто получили бы смертельный социальный удар. Выиграла бы верхушка дворянства, знать — та среда, из которой и вышла основная часть заговорщиков. Однако попытка верхушки дворянства угробить самодержавие и на обломках самовластья построить олигархический режим провалилась. Не удалось дворянам стать «новыми боярами».

Особенности национальной борьбы за власть

Подведем итоги четырех раундов схваток между самодержавной властью и боярской и дворянской олигархиями. Если последний раунд — 1825 г. — власть выиграла, по сути, сама (плохая подготовка заговорщиков — болтовня, репетиловщина; наличие сложившейся и устоявшейся по сравнению с 1730 г. самодержавной системы; сложность самой конспиративно-исторической ситуации — сочетание и переплетение нескольких заговоров/контрзаговоров), то в трех первых раундах власть побеждала своих противников-олигархов только благодаря поддержке средних и отчасти низших слоев господствующих групп, в союзе с ними.

Но почему «середина» постоянно оказывалась на стороне власти? Западные наблюдатели и те в России, кто смотрел и смотрит на Россию «западным глазом», видели в провластной позиции середины и части низов господствующих групп только одно: проявление русского законопослушания и рабства, неготовность или даже неспособность к принятию свободы. Последнюю западные (и прозападные) наблюдатели и историки, как правило, связывали с олигархами той или иной социальной принадлежности — от бояр XVI в. до бизнесменов начала XXI. Получалось, что русские в большинстве своем рабы, не мыслящие существования без и вне сильной власти, которая их же, дураков, и давит.

Вот такая схема, которой нередко придерживаются не какие-нибудь записные русофобы, а вполне нормальные люди, у коих и недостатков-то всего два: незнание русской истории и благодушная сытость.

История всех схваток олигархов с властью показывает, что боролись они не за свободу вообще и даже не за свободу для верхушки как слоя в целом в противовес власти. Речь шла о «свободе» для нескольких кланов внутри существующего типа власти. О свободе коллективно господствовать вместо царя, выступать в качестве чего-то вроде коллективного самодержца. Резкое усиление привилегий и богатства части верхушки столь же резко сокращало привилегии и благосостояние «середины» — игра с нулевой суммой. Регулятором именно этой игры выступала самодержавная власть.

С учетом пространственно-ресурсных и производственно-экономических характеристик России одной из главных задач власти здесь всегда было ограничение или сдерживание аппетитов всех социальных групп и прежде всего верхушки господствующих. Помимо прочего, в данных природно-исторических условиях это было единственной легальной, пусть далеко не всегда последовательной и эффективной, защитой интересов «середины» и низа господствующих групп, а отчасти и населения в целом. Олигархизация власти эту защиту устраняла, ориентировалась на краткосрочные цели (сверхпотребление, сверхэксплуатация, социальная безответственность) и лишала перспективы сначала значительную часть населения, а затем средние слои и систему в целом. И это прекрасно понималось или, по крайней мере, чувствовалось обществом. Именно этим, а не якобы рабским характером русского народа или его нелюбовью к свободе обусловлена поддержка широкими слоями населения, прежде всего его активной серединой, именно центральной власти, самодержавия против попыток олигархизации последнего как боярской, так и дворянской верхушками.

Русская власть (будь то самодержавие или коммунизм) всегда была по определению прежде всего механизмом учета и контроля, системного самоограничения социума, существующего в суровых природно-климатических и непростых геоисторических условиях. В таких условиях олигархизация власти с неизбежностью вела к превращению определенной части господствующих групп в нечто похожее на классы западного, будь то капиталистического или позднефеодального, типа. Последнее означало в России либо довольно быструю социальную катастрофу, либо восстание или гражданскую войну.

«Так вот где таилась погибель моя…»

До середины XIX в. для олигархизации русской власти в ее самодержавном варианте, помимо ограничения сверху и снизу, было еще одно серьезное препятствие: отсутствие реального механизма эксплуатации, который обеспечил бы для нее экономическую базу. Реформы 1860-х гг. впервые обеспечили такой механизм — капитал, прежде всего денежный, финансовый и мировой рынок. А поскольку развитие капиталистических форм в России шло главным образом сверху, это не могло не «экономизировать», а следовательно — олигархизировать саму власть. Устояв против боярско-дворянских олигархий, власть начала олигархизироваться изнутри (правда, к этому моменту, когда уже приходило в упадок дворянство, кроме самого самодержавия, олигархизироваться всерьез уже было почти некому), и это стало одной из самых главных причин его гибели. Н.Е. Врангель (отец «черного барона»), один из умнейших людей пореформенной России, прямо писал о том, что в конце XIX в. самодержавие «мало-помалу превращалось в олигархию, увы! не достойных, а только более бесстыдных» (что бы он сказал сейчас?).

Процесс этот — впервые в русской истории — привел к тому, что олигархизирующаяся власть, по сути, вступила в союз с верхушкой и значительной частью середины общества против «остального» населения, и экономический разрыв между двумя этими «зонами» стал стремительно расти. Внешне, а отчасти и по сути впервые в русской истории это воспроизвело западоподобную классовую ситуацию. Развитие капиталистических форм в России и олигархизация власти — две стороны одного процесса. Но нас в данном случае интересует олигархизация, формирование капформ и адекватных им социальных групп; их отношения с властью — особая тема, о которой нужно говорить отдельно. Здесь же отмечу, что олигархизация противопоказана, гибельна русской власти, убивает ее как власть, что и произошло в 1917 г.