Глава двадцать седьмая. Микрофон дает петуха, я замолкаю и смущенно откашливаюсь
– Дамы и господа! Микрофон дает петуха, я замолкаю и смущенно откашливаюсь. Никогда прежде мне не доводилось сталкиваться с такой мощной звуковой системой, и хотя я предварительно потренировалась, произнося: «Привет, стадион Уэмбли, раз-два, раз-два», все равно выходит не слишком хорошо. – Дамы и господа! – снова начинаю я. – Благодарю вас за то, что почтили нас своим присутствием в этот печальный, торжественный и радостный день… – На меня с ожиданием смотрят десятки глаз. Пожалуй, даже сотни. Все пределы церкви Святого Ботольфа забиты. – Чтобы выразить признательность необыкновенной, тронувшей наше сердце женщине. Огромная репродукция портрета Сэди занимает почетное место. Она украшена самыми роскошными и потрясающими цветочными композициями, которые я когда-нибудь видела, – лилии, орхидеи, вьющийся плющ и желтые розы с зеленом мхом, изображающие ожерелье. Знаменитые лондонские флористы, «Хоукс и Кокс», славно поработали. Они узнали о мемориальной службе, связались со мной и предложили свои услуги абсолютно бесплатно, ведь они – огромные фанаты Сэди и всегда рады продемонстрировать свое к ней почтение. (Циники бы сказали, что все это они сделали ради рекламы.) Поначалу не предполагалось такое скопление народа. Просто мемориальная служба для близких в память о Сэди. Но Малькольм из Лондонской портретной галереи прослышал об этом, по его предложению мы выложили информацию на сайте музея, и все поклонники изобразительного искусства получили возможность выразить уважение к столь знаменитой персоне. Отбоя от желающих не было, так что пришлось проводить жеребьевку. Ее результаты объявляли по телевизору в «Вечерних новостях», и теперь все счастливчики здесь. Когда я увидела эту прорву народа, чуть не лишилась чувств. Дресс-код на сегодня – «двадцатые годы», и каждый постарался как мог. И хотя викарий твердил, что на похоронных службах не принят «дресс-код», правила диктовала я. Сэди наверняка понравилось бы. Медсестры из дома престарелых приоделись и приодели своих пожилых пациентов. Выглядят они очень эффектно, сплошь шляпки и бусы. Джинни смотрит на меня и приветственно машет веером. Джинни и несколько других сестер пригласили на кремацию и закрытые похороны Сэди несколько недель назад. Там присутствовали только люди, знавшие Сэди лично. В сердечной обстановке мы пообедали, поплакали и посмеялись, выпили вина, вспомнили разные истории из жизни Сэди, а потом я внесла огромную сумму на счет дома престарелых. Маму с папой я не пригласила. Но они не обиделись. Сейчас они сидят в первом ряду. Мама в жутковатом лиловом платье с заниженной талией и повязке, которая подошла бы солисткам группы АББА. Папа надел вполне заурядный современный костюм, из кармашка торчит шелковый платок в горошек. Но все это неважно, ведь в глазах родителей, устремленных на меня, столько нежности и любви… – Те, кто не знал Сэди лично, конечно, спросят: каким человеком она была? Удивительной. Остроумной. Веселой, смелой и неординарной… К жизни она относилась как к увлекательному приключению. Как известно всем собравшимся, она была музой одного из величайших художников двадцатого века. Они любили друг друга всю жизнь, но трагические обстоятельства разлучили их. Я перевожу дыхание. Весь вечер я репетировала перед родителями речь, а папа недоверчиво повторял: – Откуда ты все это знаешь? Пришлось ссылаться на архивы и старые письма. – Она была бескомпромиссна и решительна. И всегда делала что хотела. Она могла сотворить невозможное. Для себя и для других. (Эд, сидящий рядом с мамой, подмигивает мне. Он уже тоже выучил мою речь наизусть.) Не каждому удается дожить до ста пяти лет, но Сэди считала себя молодой и ненавидела, когда ее принимали за выжившую из ума старуху. В душе ей всегда оставалось двадцать три. До самого последнего момента она получала от жизни удовольствие. Она любила чарльстон, коктейли, танцы в ночных клубах и фонтанах, предельную скорость, помаду, курительные трубки… и… разные шалости. Надеюсь, меня мало кто понял. Публика вежливо улыбается, как если бы я упомянула, что Сэди увлекалась составлением букетов из полевых цветов. – И она терпеть не могла вязание, зато любила журнал «Грация». По рядам прокатываются волны смеха, и я ликую. Мы здесь не для того, чтобы плакать. – