гой^^^юл^Оешжшш

 

1. Системы автоматизированного проектирования тепловых электростанций: Учеб.–метод. пособие / А.В. Мошкарин, Е.В. Барочкин, Г.В. Ледуховский // ГОУВПО «Ивановский государственный энергетический университет им. В.И. Ленина» – Иваново, 2007. – 64 с.

2. Технология проектирования тепловых электростанций и методы её компьютеризации / Н.Б. Ильичев [и др.]; под ред. В.Н. Нуждина, А.В. Мошкарина. – М.: Энергоатомиздат, 1997. – 234 с.

3. Мошкарин, А.В. Анализ тепловых схем ТЭС /А.В. Мошкарин, Ю.В. Мельников - ГОУВПО «Ивановский государственный энергетический университет им. В.И. Ленина» – Иваново.: УИУНЛ ИГЭУ, 2010. – 460 с.

4. Расчет котельных агрегатов с использованием современных программных продуктов: учеб. пособие / Г.И. Доверман [и др.]. – ИГЭУ – Иваново.: УИУНЛ ИГЭУ, 2007. – 220 с.

5. Мошкарин, А.В. Анализ схем испарительных установок ТЭС /А.В. Мошкарин, А.А. Мошкарин. - ИГЭУ – Иваново.: УИУНЛ ИГЭУ, 2007. – 272 с.

6. Назмеев, Ю.Г. Теплообменные аппараты ТЭС: учеб. пособие для вузов. / Ю.Г. Назмеев, В.М. Лавыгин. – 2-е изд., перераб. – М.: МЭИ, 2002. – 260 с.

7. Испарители поверхностного типа для паротурбинных электростанций. Общие технические условия: ГОСТ 10731-85. Введ. 20.12.1985. – М.: Изд-во стандартов, 1985. – 24 с.

8. Нормы технологического проектирования тепловых электрических станций. ВНТП 81: офиц. текст: утв. Мин. Энергетики и электрификации СССР 08.10.81.

9. Правила технической эксплуатации тепловых электрических станций и сетей Российской Федерации: офиц. текст: утв. Приказом Минэнерго России № 229 от 19.06.03: ввод. в действие с 30.06.03: зарег. в Минюсте России 20.06.03 № 4799. – М.: Омега-Л, 2006. – 256 с. – (Безопасность и охрана труда). – ISBN 5-365-00113-3.

10. Александров, А.А. Таблицы теплофизических свойств воды и водяного пара: Справочник / А.А. Александров, Б.А. Григорьев. – М.: Изд-во МЭИ, 2003. – 164 с.

 

V?

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ И

общечеловеческие задачи

Предисловие_____________________

Ближайшая задача предлагаемого очерка — способство­вать разъяснению одного из тех недоразумений, которые, несмотря на свою поверхностность, а может быть и благодаря ей именно, особенно упорно удерживаются ходячей, пробавляющейся непрове­ренными общими местами логикой и нередко торжествуют над са­мыми лучшими душевными движениями нашими и парализуют са­мые благие начинания. Тот предрассудок из обширной семьи idola tribus*, против которого мы здесь выступаем, есть столь обыкно­венное противоположение требований народного духа, самобытного национального строя мысли, чувств и стремлений требованиям иде­алов и задач общечеловеческих, вечных, всеобщих и «сверхнарод­ных» как ненародных. Святость и высота этих последних, не умира­ющих, подобно отдельным народам, никогда не утрачивающих для духа своего вселенского значения идеалов, по-видимому, таковы, что, ясно сознав их, перед ними должен совершенно стушеваться, отказаться от всяких притязаний на руководящее в жизни значение сравнительно узкий, односторонний и преходящий идеал той или другой народности. Национальное, по-видимому:».должно„быть признано ниже общечеловеческого, национальные_зада1чи и стрем­ления — померкнуть перед общечеловеческими, уступтъ_ им _свое.

Тгесто:

Развитие всяких космополитических стремлений, признающих.и в^ народе с его самобытной культурой, и в национальном государ­стве как законченной форме его индивидуальной жизни лишь яв- ления низшего порядка, временные, переходные, — естественный отсюдаГвывод. В крайнем своем выражении эти стремления, пред­ставляются как полное отрицание национального начала в истории, политике, праве и т. д., особенно яркие примеры которого пред­ставляют" нам так называемые атомистические политические учения прошлого века (например, Руссо, энциклопедисты или Кант) с их

* Идолы племени (лат.) Далее перевод дается в тексте. — Ред.

