Глава 38. Через час после захода солнца Абалон покинул свой дом, дематериализовавшись с боковой лужайки

Через час после захода солнца Абалон покинул свой дом, дематериализовавшись с боковой лужайки. Ночь выдалась очень холодной, и, приняв форму в поместье одного из самых состоятельных семейств Глимеры, он сделал долгий вдох, так, что его синусовые пазухи онемели.

Остальные уже собирались: мужчины и женщины появлялись в темноте, прежде чем выйти на свет, поправляли свои меха, наряды и драгоценности.

С тяжелым сердцем он продолжил свой путь.

Доджен придерживал величественные резные двери особняка, слуги в ливреях стояли неподвижно, разве что моргали.

Хозяйка дома стояла в фойе под люстрой, её ярко-красное дизайнерское платье из шелка струилось до самого пола. Рубины демонстративно вспыхивали на ее шее, запястьях и в ушах.

Абалон внезапно для себя подумал, что у настоящей королевы расы этот красный драгоценный камень был намного лучше, больше и прозрачнее. Давно, в Старом Свете, он видел картину величественной женщины, выполненную маслом. И вся претенциозность меркла перед Мрачным Рубином и его аналогами, перед великолепием, пронесенным сквозь краску и время.

Нигде не было видно супруга хозяйки. С другой стороны, ему было тяжело стоять так долго.

Немного ему осталось.

Гости выстроились в процессию, и уже вскоре Абалон целовал напудренные щеки женщины.

– Я так рада, что вы пришли, – сказала она важно и махнула рукой куда-то позади себя – Приглашаю в обеденный зал.

Когда украшавшие ее рубины вспыхнули на свету, он представил свою дочь хозяйкой такого же величественного дома, с такими же блестящими глазами.

Возможно, наказание за отказ согласиться с публичным оскорблением короля стоит этого. Абалона и его шеллан соединяла любовь те годы, что она прожила, и он начал понимать, как им повезло. Большинство его ровесников, погибших в нападениях лессеров, состояли в отношениях без любви и секса, их жизнь вращалась вокруг череды приемов, а не приятных семейных трапез.

Он не желал подобного для своей дочери.

Тем не менее, раз он нашел любовь, значит, и у нее был шанс, даже в Глимере?

Ведь так?

Войдя в обеденный зал, он про себя отметил, что все было так же, как в прошлый раз, когда их всех собрал Король: длинный узкий стол был убран, двадцать или около того стульев расставлены рядами. Но в этот раз выжившие аристократы занимали места рядом со своими женами.

Обычно, шеллан не допускались на собрания Совета, но этот вечер к привычным не относился. Впрочем, как и предыдущий.

И действительно, собравшимся полагалось быть более удрученными, подумал Абалон, выбирая себе обитый шелком стул в самом дальнем ряду: пренебрегая исторической значимостью, опасностью и беспрецедентностью всего этого, они переговаривались между собой, мужчины – с хвастовством, а женщины – жестикулируя так, чтобы выгодно подчеркнуть свои украшения.

Абалон один сидел в заднем ряду, и вместо того, чтобы приветствовать знакомых, он расстегнул верхнюю пуговицу своего пиджака и скрестил ноги в коленях. Когда кто-то закурил, он вынул свою сигару и сделал то же самое, только чтобы чем-то себя занять. Тут же возле его локтя оказался доджен с пепельницей на медной подставке, Абалон кивнул с благодарностью и сосредоточился на стряхивании пепла.

Знать считала его мелкой сошкой, ведь он давным-давно решил, что лучше держаться периферии. Его род воочию созерцал жестокость придворных и общества, и Абалон выучил этот урок, благодаря доставшимся в наследство дневникам. Надо признаться, что он обладает финансами, которые и не снились присутствующим в этом зале.

В восьмидесятые он вложился в самые лучшие инвестиции. Потом было крупное фармацевтическое дело в девяностых. А дальше? Сталелитейные корпорации и железнодорожные компании на рубеже веков.

Абалон всегда чуял, куда люди собирались направить свой энтузиазм и потребности.

Если бы в Глимере узнали об этом, то его дочь приобрела бы огромную ценность.

Еще одна причина, почему он не распространяется о собственном капитале.

Невероятно, как далеко продвинулась его кровная линия за столетия. И, только подумать, всем этим они обязаны отцу нынешнего Короля.

Десятью минутами позднее комната заполнилась… и это больше, чем атмосфера вечеринки, говорило, что Глимера хотя бы немного понимала значимость происходящего. Опоздания, принятые в светском обществе, сегодня не допускались; двери закроются прямо…

Абалон посмотрел на часы.

…сейчас.

И точно, тяжелые деревянные двери захлопнулись с глухим эхо.

Все до единого сели, притихнув, и у Абалона появилась возможность посчитать присутствующих и выявить тех, кого не было. Ривенджа, Главы Совета, ну конечно – он был союзником Рофа, и никто не мог ослабить эту связь. Марисса тоже отсутствовала, несмотря на то, что ее брат, Хэйверс, был здесь – с другой стороны, она была женой того Брата, о котором толком ничего не знали, но подозревали, что он был от одной кровной линии с Рофом.

Естественно, его род тоже не будет представлен…

Справа от камина открылась панельная дверь, и шесть мужчин вошли в комнату. Собравшиеся тотчас выпрямились на своих местах. Двоих из них Абалон узнал сразу же – того, что шел первым, аристократической внешности … и другого, с безобразной заячьей губой, шедшего позади – они наведывались к нему с Иканом и Таймом. А те четверо, что посередине, были тенью друг друга: мускулистые воины с острым взглядом, которые были начеку, спокойные, готовые ко всему, но не размахивающие оружием.

Но больше всего пугал их самоконтроль.

Только тот, кому неведом страх, мог проявлять спокойствие в подобной ситуации.

Хозяйка дома привела своего хеллрена в комнату, седой мужчина скрючился как набалдашник трости, на которую он опирался свободной рукой, его морщинистое лицо напоминало гофрированную бумагу.

Женщина усадила его как маленького ребенка, поправляя пиджак и приглаживая ярко красный галстук.

Потом она обратилась к присутствующим, обхватив себя за талию, на манер оперной певицы, громко исполняющей арию в заполненном зале. Она сияла от оказанного ей внимания, и это было абсолютно неподобающе, по мнению Абалона.

На самом деле все это выглядело как страшный сон, подумал он, в очередной раз стряхивая пепел.

Пока она шевелила ртом, рассыпаясь в благодарностях и признательности, Абалон размышлял о том, как она собирается жить после того, как ее «возлюбленный» отправится в Забвение. Несомненно, все зависело от завещания, был ли это второй брак, и есть ли в роду дети, шедшие впереди нее в гонке за активами.

Следующим говорил Икан.

– …перепутье… вынужденные действия… задача Тайма – во благо расы выявить слабое место… жена-полукровка… наследник вампир лишь на четверть …

Всю эту риторику он уже слышал, оратор лишь делал вид, что впервые говорит эти высокопарные речи. Но все были подготовлены, ожидания спланированы заранее, последствия уже оговорены.

Абалон перевел взгляд в дальний угол комнаты. Тайм, адвокат, почти слился с вешалкой, прижимаясь по всей длине своим высоким, тощим телом. Он нервничал, его глаза были сосредоточенными, но часто моргали.

– …Вотум недоверия должен быть выражен открыто для такого сверхквалифицированного большинства голосов. Далее ваши подписи в документе, подготовленном Таймом, будут подкреплены печатью. – Икан поднял пергамент с символами на Древнем языке, аккуратно выведенными синими чернилами… затем указал на выложенные в ряд разноцветные ленты, серебряную чашу с красными свечами и стопку белых льняных салфеток. – Здесь представлены все ваши цвета.

Абалон взглянул на массивную золотую печатку на своей руке. Единственное, что его отец носил не снимая. Герб был выгравирован так глубоко, что очертания, завитки и символы оставались видны даже по прошествии веков.

Поистине, когда кольцо было отлито, золото, без сомнений, блестело, но сейчас оно стало матовым, изношенным мужчинами его семьи, заслужившим такую честь. По достоинству.

Это неправильно, подумал он снова. Сплочение против Рофа ошибочно, создано с одной целью – потешить амбиции аристократов, недостойных трона. Они не заботятся о чистоте крови наследника. Это всего лишь дефиниция, предназначенная для оправдания их цели.

– Так начнем же голосование? – Икан обвел взглядом присутствующих. – Сейчас.

Это неправильно.

Рука Абалона задрожала так сильно, что он выронил сигару… и не смог наклониться и поднять ее.

Откажись от голосования, сказал он себе. Защищай то, что…

– Единогласное собрание, скажите «Да».

Абалон промолчал. Хотя и не осмелился быть единственным «против», когда уже спрашивали несогласных.

Он также не раскрыл рта.

Абалон опустил голову, когда ударили молотком по дереву.

– Решение принято. Вотум недоверия утвержден. Так давайте объединимся и донесем послание о принятых изменениях всей расе.

Абалон нагнулся и поднял свою сигару. То, что она пропалила небольшую дыру в лакированном полу, оказалось кстати.

Этой ночью он оставил грязное пятно на наследии своих предков.

Вместо того, чтобы подойти к рукописи, он оставался на своем месте, пока представители каждого рода и все женщины вставали и подходили к Икану, выполняя свои роли, ставя печати и прикрепляя ленточки. Все это напоминало игру актеров на сцене, каждый из них наслаждался своей минутой славы.

Осознают ли они, что делают, раздумывал Абалон. Передавая управление в чьи руки… Икана? Подсадной утки тех головорезов? Это катастрофа…

– Абалон?

Вздрогнув от звуков своего имени, он поднял глаза. Все в комнате уставились на него.

Икан улыбнулся со своего места.

– Ты последний, Абалон.

Сейчас ему представилась возможность оправдать имя своего деда. Это была возможность высказать свое мнение, заявить, что это было преступление, это…

– Абалон, – сказал Ихан с улыбкой на лице и непреклонным требованием в голосе. – Твоя очередь. Очередь твоего рода.

Он положил сигару в пепельницу, его рука опять начала дрожать, а ладонь вспотела. Прокашлявшись, он встал, думая об отваге своих предков, о том, как они принимали правильные решения вопреки всякому риску.

Образ его дочери прорвался сквозь бурный поток эмоций.

И он почувствовал на себе взгляды присутствующих, обращенные на него словно тысяча лазерных прицелов.

С намерением убить.

 

***

 

Услышав стук в дверь их супружеской спальни, Роф выругался себе под нос и проигнорировал его.

– Роф, ты должен впустить их, кто бы там ни был.

Он набрал еще одну ложку питательного, приготовленного в его присутствии супа из овощей, самолично выкопанных им из земли. Нежный на вкус, ароматный бульон с кусочками мяса только что забитой коровы, выращенной в его собственных стойлах.

Корову он забил собственноручно.

Стук повторился.

– Роф, – проворчала Ана, поднявшись повыше на подушках. – Ты нужен остальным.

Он потерял счет времени, не знал, было сейчас светло или темно, и сколько часов или ночей прошло с того времени, как Ана вернулась к нему. Ему было все равно. Так же, как было все равно на выходки и проблемы придворных…

Опять стук.

– Роф, дай мне ложку и открой уже дверь, – приказала его женщина.

О, ее слова вызвали улыбку. Она действительно вернулась.

– Твое желание – закон, – сказал он, положив широкую тарелку на ее колени и передавая ей ложку.

Он бы предпочел покормить Ану. Но видя, как она справляется сама, ничего не проливая и, тем самым, отправляя пищу в свой желудок? Он немного успокоился.

И все же, к сожалению, гнетущая атмосфера нависала над ними: ни он, ни она не говорили о ребенке… о том, лишило ли произошедшее с Аной их заветной мечты.

Было слишком больно говорить об этом… особенно в свете открытия, сделанного Торчером…

– Роф. Дверь.

– Иду, любовь моя.

Он широкими шагами пересек ковры, готовый оторвать голову любому, кто осмелился вмешаться в процесс исцеления.

Но открыв тяжелые панельные двери, Роф застыл.

В коридоре собралось Братство Черного Кинжала, их огромные тела, возвышаясь, занимали все свободное пространство.

Инстинктивно думая о защите своей шеллан, Роф пожалел, что в руке не было кинжала, когда он вышел и закрыл за собой дверь.

Без сомнений, именно порыв защитить свою территорию заставил его принять боевую стойку, несмотря на то, что он никогда не обучался искусству боя. Но он был готов умереть, спасая ее…

Не сказав ни слова, они выхватили свои черные клинки, и свет, падающий от факела, вспыхнул на их смертоносной поверхности.

С громко бьющимся сердцем, Роф приготовился к нападению.

Но его не последовало: все как один, воины опустились на колени, склонили головы, и вонзили в пол свои кинжалы, разбивая камень в крошку.

Торчер первым поднял свои невероятно голубые глаза.

– Мы присягаем тебе и только тебе.

Потом все посмотрели на него, с безоговорочным уважением на лицах, эти потрясающие мужчины были готовы воевать за него, рядом с ним… и только так.

Роф положил руку на сердце, не в силах вымолвить ни слова. Он даже не представлял, насколько был одиноким, только он и его шеллан против всего мира… и этого было достаточно. До этого момента.

Они были полной противоположностью Глимере. Действия придворных всегда были показными, не больше, чем игра на публику… по принципу «сделал и забыл».

Но эти мужчины…

Согласно традиции, король ни перед кем не кланялся.

Но сейчас он поклонился. Низко и с почтением.

Вспоминая слова, которые он слышал от отца, Роф произнес:

– Ваша клятва принята с благодарностью вашим Королем.

Затем он добавил уже от себя:

– Я отвечаю вам тем же. Я обещаю каждому из вас, что моя верность вам будет такой же, какую вверили мне вы, и которую я принял.

Он встретился взглядом с каждым из Братьев.

Его отец использовал этих специально обученных мужчин только ради их физической силы, приоритетным для него был альянс с Глимерой.

А сыну инстинкт подсказывал, что будущее будет более безопасным, если сменить приоритеты: с этими мужчинами у него, его любимой и их ребенка, который может у них появиться, больше шансов на выживание.

– Кое-кто жаждет встречи с тобой, – сказал Торчер со своего положения на полу. – Мы бы почли за честь выставить охрану перед твоей дверью, пока ты уделишь внимание этому жизненно важному вопросу в своем кабинете.

– Я не оставлю Ану.

– Как пожелаете, мой господин, пройдите, пожалуйста, в соседнюю комнату. Есть некто, с кем вам нужно поговорить.

Роф прищурился. Брат не дрогнул. Никто не дрогнул.

– Двое из вас пойдут со мной, – услышал он свои слова. – Остальные останутся здесь и будут охранять ее.

Издав боевой клич, Братство поднялось, по их жестким застывшим лицам нельзя было понять, как обстоят дела. Но так как они выстроились перед дверью его супруги, Роф знал в душе, что они отдадут свои жизни за него и его шеллан.

Да, подумал он. Его личная охрана.

Как только он сделал шаг, Торчер встал впереди него, а Агони – сзади, и пока они втроем шли вперед, Роф почувствовал, как чувство защищенности накрывает его словно кольчуга.

– Кто ожидает нас? – спокойно спросил Роф.

– Мы тайком провели его внутрь, – последовал тихий ответ. – Никто не должен узнать его, иначе он не протянет и двух недель.

Торчер сам открыл дверь, но из-за его массивной фигуры не было видно, кто…

В дальнем углу стоял человек в плаще с поднятым капюшоном, но он не пребывал в спокойствии: кто бы это ни был, он дрожал, складки ткани пришли в движение вокруг него из-за страха, который он испытывал.

Агони закрыл дверь, а Братья остались по бокам от него.

Вздохнув, Роф узнал запах.

– Абалон?

Бледные как у привидения руки дрожа, потянулись к капюшону и опустили его.

Глаза молодого мужчины были широко раскрыты, а лицо лишено красок.

– Мой господин, – сказал он, падая на пол и склоняя голову.

Это был молодой, потерявший семью придворный, он стоял в конце ряда из щеголей, находился здесь благодаря своей крови, текущей по его венам и ничему больше.

– Что ты можешь сказать? – спросил Роф, вдыхая через нос.

Он уловил запах страха, … но было там что-то еще. И когда он выяснил для себя, что это, то был… впечатлен.

Чувство благородства обычно нельзя учуять. Оно было внушительней чувства страха, грусти, радости, возбуждения… Но этот молодой человек, с превращения которого прошел едва ли год, почти не прибавивший ни в весе, ни в росте, скрывал свои намерения под страхом, им могло двигать только одно… благородство.

– Мой господин, – выдавил он из себя, – простите меня за трусость.

– В отношении чего?

– Я знал… Я знал, что они собирались сделать, но ничего не… – вырвалось рыдание. – Простите меня, мой господин…

Было два способа сломить мужчину. Один агрессивный. Другой – мирный.

Он знал, что используя последний метод, добьется большего

Подойдя к мужчине, Роф протянул ладонь.

– Встань.

Абалон, казалось, был поражен приказом. Но, в то же время, он принял протянутую руку и занял предложенное кресло из резного дуба, стоявшее у камина.

– Медовухи? – спросил Роф.

– Н-н-нет, благодарю.

