Глава двадцать третья. Итак, если ее здесь нет, значит, вообще нет
Итак, если ее здесь нет, значит, вообще нет. Сэди, это твой последний шанс. Надеюсь, ты это понимаешь. Через час я уже в Сент-Олбанс, а двадцать минут спустя такси высаживает меня в Арчбери. И вот я стою посреди маленькой деревенской площади: паб, автобусная остановка и странноватая современная церковь. Местечко было бы довольно живописно, если бы грузовики не гоняли со скоростью миллион миль в час, а трое подростков не орали во все горло. А мне-то казалось, что в провинции тишина. На щите с картой окрестностей нахожу Арчбери-клоуз. Это то, во что превратили наш дом в Арчбери после пожара. Именно там я собираюсь искать Сэди. Вскоре я уже стою перед коваными металлическими воротами с затейливой надписью «Арчбери-клоуз», за ними шесть коттеджей красного кирпича с подъездными дорожками и гаражами. Сложно представить, что когда-то здесь находилось поместье с просторным старым домом. Наблюдатель ужасно удивился бы, увидев, как я брожу по дорожкам, хрущу гравием, заглядываю в окна и бормочу: «Сэди!» Эх, почему я не расспросила Сэди подробнее о ее здешней жизни. Может, у нее было любимое дерево. Или уголок в саду, где теперь хранят всякий хлам. Кажется, вокруг никого нет, так что я даже повышаю голос: – Сэди? Ты здесь? Сэ-ди? – Эй, милочка! Я нервно вздрагиваю, когда кто-то тычет мне в спину. Поворачиваюсь и вижу седую женщину в цветастой кофточке, коричнево-желтых слаксах и кроссовках. Смотрит она на меня с большим подозрением. – Сэди – это я. Что вам нужно? Вы по поводу канализации? – Хм… не совсем. Я ищу Сэди, но другую. – Других здесь нет, – хмурится она. – Я единственная Сэди в округе. Сэди Вильямс. Из дома номер четыре. – Приятно познакомиться. Дело в том, что Сэди – это собака. Она убежала. Извините за беспокойство. Я пытаюсь уйти, но Сэди Вильямс вцепляется в меня мертвой хваткой: – Вы спустили собаку на нашей территории? Как вы могли? Здесь не выгуливают собак! – Но… я уже извинилась. И это нигде не обозначено. К тому же она сбежала не здесь, – вру дальше я, пытаясь высвободиться. – А теперь сидит где-нибудь в кустах и замышляет нападение! – злобно сверкает глазками Сэди Вильямс. – Собаки – опасные твари. А у нас здесь малыши. От таких, как вы, в мире сплошные беды. – Оставьте меня в покое, – против воли вступаю я в перепалку. – У меня очень дружелюбная собака. Я бы не стала спускать с поводка опасное животное. – Все собаки одинаковы. – Неправда! «Лара, прекрати. Ты же просто придумала эту собаку». – Так или иначе, – мне наконец удается отцепиться, – ее здесь нет, иначе она бы уже прибежала. Сэди такая послушная. У нее вся грудь в медалях, – добавляю я для пущей достоверности. – Ладно, поищу ее в другом месте. Я тороплюсь к воротам, пока Сэди Вильямс не ухватила меня еще раз. Ясно, что ее тезки здесь нет. Такое развлечение она бы не пропустила. – А какой она породы? – обиженно кричит Сэди Вильямс. – Кто выскочит на нас из-за угла? Вот дура. Не могу отказать себе в удовольствии. – Питбуль, – сообщаю я, не оборачиваясь. – Но совсем безобидный. Выхожу за ворота и бреду обратно к городской площади. Вот так и заканчиваются все мои «светлые идеи». Пшиком. Плюхаюсь на скамейку, достаю «Твикс» и тупо гляжу перед собой. Глупо было приезжать сюда. Сейчас доем батончик, вызову такси и вернусь в Лондон. С Сэди покончено. Я и так истратила на нее уйму сил. Почему я вообще должна о ней думать? Она-то обо мне наверняка не думает. Доедаю «Твикс» и уговариваю себя набрать номер. Надо ехать. Пора выбросить это из головы и начать новую разумную жизнь без привидений. Но… перед глазами в который раз возникает печальное лицо Сэди. Я снова слышу ее голос. Тебе на меня плевать… Всем на меня плевать… Если я сдалась всего через три дня, значит, она была права? Неожиданно я свирепею – злюсь на нее, на себя, на сложившуюся ситуацию. Сердито комкаю обертку и кидаю в урну. Как же поступить? Я искала, и искала, и искала. Она могла бы откликнуться, не демонстрировать упрямство. Но не все еще потеряно. Новая мысль приходит мне в голову. Я же Великая Лара, в некотором смысле медиум. Может, стоит воспользоваться телепатическими способностями? Я должна призвать ее из другого мира. Или из «Хэрродс». В общем, оттуда, где она затаилась. Ну хорошо. Это последняя попытка. Самая последняя. Вдали виднеется пруд. Наверное, если призраки где и водятся, то около воды. Уж точно не возле скамеек на автобусной остановке. Глядя на заросший мхом каменный фонтан посреди пруда, я так и представляю танцующую, разбрызгивающую воду, издающую радостные вопли Сэди и полицейского, который пытается вытащить ее оттуда. – Духи! – Я осторожно простираю руки. По воде идет рябь, но, боюсь, все дело в ветре. Понятия не имею, что нужно говорить. Попробую придумать по ходу. – Это я, Лара, – произношу я замогильным голосом. – Подруга духов. Хорошо, одного духа. (Не хотелось бы встретиться с духом Генриха Восьмого.) Я ищу… Сэди Ланкастер, – со значением произношу я. Тишина, только утка крякает. Наверно, «ищу» неправильное слово. – Сим я призываю Сэди Ланкастер, – говорю я повелительно. – Из глубин мира призраков явись мне, Ларе Лингтон, медиуму. Услышь мой голос. Услышь мои призывы. Молю вас, духи, – для большей убедительности я трясу руками, – если ведома вам Сэди, пошлите ее ко мне. Тишина. Ни голоса, ни проблеска, ни тени. – Ах так! Ну и торчи там одна! – кричу я, надеясь ее спровоцировать. – Мне плевать. Есть у меня дела и поважнее, чем болтать с духами. Прощайте все. Возвращаюсь на скамейку, достаю из сумки мобильник, звоню в службу такси и прошу прислать машину немедленно. С меня хватит! Мне сообщают, что машина будет у церкви через десять минут, и я направляюсь к собору, надеясь отыскать по дороге автомат с кофе. Никакого автомата не обнаруживаю. Зато внезапно натыкаюсь на табличку «Старый дом викария». Старый дом викария. Интересно, это тот самый викарий? Ну, отец Стивена? Значит, и сам Стивен там жил. С любопытством заглядываю через изгородь. Большой серый дом, несколько припаркованных машин. На крыльце толпятся люди. Дом окружен вековыми деревьями и зарослями родендронов, в глубине сада виден покосившийся каменный сарай, видимо, именно там Стивен писал картины. Так и представляю крадущуюся по дорожке босую Сэди, глаза ее сияют в лунном свете. А место и вправду живописное. Словно явилось из прошлого века. Интересно, Сэди тоже… Нет. Я же с этим покончила. Поиски прекращены. А что, если… Глупости. Только не здесь. С ее-то чувством собственного достоинства. Она же говорила, что никогда не гоняется за мужчинами. Какой смысл торчать в доме того, кто разбил ей сердце. Дурацкая идея. Но рука уже сама толкает калитку. Это самая, самая, самая последняя попытка. Направляясь к крыльцу, я лихорадочно придумываю ответ на вопрос «Что вы здесь делаете?». Версия с потерявшейся собакой не годится. Может, я интересуюсь старыми домами викариев? Или я студентка архитектурного факультета? Точно! Пишу работу «Жилища религиозных деятелей». Учусь в Биркбеке.