прямыми наследиями в современном коммунизме и социализме. Идеалы этих учений: «естественный человек», «гражданин вселен­ной» (Weltbiirger), «средний человек» и т. п. Менее резко и исключи­тельно выражается, оставаясь, однако, верна своей сущности, та же самая мысль в убеждении, что национальное начало хотя и не противоположно общечеловеческому и не подлежит поэтому полно­му отрицанию или игнорированию, но все же относительно после­днего занимает только служебное, подчиненное положение и толь­ко во имя своего служения общечеловеческому началу и заслужива­ет признания. По этому взгляду, народ с его самобытной культурой — лишь служебные орудия для осуществления сверхнародных общече­ловеческих задач. А так как всякое орудие ценится лишь по достига­емым с его помощью результатам, то и национальность и ее само­бытная культура здесь ценятся лишь по тем отвечающим общечело­веческим задачам и интересам — результатам и благам, какие они действительно выработали своей жизнью. Все жившие доселе и жи­вущие еще народы представляют здесь только простое удобрение той почвы, на которой некогда будто бы расцветет идеальное, единое всечеловечество.

Против этого взгляда на историю, видящего ее смысл и оправ­дание не в ее внутренних, созидающих мотивах и силах (всегда ин­дивидуализованных), а в достигнутых ее objective безличных ре­зультатах, в осуществленных ею задачах, как против взгляда, в существе своем вовсе отрицающего историю, высказывался я еще в брошюре "Смысл истории и идеалы прогресса" (первоначально изданной в Москве в 188S году, вторым изданием — в 1886 году). Тем же мотивом вызваны и последующие страницы настоящего очерка. Если, как учил тот же космополит Кант, нравственная лич­ность в этом своем качестве никогда не становится простым оруди­ем для определенной цели, всегда оставаясь самоцелью, и если мы признаем и за народом, сознательно живущим одной общей духов­ной жизнью, нравственную личность — то за народом этим мы должны признать и значение не орудия только для каких бы то ни было целей, но самоценной самоцели. Если верно, что — как м ы утверждаем здесь — своеобразность национального духа составляет ту незаменимую личной мыслью почву, на которой развиваются и из которой получают свою мощь, жизнеспособность а глубину са-мые'общечеловеческие идеалы; если от того же национального духа Т1Ъследниё получают и свою определенность, законченную форму, то очевидно, что начала ca Mo^mjojLH^HQHMbi^Pgl". нельзя при­знать нивражде(щым ^бтечеловеаескому идеалу,.„ни, jojh>ko ел у _г жебным, второстепенным началом. Служение национальной идее, вы-

полнение требований национал ьного духа с этой точки зрения явл я--ется. Hdnuurnue, пфёЬовинием самих вечных^ сверх наро дных~общечеловег чё скихначал и задач, утрачивающих вне этого служения и свою правду, и действенную силу (1-я глава).

Для выяснения этой мысли нашей было необходимо хотя в об­щих чертах наметить тот своеобразный духовный строй, который дает русскому народу в семье других народов право считаться куль­турным, — его собственный, способный к самобытной жизни и деятельности характер. Эту задачу мы и старались в общем выпол­нить во 2-й главе настоящего очерка. После таких великих художни­ков, как А. С. Пушкин, Л. и А. Толстые, Достоевский, и таких серьезных мыслителей, как Аксаковы, Самарин, Киреевский, Хо­мяков, потрудившихся над задачей выяснения духовного образа русского человека в его самобытной красоте и глубине, трудно указать какую-либо новую, еще не отмеченную ими и сколько-либо существенную черту этого образа. Трудно и прибавить что-нибудь к законченной для чувства ясности его. Но возможно дать ему особое философское выражение, в котором ярче и определен­нее для анализующей мысли выступала бы связь отдельных черт его с лежащим в их основе, составляющим их душу единым нача­лом. Возможно — и всегда будет возможно — дальнейшее выясне­ние этого родного образа в смысле полноты подробностей. Если бы в том или другом отношении* настоящий очерк достиг какого-нибудь результата, хотя бы самого ничтожного, то и этим нич­тожным результатом автор был бы безмерно счастлив, ибо послу­жил бы тем одному из священнейших и величайших, самое малое им причастное возвеличивающих дел жизни — делу родного наци­онального самосознания.

