Есенберлин Ильяс 9 страница
Сейчас же Конур-Кульджа привстал, разыскал в суме какую-то новую бумагу. Это и был приказ генерала Талызина... "Если не пожелают опомниться, то я в последний раз требую, чтобы вы с получением сего непременно через 24 часа отправили своих детей по назначению приказа для усмирения киргиз и разведывания предприятий мятежников. Это вы обязаны исполнить со всей точностью". Смуглое лицо Конур-Кульджи еще пуще потемнело от злости. Он вспомнил, как все это было. Генерал вызвал его к себе в Омск, накричал и в ответ на возражения приказал отправить для переговоров с Кенесары его собственных сыновей. Разве не этот приказ вынудил его оставить спокойный, надежный дом своей старшей жены Кайнисы, проживающей в Кара-Откельском укреплении, и прибыть сюда, в аул младшей жены. Сыновья его - Жанадил и Чингис - учатся в Омском кадетском корпусе. Во имя собственного благополучия он готов отправить их не только в опасный стан Кенесары, но самому черту в зубы, только... послушаются ли его сыновья? От Кайнисы, старшей жены Конур-Кульджи, родился Жанадил а Чингис - от второй жены, Аккагаз, - внучки Вали-хана. *** Жанадил - безвольный, неповоротливый, трусливый, а Чингис - прямая ему противоположность: быстрый, смелый, готов идти на все. И по виду отличны они. Если Жанадил - темнолицый увалень и весь в отца, то Чингис уродился в родственников матери - белолицым и сероглазым, со всеми качествами касты тюре - задиристостью, незнанием страха, решительностью и бессердечием. Несмотря на молодость, он уже участвовал в межродовых и аульных распрях. В прошлом году Чингис был толмачом в отряде есаула Лебедева, схватившем батыра Сейтена на берегу Балхаша. Людям он все же нравился больше Жанадила, уже хотя бы потому, что меньше походил на отца. А Конур-Кульджа не любил обоих сыновей. Он готов послать их на верную смерть, но побаивался могущественных родственников их матерей. Блуждавший до сих пор по стенам и потолку взгляд ага-султана остановился на молодой жене. Что-то злое и темное вспыхнуло в глубине его мышиных глаз. На грудь и пышные бедра смотрел он... *** Старшая жена Кайниса не раз говорила, что прекрасная мачеха неравнодушна к его сыну Чингису. Конур-Кульджа не обращал на это внимания, понимая, что байбише - старшая жена - должна наговаривать на свою молодую соперницу, а заодно и на сына второй жены. Тем не менее он приставил соглядатая к этой Зейнеп, и тот на днях донес, что все подтверждается. Нет, не таков Конур-Кульджа, чтобы сразу мстить. До поры до времени втянет он свои когти, чтобы выпустить их в нужную ему минуту и без лишнего шума исполнить приговор. Но все это отступало на задний план, когда ага-султан услышал другую, куда более неприятную весть. Ему сообщили, что другой его сын, Жанадил, влюбился в дочь простого раба-туленгута и хочет на ней жениться. И девушке, говорят, он по душе. Если же отец станет возражать, то Жанадил, якобы поклялся, что увезет девушку в Омск. Он чуть не взбесился, когда услышал про это. Какой позор: сын самого ага-султана женится на девушке из низкопородной черни! Да вся степь будет смеяться над ним!.. Тут уже нельзя было медлить, и он сразу вызвал к себе Жанадила. - Верно ли, что ты собираешься жениться на Кумис - дочери рядового туленгута Абдувахита? - спросил Конур-Кульджа, и глаза его налились кровью. Обычно тихий и безвольный, Жанадил на этот раз проявил настойчивость. Хоть и не смог выдержать взгляд отца, но от клятвы своей не отрекся. - Верно... - Разве не знаешь ты, что я сосватал тебе младшую дочь Ердена, которая должна стать в твоем будущем доме