[24] Нет, лучше, в Гарварде. Собираюсь позвонить в старый звонок, но тут вижу, что дверь незаперта. Воровато озираюсь, осторожно толкаю дверь и проскальзываю в холл. Старинный наборный паркет, стены обшиты деревянными панелями. О… Прямо напротив двери массивный стол, заваленный бумагами, а за ним сидит женщина с короткой стрижкой. – Здравствуйте, – она ничуть не удивлена, – вы на экскурсию? Экскурсию? Наконец-то повезло! Могу ходить где хочу, без всяких объяснений. Вот уж не знала, что столько людей желают осмотреть дом викария. – Конечно. Сколько это стоит? – Пять фунтов. Пять фунтов?! Да это грабеж. – Возьмите путеводитель, – предлагает она, и я машинально беру буклет и быстро направляюсь в гостиную: сплошь диваны и ковры. – Сэди? – шепчу я. – Сэди, ты здесь? – Здесь Мелори, должно быть, проводил вечера. Я вздрагиваю и оглядываюсь. Это служительница последовала за мной. – А, ясно… Очень мило. Пойду, пожалуй, дальше. – И я спешу в прилегающую столовую, которая напоминает театральные декорации из пьес, посвященных началу века. – Сэди? – Это семейная столовая… Вот привязалась. Я что, не могу осмотреть дом викария без сопровождающих? Подхожу к окну. Люди, которых я видела на крыльце, теперь бродят по саду. И никаких следов Сэди. Это тоже идиотская идея. Ее нет и здесь. Что Сэди делать в доме парня, разбившего ей сердце? Поворачиваюсь с намерением покинуть дом и чуть не врезаюсь в служительницу. – Вы, наверное, поклонница его работ? Работ? Чьих работ? – М-м-м… вроде того, – поспешно соглашаюсь я. – А как же. Большая поклонница. Просто огромная. – Заглядываю в буклет. Заголовок гласит: «Добро пожаловать в дом Сесила Мелори». Ниже изображение каких-то скал. Сесил Мелори. Он, кажется, известный художник. Может, и не Пикассо, но я точно о нем слышала. А он-то здесь при чем? – Значит, Сесил Мелори жил здесь? – спрашиваю я. – Ну разумеется, – удивляется она. – Поэтому дом реконструировали и превратили в музей. Он жил здесь до двадцать седьмого года. До двадцать седьмого года? Вот это да. Если он здесь жил, Сэди наверняка его знала. Они могли общаться. – Он был другом сына викария? Стивена Неттлтона? – Дорогая моя… – женщина явно шокирована, – вы что, не знаете, что Сесил Мелори и есть Стивен Неттлтон? Стивен – это Сесил Мелори? Сам Сесил Мелори? Я слишком обескуражена, чтобы сказать хоть что-то. – Позже он окончательно сменил имя. Вероятно, из-за разногласий с родителями. После того, как переехал во Францию… Стивен стал знаменитым художником. Как это может быть? Сэди ничего про это не говорила. А уж она прожужжала бы мне все уши. Неужели она не знала? – С родителями он так и не помирился до самой смерти. Но вы ведь знаете, что он трагически умер совсем молодым, – смотрительница скорбно качает головой. – Вы, конечно, хотите взглянуть на спальни? – Нет-нет. В смысле… подождите… Мне немного не по себе. Видите ли, Стивен… я хотела сказать, Сесил Мелори был другом моей двоюродной бабушки. Она жила по соседству. Они дружили. Но видимо, она так и не узнала, что он прославился. – О-о, – понимающе кивает смотрительница. – Неудивительно, ведь он не был знаменит при жизни. Только через много лет после смерти интерес к его работам возник сначала во Франции, а потом и на родине. А поскольку он умер молодым, картин немного, и потому они особенно в цене. В восьмидесятые годы на его творчество случился настоящий бум. Тогда-то он и стал широко известен. В восьмидесятые. А Сэди хватил удар в восемьдесят первом. Тогда-то ее и отправили в дом престарелых. Никто ей ничего не сказал. Она понятия не имела о том, что происходит в мире… Возвращаюсь к суровой реальности и обнаруживаю, что служительница как-то странно смотрит на меня. Бьюсь об заклад, она готова вернуть мне деньги и вытолкать за дверь. – Извините, задумалась. Он работал в сарае в саду? Лицо ее разглаживается. – Именно там. Если вам интересно, у нас есть несколько книг о Мелори. Она уходит и тут же возвращается с небольшой книгой в мягкой обложке. – О его молодости известно не так уж много, ведь городские записи сильно пострадали