I

«Roseau pensant» («мыслящий тростник») — этим гени­альным уподоблением Паскаль навеки неподражаемо охарактеризо­вал и все величие, и всю немощь человеческую. Действительно, к самознательности «человечной» жизни — корень всего и высокого в ней и низменного, и трагического и пошлого, ключ ее таинствен­но извилистых и прихотливых судеб. Только потому, что человек существо самосознающее, не просто переживающее свою жизнь,

* Например, хотя бы в уяснении типичных черт истинно русской, ориги­нальной национальной философии.

как она ему дана, но судящее об этой жизни, судящее о себе самом, о своих мыслях, стремлениях и поступках, ищущее всему этому какое-либо оправдание или произносящее осуждение, — только потому и стремится он неудержимо и в некоторой мере успевает действительно устроять свою жизнь, устроять мир своей мысли и действия, устроять и свой собственный внутренний мир, самого себя. Именно поскольку он есть самосознающее существо, являет­ся он, таким образом, причиной, виновником не только того, что он сделал, но и того, чем он сам стал, что он есть. Не остроумный только философский парадокс отрешившегося от действительнос­ти немецкого метафизического гения, но глубочайшая житейская истина высказана в известном афоризме: «Человек есть то (или становится тем), что он о себе думает». Человек, искренно уверен­ный в том, что он ни к какому идеалу бескорыстно не стремится, ничего страстно не хочет, и в действительности не только сам ничего не станет страстно добиваться или созидать, но в пределах сферы своего личного влияния и всякое бескорыстно-идеальное или даже просто страстное стремление в окружающих его людях будет отрицать, охлаждать, сдерживать, убивать. Так и человек, уверенный в своей собственной лживости и негодности, никогда не решится говорить и действовать смело и правдиво, вынуждая к скрытности и обману тех, кто его окружает, деморализуя их своею деморализацией. Тот, кто уверен в своем ничтожестве и бессилии, никогда ничего великого сам не предпримет и другим предпри­нять, хотя бы путем «пассивного сопротивления», по мере сил своих не даст. Ведь одного труса в толпе храбрецов нередко доста­точно, чтобы поразить всю толпу паническим ужасом и обратить в позорное бегство, и наоборот. Все это — истины слишком вседнев­ные и известные для того, чтобы требовалось останавливаться на доказательстве их.

Но сказанное о роли самосознания в жизни отдельного лица, достигшего зрелости, безвозвратно пережившего уже период непос­редственно доброго или злого, не виновного ни в счастье, ни в бедах своих детства, всецело подтверждается и на жизни вышедших уже из состояния первобытной естественной непосредственности (культурных) народов. И культурный народ для того, чтобы энер­гично жтъ_л устррять "свою жизнь, чтобы выступить деятелем на "историческом поприще, должен составить себе определенное поня­тие о своих силах и сзремлениях^а том,-что ему дорого и мило и что ненавистно, о своих насущных задачах „и потребностях, о себе самом. Он должен обладать определенным самосознанием, глубоко проникающим все его мировоззрение, окрашивающим по-своему

 

все идеалы отдельного н арода, общие с остальным человечеством,
и главное, пр иводящим эти,-абшечеловечёские^1деа лы в особый,
HHflHBHfly^bHbi^j^^a>i^oroj<jipoz ia органический строй, в котором'
кажды й из этих общих идеалов (научный, эстетически й, этичес­
кий, социальный.H"T*-fhf пвлучаёт^свое" о<»бое^(б^хлеТто^подствза^
щее. или^олесслужебное-),месго_г вес и.знамение^свое,полное..огц-
ределение.- ^ "