байбише - старшей женой? И ты, надеюсь, не забыл, что Ерден владеет всеми землями Улытау, Кара-Кенгир и Сары-Кенгир? - Знаю... Пусть на ней женится Чингис... - Что мелет твой язык? Как это "пусть женится Чингис"?.. Я сватаю девку ему, а женится должен Чингис! Жанадил, глядя куда-то под ноги, бормотал то-то невнятное: - Неужели не может он... Если может с мачехой, почему не может на невесте брата?.. Пусть женится он, раз все равно. А я хочу Кумис... Зарежусь, если не будет Кумис!.. Это было сверх всякого терпения. Конур-Кульджа решил было тут же повалить на пол и хорошенько потоптать ногами Жанадила, но потом подумал, что этот дурак растрезвонит в отместку то, что знает о Зейнеп и Чингисе. - Прочь!.. Три дня не мог решить ага-султан, что же ему делать... Нельзя, чтобы люди узнали о тайной связи этой паскудной Зейнеп и щенка Чингиса. Никакого веса не останется тогда у него - весь разольется, как кумыс из опрокинутой чашки. И о постигнувшей их каре тоже должен знать лишь он один... Что же касается Жанадила, то необходимо отшибить у болвана запах этой Кумис. Иначе обидится Ерден - сын Сандыбая, с которым породниться - все равно что приобрести еще одну опору для своей двенадцатикрылой юрты... Но как быть, если этот балбес Жанадил будет продолжать упрямиться? Таким же упрямым ишаком был и отец его матери. Ничего, придется только подумать... Вот тогда впервые и потащил к глазам ага-султан Конур-Кульджа письмо генерала Талызина... А не лучший ли это выход? Вряд ли выпустит волк забежавших к нему в логово щенков. И генерал требует, чтобы именно его сыновья занялись переговорами с Кенесары. Как может поступить в таком случае верный слуга престола?.. Правда, это его родные дети, и посылать их на верную смерть... Но хан Аблай, прославленный во всех трех жузах, разве не отрубил голову своему верному черному рабу Оразу, спасшему его когда-то от рабства, только потому, что тот своим присутствием напоминал ему годы унижения? Не должен оставаться в живых человек, ставший свидетелем твоей слабости. Это закон для всех тюре, завещанный великими пращурами. Чем же хуже потомков Аблая он, потомок хана Самеке?.. Конур-Кульджа хотел было уже объявить сыновьям о своем решении, но обоих не нашли в ауле. Он послал телохранителей на их розыски. Оказалось, что оба сына уехали в аул его младшей жены. Взбешенный ага-султан в сопровождении пятнадцати туленгутов поскакал туда... *** Вчера Зейнеп, хоть и очень испугалась мрачного вида внезапно наехавшего мужа, старалась не выдавать своего волнения. Она ходила на цыпочках, потупив взоры и выставляя свои обильны прелести в наиболее выгодном свете. Конур-Кульджа съел небольшого, хорошо проваренного барашка, выпил ведерко крепкого кумыса и перевел глаза на цветущую, как алтайская огненно-рыжая лиса, жену. Она с деланной покорностью чего-то ждала. Но муж лишь скользнул по ней взглядом и ушел. Была вечерняя пора, когда в ауле все начинают готовиться ко сну. Ага-султан важно шел между юртами, отвечая на приветствия наиболее значительных людей. Жанадил с Чингисом уехали куда-то в степь, и он послал за ними... - Где юрта туленгута Абдувахита? - спросил он. Ему показали: - Вон маленькая юрта, покрытая черной кошмой! Ни с кем больше не обмолвившись ни словом, направился ага-султан к этой юрте. Нукеры - телохранители бесшумно последовали за ним. - Ассалаумагалейкум!.. Конур-Кульджа переступил порог, и первое, что увидел он, был догоревший костер из таволги посреди юрты. Потом только на коврике из лоскутков разглядел он расплетающую косы юную девушку. Она застыла в испуге, увидев неожиданно вошедшего ага-султана. Больше никого в юрте не было. - Где Абдувахит? Конур-Кульджа явно любовался красотой девушки. Она смутилась еще больше под его пытливым взглядом. - Родители матери пригласили его в гости... - быстро заговорила она. Они делают обрезание младшему сыну... С матерью вместе он пошел. Вот-вот вернутся... - Та-ак!.. А как твое имя? - Кумис... Меня зовут Кумис... У него стали набухать жилы на шее. Знакомые с повадками Конур-Кульджи нукеры вышли из юрты. Ага-султан вновь посмотрел на девушку. Кумис... Действительно, она похожа на серебро. Широкий, ровный, как из кованого серебра лоб, и сама вся матово-белая, чистая. Не зря прилип к ней этот Жанадил... Он рывком сбросил с плеча горностаеву шубу и, оставшись в одной сорочке, стал развязывать тесемки ширинки своих просторных шаровар. - Подай-ка, доченька, ту вот пиалу с чем-нибудь холодненьким! обратился он к ней. Словно настигнутый волком дикий козленок, она вздрогнула, вытаращила свои огромные черные глаза. Ей хотелось убежать, но нукеры закрыли дверь с той стороны. Девушка беспомощно встала с места, все еще надеясь на то, что ему просто захотелось пить. Да и люди со всех сторон в ауле... Дрожащими руками взяла она растрескавшуюся, обмотанную проволокой пиалу с молодым айраном и направилась к нему, как воробей в пасть змеи. - Возьмите, пожалуйста!.. Кумис не успела договорить, как ага-султан ухватил ее за руку и дернул книзу. Даже "ойбай!" не успела она крикнуть, как он навалился, накрыл ее всю своим необъятным телом, ломая неокрепшие девичьи ребра. Она не могла даже дышать и быстро потеряла сознание... Конур-Кульдже не было никакого дела до ее ощущений. Еще добрых полчаса провозился он с ее безжизненным телом, терзая его, словно беркут попавшего в когти кобчика. Потом, бросив ее на том же бедном лоскутном коврике, встал и принялся утирать ручьями ливший пот. - Зачем горячиться, молодой султан? Там сейчас находится ваш почтенный отец, сам ага-султан, и вам нельзя туда... Конур-Кульджа понял, что это нукеры за войлочной стеной не пускают в юрту Жанадила, его сына. Он заправил рубаху в подштанники под своим необъятным животом, взял под мышки штаны из выделанной жеребячьей шкуры, набросил на плечи огромную, до земли, шубу, усмехнулся удовлетворенно... Пусть теперь Жанадил женится на той, кого отец сделал женщиной... Приближаясь к юрте своей младшей жены, он еще издали увидел Жанадила. Тот сидел на земле, возле овечьей привязи и тихо плакал, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Проходя, Конур-Кульджа даже не повернул головы в его сторону. Щенок посмел намекнуть ему на мачеху с Чингисом, поделом ему. - О всесильный ага-султан, как прикажете быть с ее родителями? Это был догнавший его нукер. - А что они? - Мы связали их на подходе к аулу, когда они возвращались из гостей... - Отпустите!.. *** Все это было вчера... Ага-султан Конур-Кульджа оторвал глаза от пышных бедер своей молодой жены, перевел их на висящую у двери ременную плеть. Восьми вершков длины была она и в добрых два пальца толщиной. Как раз подходит к этим бедрам. Он представил сочные, набухающие рубцы на белом теле и сладко зажмурился... Однако этого сейчас делать нельзя. С родственниками Зейнеп шутить не приходится. Она - младшая сестра ага-султана Каркаралинского округа Жамантая и дочь султана Тауке. По закону не полагается бить женщин из рода султанов. Если что-то случается, муж должен, по принятому обычаю, отвезти ее в родительский дом с той же пышностью и почетом, с какими везли ее к нему. Карать ее имеет право один лишь отец. Так что с плетью все равно ничего не получится: она висит здесь для рабынь. На них и приходится отводить душу... Он перехватил жадный ожидающий взгляд Зейнеп. Она не спала ночью, когда он вернулся. Ей больше нравился сейчас огромный, как старый жеребец, Конур-Кульджа, чем юркий, легковесный стригунок Чингис. Она долго и громко ворочалась на русской никелированной кровати у дальней стены, но он прошел на почетное место юрты, повалился на подушки и сразу же захрапел. Когда он уже к полудню открыл глаза, то увидел ожидающую у ног Зейнеп. Она не отрывала взгляда от его измаранной накануне рубахи. Конур-Кульджа выпростал из-под одеяла огромные волосатые ноги. - Разотри! Ни слова больше не сказал он. А Зейнеп сидела в ногах и лишь время от времени поднимала свои длинные ресницы. Глубоко вздохнув, так что приподнималась вся грудь под шелковой кисеей, она снова принималась растирать ему мясистые волосатые икры. Потом уже хорошо отдохнувший ага-султан приподнял ногу, уперся большой шершавой пяткой в ее оголенное бедро. Полежав так, он задышал еще тяжелее. - Ладно... Застегни дверь на крючок и раскройся! Обрадованная Зейнеп вскочила, быстро накинула крючок на дверь. И в этот момент кто-то постучал. Она прижалась лицом к щели: - Мой султан, пришли Чингис с Жанадилом... Открыть им? - Ничего... Не сдохнут, если подождут! Всласть навозившись с молодой ненасытной женой, он велел впустить к себе сыновей. Хоть они приехали сюда на отдых из корпуса, у обоих были похудевшие, измученные лица. Особенно плохо выглядел Жанадил: глаза запали, щеки ввалились, словно только что встал после тифа. Он стоял с опущенной головой и не мог поднять глаз на отца, как будто сам был виноват в случившемся. Конур-Кульджа в упор посмотрел на него... Как он думал, так и вышло. Этот бесхребетный щенок не то чтобы накричать - глаз поднять не решается. Теперь уже не пойдет больше к своей Кумис. Небось весь свой любовный пыл выплакал за ночь. Стоит как курица после купания. Таков был и его дед по матери - безвольный и чувствительный, как родившая баба... Чингис по счастливому виду своей мачехи сразу догадался, что примирение состоялось... Что же, у него от этого не убавится. А старый шакал, его отец, вполне может простить их маленький грешок, хотя бы в память тех преступлений, которые сотни раз совершал на своем затянувшемся веку. Его тоже не убудет от того, что родной сын пользовался тем, чего у отца предостаточно. Главное, чтобы из семьи не уплывало!.. Равнодушным взглядом скользнул по нему отец. Значит, пронесло или просто ни о чем не догадывается... Конур-Кульджа достал из ковровой сумы приказ генерала Талызина, нацепил на глаза очки и медленно прочитал его сыновьям. Закончив чтение, он снял очки и строго посмотрел на них: - Вы по существу уже являетесь офицерами белого царя, нашего отца и благодетеля, поэтому обязаны беспрекословно выполнять все, о чем говорится в этом приказе. Выделяю вам каждому по сотне сарбазов. Поезжайте в мятежные аулы. Сумеете уговорить их - превосходно, нет - действуйте без пощады, как требуют от нас присяга и приказ. И помните, что этим летом вам должны присвоить соответствующий чин. Вся ваша дальнейшая служба будет зависеть от того, как справитесь с этим заданием!.. - А если не хватит сотни? - быстро спросил Чингис, сразу догадавшийся, куда метит достойный отец. - Не часто бегал Кенесары от наших сарбазов... - Эти слова недостойны настоящего офицера! - отрубил ага-султан. - Не запятнайте только чести своего предка Самеке! Чингис понял, что отец все знает и ничего не простил. На верную гибель посылает он их, пожертвовав для