Жизнь моя

После утренней молитвы возле большой мечети у слияния рек Черек и Ишкирти встретились два горца. Один просил другого отдать дочь за его сына. Отца девушки звали Курман, отца джигита - Солтан. Таким образом, по воле судьбы сын Солтана Каккуевича Таумурзаева, Магомет, в 1932 году женился на дочери Курмана Сары-Мырзаевича Маммеева, Зарият. От этого брака в 1934 году в селе Чегет-Эл родился мальчик.По древнему балкарскому обычаю возник вопрос: кто даст ребенку имя? Решили пригласить жену двоюродного брата матери новорожденного Хусея Чапаева - Кызый. Кызый долго думала, перебрала все имена из Корана, проверяя их созвучность с фамилией Таумурза. Наконец, она остановила выбор на имени Далхат и сказала: «Чтобы из уст его вылетали только хорошие слова. Чтобы он долго жил на радость людям, творя благие дела, смеясь и радуясь. Чтобы он всегда радостно смотрел на своих родителей».

Так начиналась моя жизнь в селе Чегет-Эл Черекского района. Село это славилась «ныгъышем» (площадью в центре села, где собирались мужчины, там велись беседы, сообщались новости обо всем на свете). Если человек недостаточно учтив, неприветлив, то ему без стыда не пройти мимо ныгьыша. Ныгъыш заменял клуб.

Над селом красовалась средняя школа имени А. С. Пушкина. Мы, дети гор, думали, что он из древних нартов. Только в 1944 году, перед самой высылкой в Среднюю Азию, я кое-что узнал о Пушкине-поэте. В это время я учился в 4 классе. Учились мы на балкарском языке, на уроки русского языка ходили так, как сейчас ходят на уроки иностранных языков наши дети. Мой отец, Магомет Солтанович, в 1942 году ушел на фронт. Мать, Зарият Курмановна, была неграмотная, но знала много фольклорных материалов, множество из которых я успел записать.

В день, когда нас погрузили на машину и увезли в Нальчик, мать говорила, что жизнь на этом не кончается, что когда-нибудь мы вернемся, и дом наш будет стоять там, где стоит.

И вот мы в степи. Это Кызыл-Кум. Здесь балкарцы и карачаевцы начали создавать новый целинный совхоз. Это был Кировский район Южно-Казахстанской области. Началась мучительная, голодная, охваченная болезнями жизнь в землянках без окон, без дверей, под глухое шуршание черепах в пещерах подземелья. Из 600 балкарских и 60 карачаевских семей к концу 1946 года в живых осталось менее трети, а рождаемость равнялась нулю. Я удивляюсь тому, как удалось кое-кому выжить и продолжить род древних алан, кипчаков, современных горцев. На чужбине нас ничто не интересовало, кроме насущного хлеба. Мы были на грани вымирания.

Окончив среднюю школу имени Абая Курманбаева в 1952 году, я смог поступить в фельдшерский техникум в городе Туркестане. Нас, спецпереселенцев, в институты не брали: не прямо так уж говорили, просто ставили двойки и отправляли домой, и в техникумы поступал один из десяти. Многие дети в школу ходить не хотели, средств к существованию не хватало.

Не могу забыть учителя физики и математики, карачаевца Ханбия Аппаева (отчество не помню). Каким он был смелым человеком! Он одинаково владел русским и казахским языками. Непревзойденный борец, футболист, так красиво играл на скрипке, домбре, гитаре, что многих увлек в кружки и секции. Он говорил: «Если мы не будем за себя бороться, едва ли из нас получится народ, нация. Мы обречены на полную ассимиляцию. Правда, это произойдет не сразу, а медленно, в течение двух десятков лет».

Не зная слова «ассимиляция», я не испугался, сначала даже не обратил внимания. Но в конце я попросил объяснить это слово.

«Это - говорил он, - происходит тогда, когда один народ исчезает, растворяется внутри другого народа. Мы можем потерять язык, культуру, историю, искусство. О других формах проявления жизни я даже говорить не буду. Мы просто будем носить одежду, есть пищу, пить воду, дышать воздухом. Пока жива Советская власть, нам свободы не видать. Вот что такое ассимиляция». С тех пор я стал ненавидеть это слово, но и в мыслях не допускал, что так оно и произойдет.

Тогда он мне посоветовал посещать дома, где живут старики, и записывать (только один я в том году окончил среднюю школу) песни, легенды, сказки. Так я увлекся фольклором карачаевцев и балкарцев. Не могу не назвать я Османа Бичиева, Хусея Чанаева, Махамет-Герий Уммаева, Мазана Таумырзаева, Алия Хульчаева, Щабета Эдиева, Хамита Чомаева, Хусеина Хачирова.

В медицинском техникуме я сочинял стихотворения, меленькие рассказы, стал писать кое-что, думать не запрещали.

Хотя в голове очень глубоко засело слово «ассимиляция», меня захватило учение марксизма-ленинизма и я начал верить в коммунизм. Русские и казахские парни насмехались над моим «марксизмом», говоря, что в нашем-то положении стоит ли заниматься философскими бреднями. Но я занимался учением классиков марксизма, хотя понимал смутно. Ревностно читал книги Чернышевского «Что делать?», ленинское «Что делать?», для того чтобы понять разницу. (Делом этим увлекался человек, который ежемесячно расписывался в своей третьесортности в «великой, справедливой» советской стране.)