От крепости, от органического характера этого индивидуально- ^. _v го строя общечеловеческих идеалов и задач зависит и определенный национальный облик той или другой этнографической или полити­ческой единицы, крепость ее культуры и ее жизнеспособность. За­висит от этого своеобразного у каждого культурного народа строя его общечеловеческих интересов, стремлений и идеалов даже и са­мая жизнеспособность этих вечных идеалов и действенность их как начал, более или менее энергично воплощаемых человеком в окру­жающей жизни. С разрушением этого национального строя вечные и общие идеалы, конечно, остаются как непременное достояние лич­ного духа; но в двояком отношении теряют они и в полноте своей, и в правде, и в действенной силе. С одной стороны, они становятся началами, руководящими отныне только личной мыслью, жизнью и деятельностью во всей их непредрасчислимой случайности, огра­ниченности, исключительности. С другой стороны, удаленные из органического строя своего, в котором каждый из этих идеалов ос­вещает и дополняет другие, в свою очередь освещаемый и дополня­емый ими, эти отныне изолированные начала, общечеловеческие идеалы, ставшие к тому же началами только личной мысли и дея­тельности, получают возможность исключительного, односторонне­го развития в этой мысли и деятельности и враждебного противо­положения одни другим, утрачивая вместе с тем и свою вечную правду и животворную силу.

Этот именно строй, налагающий резкую отличительную печать на представителей разных исторических, национальных культур*

* Приведем здесь сжатую и общую, но в основе верную схему такого различного у разных народов строя общечеловеческих идеалов, высказан­ную Н. Я. Гротом¹ для философии: «Идеал философии состоит в примирении разума, чувства, воли, науки, искусства, религии... Трудно не дать перевеса одному из элементов, и мы, русские, если судить по прежней истории на­шего самосознания, по-видимому, склонны давать в своем мировоззрении перевес элементу религиозно-нравственному... Философия греков сумела же гармонически связать идеалы истины, добра и красоты под углом зрения этой последней; философские учения европейских мыслителей нового вре­мени пытались гармонически сочетать те же идеалы под углом зрения исти­ны. Не состоит ли историческая задача русских мыслителей в таком же, не менее глубоком, синтезе идеалов с точки зрения высших интересов блага? (Вопросы философии и психологии. 1889. Вып. 1. С. XVII—XVIII). ^ "'

(грек, римлянин, еврей, англичанин, француз, немец, византиец и т. д.), своей органической целостью дает и самым входящим в него общечеловеческим идеалам и стремлениям не только особую национальную окраску, но и полноту, и внутреннюю правду, и действенную силу. Он составляет ту необходимую почву и дает ту гармонизирующую форму, на которой возможно плодотворное раз­витие в их полноте и в которой осуществимо деятельное воплоще­ние отдельным народом в своей жизни и самих тех вечных, общече­ловеческих идеалов. Отнимите эту почву, разбейте эту форму — и последние, в своей изолированности и стремлении к исключитель­ному господству в личной мысли и личном призвании или темпера­менте, перестают быть зиждительными, руководящими началами в жизни народа, общества.

Ни греку, ни римлянину, ни иудею, ни немцу или французу не был и теперь не бывает вполне чужд ни один из общечеловеческих интересов религии, науки, искусства, нравственности, права, по­литики и т. п., нет такого культурного народа, который отрицал бы один из общих идеалов истины, красоты, блага, даже силы или богатства. Именно как вселенские, общечеловеческие эти начала и не связаны с ^т!ЕлГ1Ш^р^Ш^собенШм культурным строем, но находят себе мёсто"вЬ_1юех^и [^^щ^н.~Рставались эти же общечело-вёчёсТйТТштересьГ и идеалы у тех из них, которые сошли уже с исторической сцены в качестве культурных деятелей и после того, как они перестали быть культурными народами, утратили сознание своего единства и веру в него, а вместе и свой национальный об­лик, обратившись в бессвязные агрегаты отдельных личностей, умов. В жизни этих отдельных личностей и интерес религии, и интересы науки, искусства и нравственности играли не меньшую, а иногда и более исключительную роль, чем в жизни их предков, не менее наполняли и согревали их души, чем души их предков; но значение исторических культурных сил жизни ими было уже утрачено; остава­лись налицо любители и тонкие знатоки наук и искусств (времена упадка Рима и Греции), но дальнейшее развитие науки и искусства прекращалось, творчество иссякало, религиозность из созидающей, укрепляющей на подвиг жизни силы обращалась в отрицание этого подвига, вела к уединению от жизни и к аскетизму. Личные и общечеловеческие идеалы остались прежние, но и животворящая сила их, и значение уже не те, как прежде. Почему? Именно пото­му, что и сила их, и значение — не в отвлеченном только общече­ловеческом или одностороннем и исключительно личном определе­нии их, а в том, которое они получают из целого общего строя своего, всегда выражающего национальное самосознание и состав-

ляюшего необходимую прочную почву для их плодотворного и мощ­ного развития.