этого двумя сотнями сарбазов. Убедившись в бесполезности дальнейших разговоров, оба поклонились и вышли. Спустя некоторое время раздался стук копыт их коней, быстро удаляющихся в сторону Кара-Откельской крепости. Конур-Кульджа слушал этот топот, пока он не затих где-то вдали, потом повернулся к Зейнеп. - Доколе он будет держаться за подол мачехи? - сказал он, ласково глядя на нее. - Пора уже Чингису показать себя... У Зейнеп похолодело в груди. Значит, он действительно все знает. Поэтому и приехал так неожиданно. И то, что сыновей отправляет в зубы к Кенесары, тоже с этим связано. Ну и матерый волк!.. Может быть, и не точно так она думала, но в глазах ее было восхищение. Все, выходит, из-за нее. Ей даже захотелось попросить у него прощения, но она не забыла, что относится к потомкам самого Букей-хана. С равнодушным видом она спросила: - А чем провинился бедный Жанадил? - Он слишком много знает обо всех нас: о мачехе, брате... И еще позорится с простолюдинкой, забывая, чьего он рода. - Когда же вы отвезете меня обратно к родителям? Конур-Кульджа с интересом посмотрел на нее: *** - Сын - моя плоть от моего племени. Поэтому и карать его мне ничего не стоит. А жену я купил за сорок девять голов скота. Это недешево, и я должен сначала получить с нее все с прибылью. Маленькие глаза его весело заискрились. - Пить почему-то захотелось. Подай кумыс! Она на пальчиках направилась к двери, взяла висевшую рядом серебряную кумысомешалку, так же бесшумно пошла к сшитой из цельной лошадиной шкуры сабе с кумысом. Если выпьет из ее опоганенных грехом рук, значит, простит... Не такие еще грехи водятся в ханских родах. К чему убиваться? Кто-то за ее спиной вошел в юрту. - Ассалаумагалейкум!.. Конур-Кульджа просиял, вытянув вперед обе руки: - Ты ли это, славный Ожар? - Желаю вам крепкого здоровья, мой ага-султан!.. - Значит, жив-здоров, мой дорогой!.. Откуда же сейчас, каким добрым ветром принесло?.. Ну, садись на самое почетное место в моем доме! Ожар уселся, подмяв подушку своим плотным тяжелым телом, оглянулся на разливавшую кумыс Зейнеп. - Из Омска я сейчас. К тому же не один... - Кого же везешь с собой? - Да бабу свою... - А чья дочь? - Тайжана. - Тайжана?.. Какого Тайжана? - Конур-Кульджа даже привстал от удивления. - Не того ли самого, который бунтовал и был расстрелян! Сына Азанбая, что ли? - Да, его дочь... - Разве имел он дочь? - Осталась девчонка... Алтыншаш. Когда семью Тайжана сослали, она где-то там осталась. Купил ее у конвойных какой-то купец, потом отдал генералу Фондерсону... Сейчас ей шестнадцатый год... - Вот так новости у тебя!.. Но как ты сумел на ней жениться? Случаются же чудеса!.. А где она, почему не зовешь сюда? Ожар снова взглянул на безмолвную Зейнеп, готовящуюся разливать кумыс. Ага-султан понял его намек. - Эй, токал! - Он специально употребил это пренебрежительное слово, означающее младшую жену. - Сходи там, прикажи заколоть барана. И пусть побыстрее ставят самовар!.. Зейнеп понимающе улыбнулась и, плавно поводя бедрами пошла из юрты. Ожар деловито, с подробностями рассказал, как удалось схватить батыра Сейтена. *** - Две недели пришлось просидеть в омской тюрьме! - Он как-то необычно тонко хихикнул. - Решили судить нас каждого по отдельности... Однажды и наведался ко мне в тюрьму сам генерал Фондерсон - весь в золотых пуговицах и с усами. Очень хвалил меня за поимку Сейтена, обещал все, что захочу... А в Омске я как-то видел эту Алтыншаш. Вот и попросил у него. Говорю: "Отдайте мне, ваше превосходительство, ту прислугу-киргизку, что живет в вашем доме!" Сначала не хотел - привыкли