во время войны, а когда исследователи занялись изучением биографии художника, большинство его сверстников уже скончалось. Во Франции он писал в основном пейзажи. Она протягивает мне брошюру, на обложке – морской пейзаж. – Как интересно. Я листаю книжицу и натыкаюсь на черно-белую фотографию мужчины с палитрой в руках. Подпись гласит: «Редкий снимок Сесила Мелори за работой». Теперь понятно, что влекло к нему Сэди. Высокий, брутальной наружности брюнет, темные глаза буквально притягивают. Опасный тип. Наверняка считал себя гением. Полагал, что слишком хорош для обычных отношений. И хотя он давным-давно в могиле, мне так и хочется отчитать его. Как он мог так ужасно обойтись с Сэди? Как мог уехать во Францию и забыть о ней? – Великий художник. (Вот репей!) Его ранняя смерть – одна из величайших трагедий минувшего века. – Что ж, возможно, он заслужил это, – недобро усмехаюсь я. – Характер у него был препротивный. Как считаете? Смотрительница в полной растерянности. Она то открывает рот, то снова захлопывает. Я листаю страницы. Мелькают скалы, море, какие-то куры… И вдруг! С бумаги на меня взирает глаз. Просто глаз. Это фрагмент картины. Но я где угодно узнаю эти пушистые ресницы и хулиганский блеск во взгляде. – Вы не знаете, кто это? – Дорогая, – женщина едва сдерживается, – но это же… Конечно, вы узнали фрагмент одного из его известнейших полотен. Если хотите взглянуть, у нас есть копия картины в библиотеке. – Очень хочу! – Я готова сорваться с места. – Куда идти? Она ведет меня по скрипучему коридору в темную, устланную коврами комнату. Повсюду книжные полки и старые, обитые кожей кресла. Над камином висит большая картина. – Посмотрите, – с придыханием шепчет музейщица, – вот наша гордость. Я лишаюсь дара речи. Горло сдавило. Замираю, притиснув книжку к груди, и смотрю, смотрю, смотрю. Вот и она. Из позолоченной рамы на меня глядит Сэди. Никогда я не видела ее такой красивой. Такой безмятежной. Такой счастливой. В огромных темных глазах мерцают искры. Я знаю, что это такое. Любовь. Она опирается на спинку стула, обнаженная, лишь дымчатая драпировка едва прикрывает грудь и бедра. Короткие волосы подчеркивают длинную шею. В ушах сверкают серьги. А на шее – ожерелье со стрекозой, бусины струятся по чуть прикрытой груди, стекают на руку. В ушах у меня звучит ее голос. Я была в нем счастлива… Я чувствовала себя прекрасной. Как богиня. Теперь все встало на свои места. Вот зачем ей понадобилось ожерелье. Это символ любви и счастья. Неважно, что было до и после. Неважно, что потом ее сердце разобьется. Тогда жизнь казалась чудом. – Поразительно, – я смахиваю слезу. – Разве она не прекрасна? – Служительницу умиляет моя реакция. Я веду себя как истинная ценительница искусства. – Детали и нюансы великолепны. Каждая бусина – маленький шедевр. Все выписано с такой любовью. – Она преданно глядит на портрет. – И главное, это единственный портрет, который он создал. – То есть? – недоумеваю я. – Ведь Сесил написал множество картин. – Без сомнения. Но портретов больше нет. Никто не мог его уговорить. Когда он стал популярен в художественных кругах Франции, его просили множество раз, но он всегда отвечал: «J'ai peint celui que j'ai voulu peindre». Женщина делает эффектную паузу. «Я уже написал ту, о которой мечтал». Я безмолвно смотрю на нее, не в силах переварить обрушившуюся на меня информацию. Он писал только Сэди? Всю свою жизнь? Ту, о которой мечтал? – А в этой бусине… – смотрительница указывает на картину с многозначительной улыбкой, – таится маленький сюрприз. Небольшой секрет художника. – Она манит меня пальцем. – Видите? Я послушно приглядываюсь к холсту. Бусина как бусина. – Практически невозможно разглядеть