Вместе с этим своим строем, выражающим смысл всего нацио­нального самосознания, все культурные начала жизни (не только наука, искусство, право, но даже и религия) действительно теряют под собою почву в буквальном, а не переносном только смысле. Это ясно уже из того, что, обращаясь в чисто личные или отвлеченные — ₍общечеловеческие, они тем самым предоставляются исключительно силам личного, отвлеченного разума в деле понимания предъявляе­мых ими к человеческому духу требований, выставляемых ими за­дач, средств и приемов их достижения и форм их воплощения. Как только такое личное и отвлеченно-разумное понимание одно оста­ется силой, определяющей самое содержание всех культурных на­чал нашей жизни, для самих этих начал не только открывается путь, на котором почти неизбежны исключительность, односто­ронность и вместе с тем враждебное противоположение одних из них другим, но открывается и перспектива рокового обессиливания их, лишения их значения достаточно энергичных и живых мотивов нашей дальнейшей духовной жизни. Ничто, являющееся для мысли плодом ее собственной работы, построенным ею самой хотя бы и искусно зданием, не имеет для нее никогда ни той безусловной понудительности, ни той бесспорной непреложности факта, кото­рыми должен обладать каждый глубокий, прочный и сколько-либо страстный, деятельно напрягающий душу мотив. То, что мысль сама заведомо построила, для нее самой никогда не бесспорно и не за­кончено, всегда представляет заведомую же возможность перестро­ить его иначе; то, что она сама сознательно избрала и признала, столь же сознательно может быть ею отринуто во имя другого, лучшего или представляющегося лучшим; она владеет и руководит своим созданием, построением, а не оно владеет и руководит ду­шой; то, что заведомо — ее сознательное дело, не может поэтому и охватить душу всецело и увлечь ее в неудержимом, страстном по­рыве. Становясь отвлеченно-рациональным и личным, любое из куль­турных начал, таким образом, утрачивает характер и положитель­ного, и прочного, и способного страстно волновать душу и безза­ветно увлекать ее к подвигу начала; оно обращается в одно из тех саморазрушающихся в роковой диалектике и неспособных служить твердой опорой для энергической духовной жизни отвлеченных на­чал, такой блестящей критикой которых Вл. С. Соловьев еще так сравнительно недавно* обогатил наше философское сознание. Не-

• Вл. С. Соловьев. Критика отвлеченных начал. М., 1880.

удивительно поэтому, что в истории нам так часто приходится кон­статировать чрезвычайный подъем общего образования нации, чрез­вычайное распространение в ней всяких идеальных интересов — на­учных, эстетических и даже религиозных — наряду с полным зами­ранием в этой нации всякой духовной энергии, всякого творчества, всякого осмысленного единства жизни, хотя бы даже ради цели самосохранения. Времена упадка всех великих культур представляют нам именно эту скорбную картину «просвещения», высокого ум­ственного развития отдельной личности, бездны «любителей» и зна­токов наук и искусств в обществе, ревнивого охранения культа и вместе полного духовного бессилия и упадка творчества и т. п. Тако­ва, например, Александрийская эпоха. Культурные идеи еще жив ы в отдельных Лич ностях, но^уж е п ерестали быть^к^льтурными нача-ламХ~^уже*бемильны согреть и оживить застывающий обществен­ный труп, обратившись в отвлеченные, личные и общечеловечес­кие вместе с выпадением их из того идеального строя, в котором выражалось национальное самосознание, и вместе с последним ут­ратив и свою почву, и свою форму, и жизненную силу.