Роф сел напротив мужчины, и в отличие от Абалона, кресло застонало под его весом.

– Сделай глубокий вдох.

Когда приказ был выполнен, Роф подался вперед.

– Говори мне только правду, и я избавлю тебя от того, чего ты так боишься. Никто не тронет тебя до тех пор, пока ты придерживаешься истины.

Мужчина закрыл лицо руками. И еще раз глубоко вздохнул.

– Перед своим превращением я потерял отца. И мать тоже, она умерла при родах. В этом мы с Вами похожи.

– Это ужасно, остаться без родителей.

Абалон уронил руки, открывая твердый взгляд.

– Я и не предполагал обнаружить то, что обнаружил. Но три дня назад, я был в подвале своего замка. Я не мог заснуть, и моя тоска толкнула меня на прогулку в подземельях. Свечи у меня не было, а на ногах были мягкие кожаные туфли – поэтому, когда я услышал голоса, они не знали о моем приближении.

– Что ты увидел? – мягко спросил Роф.

– Скрытую комнату. За кухнями. Я никогда не видел ее раньше, поскольку она сливалась со стенами внизу… и я бы не заметил ее … если бы не приоткрытая потайная дверь. Вцепившись в камень, я заглянул в образовавшуюся щель. Там было три фигуры, окружившие горящий котел. Они говорили шепотом, пока один из них добавлял какую-то траву в варево. Зловоние было таким ужасным, что я готов был развернуться и отправиться по своим делам… когда услышал ваше имя.

Его взгляд застыл, как будто он опять видел и слышал то, о чем рассказывал.

– Только это были не вы. Это был ваш отец. Они обсуждали, как он заболел и умер… и пытались определить надлежащее количество, для кого-то меньшего по росту. – Мужчина покачал головой. – Я отскочил. Затем поспешил наверх. У меня в голове все перемешалось от того, чему я стал свидетелем, и я убедил себя … что, должно быть, мне это привиделось. Конечно, они говорили не о Вашем отце и Вашей супруге. Это было просто… они же присягали на верность Вам и Вашей семье. Поэтому как такие слова могли переходить из одних уст в уши других? – Ясные, бесхитростные глаза встретились с глазами Рофа. – Как они могли сотворить такое?

Обуздав бешенство внутри себя, Роф положил руку на плечо молодого человека. Хотя их разница в возрасте и не была большой, у него возникло ощущение, что он обращается к представителю совсем другого поколения, а не к своему ровеснику.

– Не думай об их мотивах, сынок. Нечестивые вводят в замешательство праведников.

Казалось, глаза Аболона наполнились слезами.

– Я уверял себя, что ошибся. Но потом королева… – Он опять закрыл лицо руками. – … Дражайшая Дева в Забвении, когда королева упала на пол, я понял, что предал вас. Я понял, что ничем не отличаюсь от тех, кто причинил вред, потому что я не остановил их, я должен был догадаться…

Роф сжал его второе плечо, не давая ему окончательно упасть духом.

– Абалон… Абалон… прекрати.

Роф сохранил спокойствие в голосе, хотя внутри он кипел.

– Ты не несешь ответственности за действия подлецов.

– Я должен был прийти к вам… они убили королеву.

– Моя супруга в добром здравии. – Не было смысла упоминать о том, как близка она была к смерти. – Уверяю тебя, с ней действительно все в порядке.

Абалон обмяк.

– Благодарю тебя, благословенная Дева-Летописеца.

– Мы с супругой прощаем тебя. Ты слышишь меня? Я прощаю тебя.

– Мой господин, – сказал мужчина, заново падая на пол и прикладывая лоб к перстню с черным бриллиантом, который носил Роф. – Я не достоин этого.

– Достоин. Потому что ты пришел ко мне, ты смог загладить свою вину. Ты сможешь отвести одного из Братьев вниз в тайную комнату?

– Да, – сказал мужчина без колебания. Вскочив на ноги, он поднял капюшон. – Сейчас же покажу.

Роф кивнул Агони.

– Пойдешь с ним?

– Мой господин, – сказал Брат, принимая приказ.

– Еще один вопрос, перед тем как вы уйдете, – сказал Роф с рычанием. – Можешь назвать мне этих людей.

Взгляд Абалона скрестился с его собственным.

– Да. Каждого из них.

Ров почувствовал, как его губы растянулись в улыбке, не чувствуя в душе ни радости, на счастья.

– Хорошо. Это очень хорошо, сынок.