они к ней. "По уложению двадцать пятого года, говорит, девушка вольна выйти замуж, за кого пожелает. Так что я могу, лишь если сама..." Когда я сказал, что насчет согласия девушки препятствий не будет, генерал только глаза вытаращил: "Как же пойдет она за того, кто является погубителем ее семьи?" Я снова успокаиваю его. Ничего не осталось ему... - Ну, и как же ты? - с интересом спросил Конур-Кульджа. - А вот послушайте, мой ага-султан... От урядника - крещенного татарина, который был у нас надзирателем, узнал я, что молоденькая прислуга Фондерсона несколько раз спрашивала у него обо мне. Она даже хотела через него передать мне какой-нибудь еды. Ведь я попал под стражу вместе с ее дядей, и она считала меня своим человеком. Я сразу догадался об этом... Почуяв вкусное, даже еж разворачивается. Сунул я немного денег уряднику и попросил устроить встречу с ней. Тот уж, кто веру променял, чего за деньги не сделает. Пустил он как-то ко мне Алтыншаш. Оказывается, она меня связанным вместе с Сейтеном видела, когда вели нас мимо ее дома. Сказала, что всю ночь проплакала потом. Короче говоря, хоть и выросла она среди чужих, готова жизнь отдать за сородичей. А меня считает сподвижником отца и дяди, согласна бежать со мной в родные степи. Когда я сообщил о нашем решении Фондерсону, тот заартачился, хотел даже наказать Алтыншаш за неблагодарность. А потом махнул рукой: "Сколько волка не корми - все в лес смотрит!" К тому же, отправляя меня с таким заданием к мятежникам, он рассудил, что, если вернусь я в степь с дочкой самого Тайжана, мне больше веры будет. Вот я женился на ней и еду сейчас в стан Кенесары... Конур-Кульджа, слушая его, только руками взмахивал от восторга: - Ай, молодец!.. Значит, и волки сыты и овцы целы. Да еще молодая жена в придачу! Ожар ухмыльнулся: - Как говорят мудрые люди: "Если время хитрит, как лиса, - превратись в легавую, чтобы настигнуть его!" - А ты не забыл, что становящийся ногами на две лодки - тонет? Будь осторожней, особенно в ауле Кенесары. У этого волка зоркий глаз. Кроме того, не один Кенесары опасен... *** - Кто там сейчас из видных людей, помимо родственников старого Касыма? - Многие склоняются к нему. - Конур-Кульджа помрачнел. - Я слыхал от верного человека - продавец всяких мелочей он у них там... Из известных батыров у него сейчас конечно же Агибай, затем из рода алтай - Тулебай; из табына - Бухарбай, из баганалы - Кудайменде, кипчак Иман-батыр. Недавно Жоламан-батыр, сын Тленчи, прислал к нему своего племянника - молодого батыра Байтабына - и заверил, что тоже присоединится к нему с табынцами... - Да, времена настали! - Ожар усмехнулся. - Это правда, что даже баб принимает он в свое войско? Говорят, его сестра Бопай оставила мужа-султана, отпрыска самого Вали-хана, захватив шестерых детей и весь свой скот, чтобы помогать ему... - А чего тут удивляться. Если сыновья Касыма - волчьей породы, то и дочери - волчицы. Эта Бопай таскает при себе всегда копье и командует джигитами получше любого батыра. Сейчас она кружит все вокруг аула Вали-хана, куда ее выдали замуж... Ожар задумался, потом почесал себя за ухом. - Если Бопай в стане своего брата, то Жанайдар-батыр тоже там... - Почему ты так думаешь? - Разве ты не слышал, мой ага-султан, о Бопай и Жанайдаре: - Слышал что-то в молодости... - Прямо вторые Козы-Корпеш и Баян-Слу они были. Только старый Касым-тюре не отдал ее Жанайдару, потому что из черни был он. - Уж за это винить его не приходится! - воскликнул Конур-Кульджа. - Да, но, несмотря на шестерых детей от другого, она до сих пор с коня падает при имени