И сила эта, и определенная форма, а вместе и внутренняя пол­нота и свежесть сохраняются за ними только в том органическом строе, в котором они поставлены национальным самосознанием и на почве которого развиваются. Этот строй не отвлеченно рациона­лен, не есть плод построяющей работы личного разума, а положи­телен, дан этому разуму и только более или менее ясно и отчетливо усвояется им, только более или менее сознательно проводится в жизнь и деятельностью мысли, и практической. Но эта его положи­тельность, делая его непременно особенным началом только этой, а не другой культуры и жизни, с одной стороны, нисколько не ли­шает определяемые его особенностью общечеловеческие задачи и идеалы их общечеловеческого значения и ценности, а с другой — дает им достаточную силу для того, чтобы быть глубокими, проч­ными и энергичными мотивами духовной жизни народа и его дея­тельности. Наука или искусство сами по себе, конечно, одни и те же и для грека, и для римлянина, и для еврея, и для славянина. Но различно для каждого из них то значение, та ценность, какую при­дает он науке или искусству в совокупности своих духовных задач и богатств; различны и мотивы, руководствующие каждым из них в выборе задач своей науки или искусства, заставляющие его предпо­читать одну задачу другой, направляющие его духовную деятель­ность в ту или другую сторону; различны и излюбленные каждым из них и наиболее удающиеся ему приемы исследования и доказа­тельства, так же как и художественного творчества. Тогда как один

неподражаем в точности и глубине анализа, другой с любовью ищет
всюду аналогий; один старается достигнуть полноты в специальной
области своей, другой от всякой частности стремится к высшим
обобщениям; для одного дороже всего начало, принцип, проведен­
ный последовательно до крайних выводов своих (таков француз),
другой (типичен в этом отношении особенно англичанин) не рсо-
бенно дорожит ни чистотой начала, ни крайними его выводами,
интересуясь более всего axiomata media (средними основными поло­
жениями); один весь погружен в накопление и систематизацию хо­
лодного, бесстрастного объективного знания, другой ищет мудрос­
ти, руководящей нравственной жизнью, и более интересуется изу­
чением субъективного, духовного мира, и т. д. Так и в искусстве:
один ищет красоты, другой — фации, а третий — возвышенного;
один пытается рисовать, даже в музыке, другой — внести движе­
ние даже в живопись; один все символизирует, другой стремится к
объективной передаче, а третий дидактичен; один превосходен в
развитии характеров, другой — в развитии положений, действия...
Эти-то особенности pyкoвoд ящиx_JlOJГilвiш_э^aдaн^,пpИftм.OJBwJй.
оценки и создают национа/1.ьнумллауку..н национальное'^искусство,
нисколь ко не лишающиес я от то го своей общечеловеческой ценно-
сти и He_pjjao.HiaeMbijtJ[eWLOX.CBoero обш^еч^овеч^ско^ назначения.
Т6~же и в праве, и в нравстведном^лтзо^ Даже

в этой поеледнё'й"один*народувляется более созерцательным., дру-

гой^^^юл^Оешжшш

более сердцем,„тре.тий.—..волей_и_т..д^..

В иерархии общечеловеческих духовных начал началу религиоз­ному всегда отводилось первое, главенствующее место, даже у по­следователей Конфуция, своеобразная религия которых лишена и метафизического, и мистического элемента, и даже культа. Но ка­кая между народами громадная разница и в объеме и в направлении влияния определяющего их жизнь религиозного начала! Тогда как у теократического еврея вся его жизнь, и внешняя, и внутренняя, весь его быт определены положительным религиозным законом, и притом исключительно этим законом, у древнего римлянина вся­кий успех в новой области духовной жизни и творчества выражался в лаинизации этой области, все более сосредоточивая жизнь религи­озной идеи в одном внешнем культе, а у некоторых германских народов область действия этой идеи ограничивается одною морали­зацией, нравственной дисциплиной его личного внутреннего мира или удовлетворением некоторых метафизических потребностей ума*.

* Только у подобного народа и возможны такие явления, как пастырь церкви со складом ума и литературной деятельностью Свифта² — вовсе уж не рели­гиозными.

Жизнь одного народа проникнута убеждением, что одни дела спасают, другого — что спасает одна вера, третьего — что вера без дел мертва есть, а четвертого — что религиозная идея есть пре­имущественно могущественнейшее орудие политической жизни — сила...