Получив среднее специальное образование, я возвратился в свой совхоз. Но теперь, в 1956 году, мы уже были не спецпереселенцами, а считались нормальными людьми, которые начали понимать появившуюся «оттепель». В Кировском райцентре я встретился с моим учителем Ханбием Аппаевым, который сиял, слов не находил, чтобы выразить свое восхищение по поводу «дарованной свободы» нам, гражданам третьего сорта. Как он играл на скрипке! На этот раз скрипач сыграл мелодии Карачая и Балкарии. Как он старался выразить мысли свои гитарой! Это было неповторимо. Он много не говорил: его подтянутость, внешняя открытость, сияние его смуглого лица поведали нам, что «ассимиляция» не произойдет. Но пока еще мы - граждане без родины. Мы проснулись от вековой спячки, унижения и оскорбления были уже позади.

В 1956 году, в августе меня назначили заведующим фельдшерско- акушерским пунктом этого совхоза, который вырос на костях балкарцев и карачаевцев. На глазах одного поколения мир изменился в лучшую сторону. Комендатуры ликвидированы, спецпереселенцы чувствовали себя людьми. Ко мне стали обращаться как к человеку, возвращающему больному здоровье.

Впервые я чувствовал себя равным среди граждан, населяющих Кызылкумскую степь. От сознания того, что я человек, радости не было конца. Почему-то я начал изучать латинский язык, будто он мне принесет благоразумие.

Вскоре я пришел к директору совхоза товарищу Молчанову, предложил приобрести штангу и выделить помещение для тренировки. Моя просьба была удовлетворена, и в сельском клубе мы начали тренировки по штанге. К спорту тянулась молодежь. Одновременно мы занимались и борьбой. Так что в совхозе дисциплина молодежи резко изменилась. Свою заслугу в этом деле я уже сам ощущал. И молодые и старые стали ко мне относиться с уважением. Теперь я мог вмешиваться в жизнь драчунов и кое-кого наказывать. В это время в третий раз наш совхоз посетил Ханбий Аппаев и одобрил наше дело. Многие стали думать о возвращении на Кавказ. Говорили: в первую очередь имеют право возвращаться на родину коммунисты и их семьи.

Наступило 1-ое Мая 1957 года. В районном центре организовали соревнования по национальной борьбе «Къазакъча кюреш». В них, в весовой категории до 75 кг, участвовал и я. Главным судьей соревнований был Ханбий Аппаев. Одержав победы в пяти схватках в своей весовой категории, я стал чемпионом.

- Далхат, - сказал мне учитель, - не бросай борьбу, тренируйся и по штанге, тебе это очень поможет в жизни. Теперь недалек тот день, когда мы все возвратимся на Кавказ. Наши силы и знания нужны будут там, в Карачае и Балкарии. Возродятся культура, язык и вера, о которой вы пока имеете смутное представление.

В августе того же года мой учитель повез борцов Кировского района в Чимкент на соревнования по национальной борьбе, одним из них был и я.

Перед соревнованиями он сказал:

- Твой обвив изнутри неотразим. Делай этот прием смело, справа и слева. Но учти: этому приему есть и контрприем. Если кто-то из борцов догадается о нем, то ты можешь и проиграть.

Отвел он меня в сторону и показал этот контрприем от зацепа изнутри. На всю жизнь остался я ему благодарным за это и многое другое, что он сделал для нас, своим единоплеменников.

И в Чимкенте мне удалось выиграть схватки и войти в сборную команду, которая должна была поехать в Алма-Ату осенью того же года.

После Чимкентских соревнований я начал заниматься совершенствованием своего мастерства. Но у нас не было тренера, чтобы поправлять наши ошибки, наставлять...

Однажды, ближе к осени, я затеял борьбу с человеком, который был тяжелее меня на 15 кг. Обвив его правой ногой, решил отбросить назад. При этом мы оба упали, и я повредил ногу, получив сильное растяжение коленного сустава. И поэтому к моменту отъезда в Алма-Ату я не был готов к поездке.

В те дни я ощущал свои силы, было желание побороться с самым сильным человеком в мире. Внутренний голос спрашивал: «Неужели найдется человек, который положит тебя на обе лопатки?» Хотя такая возможность представляется не всем борцам, многие задают себе этот вопрос, и в процессе жизни находят много друзей.

В марте 1959 года, после 14-летнего изгнания из родных домов, мы возвращались в Кабардино-Балкарию. Радости нашей не было конца. Мы получили возможность продолжать учебу в университетах, институтах и заниматься развитием своей национальной культуры, изучением истории Балкарии и Карачая. Но почему до сих пор не написана эта история? Кто виноват в этом? Нет ответа на эти вопросы, пока нет. Но когда-то нужно будет ответить на этот вопрос. Накануне 60-летия после окончания второй мировой войны ответ на вопрос не найден.

Усилия Солтана Бабаева, Исмаила Мизиева, Магомеда Хучинаева, Назира Будаева, которые доказали автономность карачаево-балкарцев в крае, властными структурами в счет не принимаются.