без увеличительного стекла… Вот смотрите. – Она достает откуда-то лист плотной бумаги. На нем изображена огромная, в несколько раз увеличенная бусина с картины. С изумлением я обнаруживаю в ней лицо. Мужское. – Это?.. – Мелори, – в восторге кивает она. – Его собственное отражение в ожерелье. Он изобразил самого себя на картине. Миниатюрный, скрытый от посторонних глаз портрет. Его впервые разглядели только десять лет назад. Это тайное послание. – Можно взглянуть? Трясущимися руками беру листок. Вот он какой. На картине. На ожерелье. У нее на груди. Он никогда больше не писал портретов. Он написал ту, о которой мечтал. Он любил Сэди. Любил. Я в этом уверена. Сквозь слезы я снова смотрю на картину. Моя сопровождающая права. Картина пронизана любовью. Она сквозит в каждом мазке. – Потрясающе, – всхлипываю я. – А у вас есть книги о нем? Я страстно желаю избавиться от смотрительницы. Подождав, пока шаги смолкнут, я задираю голову и кричу: – Сэди! Сэди, ты меня слышишь? Я нашла картину! Она прекрасна. Как и ты. Ты висишь в музее. Но главное… Стивен никогда в жизни никого не писал. Ты была единственной. Он написал себя у тебя на груди. Он любил тебя. Сэди, я уверена, он тебя любил. Мне так хочется, чтобы ты увидела… У меня срывается дыхание. Тишина в комнате мертвая. Где бы Сэди ни была сейчас, она меня не слышит. Зато я слышу шаги, быстро поворачиваюсь и лицемерно улыбаюсь. Смотрительница протягивает мне кипу книг: – Это все, что у нас есть. Вы изучаете искусство или интересуетесь именно Мелори? – Я интересуюсь этой картиной, – честно признаюсь я. – Вы не подскажете мне… Если это известно, если факт обнародован, кто здесь изображен? У картины есть название? – «Девушка с ожерельем». Безусловно, многие пытались установить личность модели, – смотрительница заученно тарахтит, – но, к сожалению, пока удалось установить только ее имя. Мейбл. – Мейбл? – переспрашиваю я в ужасе. – Почему Мейбл? – Дорогуша! Современному человеку это имя может показаться странным, но тогда оно было чрезвычайно распространено. И с обратной стороны картины есть надпись. Мелори сам написал «Моя Мейбл». – Это прозвище! Их тайная шутка! Ее звали Сэди! Сэди Ланкастер. Я запишу. Я точно знаю, потому что она… – я замолкаю, торжествуя, – она моя двоюродная бабушка. Я жду ахов и охов, но получаю лишь подозрительный взгляд. – Неужели? Это серьезное заявление. А почему вы так думаете? – Я не думаю, а знаю. Она жила по соседству в Арчбери. И знала Стиве… то есть Сесила Мелори. Они любили друг друга. Это она. – И у вас есть доказательства? Ее фотография в молодости? Архивные документы? – При себе нет, – немного раздраженно признаю я, – но это точно она. И я это докажу. Вам нужно повесить табличку с ее именем и перестать звать ее «Мейбл»… – Я останавливаюсь посреди фразы, потому что меня осеняет новая мысль. – Погодите-ка. Это же картина принадлежала Сэди. Он ей ее подарил! И хотя Сэди ее потеряла, все равно картина принадлежит ей. Или папе и дяде Биллу. Откуда она у вас? Что она тут делает? – Что вы имеете в виду? – мгновенно настораживается музейщица. – Эта картина принадлежала моей двоюродной бабушке. Но она исчезла много лет назад. Семейный особняк сгорел, а портрет никто не мог отыскать. И вот теперь я вижу его здесь. Могу я переговорить с директором музея или кто там отвечает за эту картину? Прямо сейчас. Смотрительница растеряна и озадачена. – Дорогая, вы же понимаете, что это только копия? – Копия?.. А оригинал? – Оригинал в четыре раза больше и гораздо лучше. – Но как же… – Для меня картина и так достаточно хороша. – И где же тогда оригинал? В частной коллекции? – Нет, дорогуша, – терпеливо объясняет она. – В Лондонской портретной галерее.
|