Эти различия в объеме и направлении действия религиозной идеи в жизни разных народов, обусловленные различием всего., духовного строя, глубоко характеризующего тот или другой на-' род, объясняют нам, как новое религиозное начало, усвоенное одним народом от другого, на своей новой почве получает и но- _l'_ вую, своеобразную окраску, оставаясь само тем же, как и рань­ше. Объясняется этим и тот факт, что всецелое усвоение одним v народом от другого его религиозной идеи отнюдь еще не есть усво-^ ение и всей культуры последнего, всего его духовного строя; что, видя в истории массу примеров усвоения народами культурных начал жизни других народов, мы никогда не видели действитель­ного усвоения, заимствования целого культурного строя. Между сотнями миллионов азиатских народов, заимствовавшими у Ин­дии буддизм, и давшей им их религиозное начало Индией такое же неизмеримое, непроходимое расстояние, как и между духов­ной жизнью народа, усвоившего себе вышедшее из еврейства хри-стианское начало, и духовной жизнью еврея. Усвоены, заимствова-н ны могут быть только те или другие общечеловеческие начала, идеи,! но не самый духовный, законченный строй их, всегда у народа, дорос-'^Лшего до культурности, до самосознания, своеобразный, неподражае-\мый и неповторяемый*.

/" Так и в области науки и искусства. И от того, что Шекспир или Ньютон были типичные англичане, а Кант и Шиллер — типичные \ немцы, произведения их, носящие на себе непререкаемый отпеча-\ ток национального духа их творцов, нисколько не теряют своего; общечеловеческого значения. Влияние на их создание воплотивше- } гося в них национального духа, напротив, составляет необходимое ^ условие их, так сказать, стихийной силы, глубины и полной орга­нической законченности. Это так потому, что этот лух и

ведет умственн ую или тво рческую р аботу ученого или по эта со всей ТТ5НуДйтельностью непреложного, овладевающего ^й

не со всегдаТТодлёжаи^_спору, только

* Насколько поэтому прав Вл. С. Соловьев, говоря, что «повсюду и всегда самые образующие духовные начала воспринимались друг от друга народами самых различных племен и культурно-исторических типов», настолько же не прав он в своей полемике против мысли Н. Я. Данилевского о непередаваемо-сти, неусвояемости извне целых культурных типов.

логической убедительностью построяемого этой душой для себя, по Г*-

своим планам и расчетам, и изменяющегося с изменением после­дних, всегда служебного ей понятия, каков всякий только лично ^v разумный, отвлеченно-общечеловеческий идеал. Последний и не производил никогда ничего истинно великого, несравненного имен- <1 но потому, что он сам есть нечто произведенное, сознательно, \. •,.£" рассудочно построенное, не в себе основанное и не из себя чер-. S -_Л паюшее свою силу. Произведения, им созданные, — произведе-Л _:-s

ния космополитические, всем равно понятные и всех равно мало-----

удовлетворяющие, но не имеющие общечеловеческого глубокого значения. На нем основаны и все эклектические и подражатель­ные произведения духа, запечатленные бессилием посредствен­ности, хотя часто и очень умные или ученые, — произведения, равно не имеющие ни национального, ни общечеловеческого зна­чения. Наоборот, действуя на душу путем непрестанных, сопро­вождающих всю ее жизнь непосредственных и неустранимых вли­яний всего родного — быта, традиций, привычек мысли и чув­ства — и, главное, путем необходимой формы всякого умствен­ного процесса, дающей ему определенность и законченность, языка (мысленная речь необходимо сопровождает мышление, и от нее свободно только неопределенное и бесплодное ^«мечтание»), про­являющийся во всех этих влияниях и формахшациональный~дух

~—.-».— I,—,,„1............................................... 1.1.пин. .... •*. »., ■ „,_ | п. „^«_CTJS-,..ib_>.-.--«««|«»4 ■' ■........................... -.p.». ■■nitP"..... •

является, естественной, сил ой, и__н аиболее энергично vi с трастно возбуждающей душу к деятельностиГи определенно направляю-., щей этУ]де^ ^законченной, органической определенности на_п

ин является необходимым условием действительно творческой духовной работы, действительно энергичной, страстной и небес­плодной духовной жизни. Но, как национальный, он представляет, во-первых, в сегда опред еленный, осооенный облик, недоступный Никогда полному, совершенно"" точному подражанию того, кто им не проникнут, а только под негоистарается подделаться. Во-вторых жеГ проникая духовную жизнь и деятельность самосознающего су-iTfBa7TBTjKEo^pa3Ho окраш|^^* и "приводя в_..органичеекий. сдрой_

сознательные стремления, задачи и идеалы его души, этот нацио- шль^[Я^1!^11ё^мо^еТп"быть вполне бессознательным ^ но выражает­ся именно в сознательном стр^е^жизнениых-задач,-в.относительной, оценк е значения кажд ой из них в целом, то есть,в целом ваирении человека на мир,,себя.,Н.свое.. отношение к миру, в. целом-.мирос.р_-зерцании.