Жанайдара. Да и он бледнеет при одном упоминании о ней. Так что они наверняка сошлись у Кенесары. Об этом не мешает помнить... - Ты что, хорошо знаешь ее: - Нет, просто видел как-то на поминках усопшего Байгобека. Такая же, как брат, - светловолосая, с серыми глазами. На белом коне все ездила, и ни один джигит не мог обогнать ее... Вспомнив о чем-то, Ожар внимательно посмотрел на ага-султана: - За исключением Жоламана Тленчи-улы, все перечисленные вами батыры люди прямолинейные, с распахнутой душой. Да и богатством особым никто из них не располагает... Конур-Кульджа согласно кивнул. - А примкнул ли кто-нибудь к нему из состоятельных людей - наших или киргизских манапов? - Из состоятельных немного, да и то под угрозой. Среди них Муса Шорманов, Елемес Жакупов, Бабатай Асылгазин. Остальные выжидают событий... Да, еще из Каркаралинского округа Кудайменде Казин, а из баян-аульцев Таймас Бектасов, которого столкнули недавно с должности волостного управителя... - Таймас Бектасов? Видно было, что невозмутимого до сих пор Ожара взволновала эта новость. - Что это с тобой? - спросил Конур-Кульджа, искоса глядя на Ожара. - Нет, ничего. Просто я немного знаю его... - А отчего ты так испугался? - не отставал ага-султан. - Вы что, враждуете с этим Таймасом? - Нет, мы плохо знаем друг друга... - Ожар оглянулся на дверь, и наконец решился. - В прошлом году, когда схватили нас с Сейтеном и везли в Омск, мы ночевали в доме этого самого Таймаса... - Ну и что? - Я все боялся тогда, как бы не унюхал он чего-нибудь. Теперь, если он у Кенесары... - Если не боишься еще кого-нибудь, можешь ехать. Неделю назад этот Таймас направился от Кенесары к батырам Жоламану и Иману, на берега Иргиза и Тургая. К Кенесары, очевидно, присоединятся и аулы, кочующие по Светлому Жаику и Ори. Так что вернется этот Таймас оттуда не раньше осени. Пока топором замахнется, полено вывернется. За это время сам сумей войти в доверие, чтобы клеветой казалось все, что скажут про тебя плохого... Ну, а если пронюхают кое-что, покайся тоже наполовину. Скажи, что хочешь искупить вину, жену бери в свидетели собственной искренности!.. Конур-Кульджа даже хрюкнул от удовольствия, рисуя будущую картину поведения Ожара в стане Кенесары. - Если Таймас далеко, то не страшно... - Ожар явно приободрился. Больше никого я не опасаюсь. На всем пути до самого Омска и потом, пока не повесили Сейтена, мы ни с кем не встречались. А он все унес в могилу, что думал обо мне. - Вот видишь! - согласился с ним Конур-Кульджа. Ожар продолжал говорить о том, что ему делать и как вести себя у мятежников. - Значит, вокруг Кенесары в основном те, у кого отобрали земли или лишили пастбищ. - Он прищурился. - Если под котлом сильный огонь - он быстро закипает. Но быстро закипевшее быстрее и стынет... Ага-султан помрачнел, покачал головой: - На этот раз мятеж не похож на случайную вспышку, которая гаснет сама собой. Сам знаешь, кто встал во главе. И давно уже молчат они. Видно, готовят что-то. А у него там, кажется, неглупые советники... *** - Какие советники? - Разные... Не слышал, наверно, что у него отдельный отряд из беглых русских и башкиров? Среди них, говорят, такие, что умеют лить пушки, изготовлять порох и пули. А в советниках у него Сайдак-ходжа, изгнанный из Бухары, и какой-то польский офицер, из сосланных за бунт. Похоже на разбойничью шайку, куда принимают всех, кто захочет. - Ну, что будет, то будет! - Ожар, словно отметая все свои сомнения, махнул рукой. - Остается договориться, как я буду передавать все начальству. Главное мое поручение - сообщать о всех планах Кенесары. Это