Нет силы творчества и действительности народного духа без на-

циоыалъного миросозерцания, без ^национального самосознания * Отри- цая последнее, отре каясь от^него, мы отрицаем самую культурную национальность, отрекаемся от нее; мы обращаем вместе с тем й~ всё~~начала, от которых наша духовная жизнь должна получать и движущую энергию и руководство, в только отвлеченно-рацио­нальные, только общечеловеческие понятия — материал для самых разнообразных логических операций, определений и споров, но не живой источник творческой жизни духа. Забываем мы здесь, в по­гоне за ложно по ш ш^ц о^щ ечрдо^^рг^й^яряктером дорогих намГ идеало в^ что». к?* ^спР^якеЛ!1Ч^и5иИМГ^чЛ^Т..^{н я} Грот, «никогда фило^:~ сЪфияодного народа jie.повторяла философии другого» и что «чем сильнее значение личности в той или другой деятельности, тем значительнее влияние народности» (Вопросы философии и психо­логии. 1889. Вып I.C. XVI).

А между тем изо всех идеальных культурных начал нашей, конечно, не чрезмерно богатой идеалами современной жизни мень­ше всего посчастливилось именно началу национального самосоз­нания, глубоко жизненное, основанное (так сказать, почвенное) и необходимое для силы, правды и действенности и самых обще­человеческих идеалов и начал (вместо мнимого враждебного проти­воположения им) значение которого мы в общем старались ука­зать. Со всех сторон и с самых разнообразных точек зрения разда­ются голоса против действительно культурного и идеального зна­чения этого начала. Отрицается и возможность его логического и нравственного оправдания, и его жизненная необходимость; про­поведуется, наоборот, его греховность и вместе спасительность и прелесть подвига самоотречения в форме отречения от националь­ного самосознания.

Не все те формы, в каких выражалась доселе борьба против национального самосознания как руководящего начала духовной жизни, заслуживают серьезного и искреннего сочувствия или несо­чувствия к ним и серьезного обсуждения их, так как сами они

* Только забывая об этой необходимой самосознательности национального духа, пока он еще действительно жив, мог Вл. С. Соловьев написать краси­вые, но неверные (не красотой же оборота он увлекся!) предложения: «На­родный дух, национальный тип, самобытный характер — все это существует и действует собственной силой, не требуя и не допуская никакого искусст­венного возбуждения. В истинно народном нет ничего нарочного, иначе вме­сто народности окажется только народничанье» (Национальный вопрос в России. Изд. 2-е. М., 1888. С. 59). Отождествляет ли здесь г-н Соловьев «нарочное» с сознательным? По-видимому, так. Но тогда странно, как он же признает, что «в^фидософ^коммиросозерцании действует свободно как личный, так,и. нациоНальиййдух» "(сГ ТЗОГ/ ибоТчё допустить же'нё сознающего себя,"«нёна-рочногб» философского миросозерцания!

далеко не одинаково серьезны. Наименее действительным против­ником начала национального самосознания представляется нам то философствующее направление, в котором выразилось огульное отрицание всяких культурных идеалов вообще, начиная с религиоз­ного, научного, эстетического и так далее и кончая государствен­ным и национальным, во имя стремления к идеалу так называемо­го естественного, будто бы счастливого, чистого душой и безгреш­ного человечества. Высказывалось это отрицание культурного идеа­ла, наряду с необузданной идеализацией «естественного» человека, в самых разнообразных формах: и в холодно-сентиментальных, под­ражающих знаменитому «Discours» (имеется в виду книга «Рассуж­дения о происхождении и основаниях неравенства между людьми», 1755. — Ред.) Ж.-Ж. Руссо (едва ли нужно указывать на многочис­ленные следы подобного подражания в нашей литературе начала века), и в форме циничных «ученых» памфлетов, как у автора «Die konventionellen Liigen der Kulturmenschheit» M. Нордау, и в форме полухудожественной-полуфилософской притчи, повторяющей ре­лигиозные недоумения* мелкорассудочного «просвещения» прошлого века в вымыслах, часто вместо намеченной простоты только напря­женно-грубых, как в большинстве последних, предназначавшихся «для на