не просто... - Да уж... Я знал, что кто-то должен приехать из наших людей для этого, но не думал, что ты. Значит, растешь, возвышаешься. Скоро меня, старика, по службе обгонишь! - Только с вашей помощью, мой ага. Ваш ум и достоинства всегда служили мне примером! - Ладно, присмотрись еще. Может быть, и не полностью выучился. Конур-Кульджа снова хрюкнул от самодовольства. - Как же будешь доставлять мне свои донесения? - У меня имеется три верных человека, помогавших взять Сейтена. Самен, Жакуп и Сакып зовут их. Все они давно уже у Кенесары. Их я и использую, а на месте найду еще кого-нибудь... - А как мне узнать их? Не станешь же им, как барану перед случкой, надевать мешочек для отличия? - Надевать не стану, а вот когда не будет кысе - для украшения, чакча же и нож будут прицеплены к поясу с правой стороны, а не так, как обычно, значит, это мои люди. - А почему не будет кысе? - Ведь молодым людям ни к чему украшения на поясе, и это сразу бросится в глаза. - А ты, оказывается, науку до конца усвоил. Тут и я бы не догадался так осторожничать! - Покуда жив Кенеке, разве забудешь эту науку. - Ожар хоть и назвал шутливое прозвище Кенесары, говорил очень серьезно. - У него глаза беркута, с красными жилками... Он встал, чтобы попрощаться. - Ты не будешь есть? - удивленно спросил Конур-Кульджа. - Нельзя попадаться людям на глаза. Жене я сказал, что у меня здесь дело есть к одному аульному жителю. Теперь пора идти. Так будет лучше... - Ну, тогда счастливого тебе пути. *** Четыре дня пронежился Конур-Кульджа на пуховых подушках у молодой жены и только потом вернулся в Акмолинскую крепость к своей байбише... *** Подъезжая к воротам крепости, он встретился в возвращающимися из похода сыновьями - Жанадилом и Чингисом. Выполняя приказ генерала Талызина, они со своим отрядом доехали до возмущенных аулов Тнали-Карпыкской и Темешской волостей. Встретив крупные силы мятежников, Жанадил и Чингис побоялись двигаться дальше и вернулись под защиту крепостных стен. В сказке мачеха посылала пастушка за золотым альчиком с расчетом, что Мыстан-кемпир - злая старая волшебница - убьет его. Ага-султан при виде живых и здоровых сыновей почувствовал то же, что и эта мачеха, увидевшая из окна возвращающегося пасынка. Особенно раздражен он был независимым видом Чингиса, которого видел уже в мечтах без головы. Все больше багровея с каждой минутой, ходил он из угла в угол своей канцелярии и постукивал плетью по блестящему сапогу. Сыновья молча смотрели на него. В этот момент вошел дежурный солдат и передал, что из степи едет какой-то всадник. Ага-султан вышел во двор и с высокого наката, на котором стояла его канцелярия, увидел, как въехал в ворота и упал со взмыленного гнедого коня большой рыжеусый солдат. Плечо и правый бок его были в крови. - Беда!.. - хрипло выговорил он. Из казармы выбежал маленький смуглый и очень курносый человек комендант Кара-Откельской крепости, войсковой старшина Карбышев, прозванный казахами Кара-Иваном. - Что случилось? - строго спросил он поднимающегося с земли солдата. - Беда, ваше благородье, - сказал солдат, зажимая рукой раненое плечо. - Из команды хорунжего Котова я. Караван купца Строганова оберегали мы, что следовал из Петропавловска в Ташкент. Как выехали из Актауской крепости, что строится сейчас, тут и джигиты этого Кенесарыева, султана ихнего мятежного. Много их, с дубьем и копьями все. Которые бывалые солдаты не советавали стрелять, да хорунжего бес попутал. Ну, выстрелили трое или четверо, а они как кинутся скопом на нас... Один вот я уцелел. Благодаря резвости коня только...
|
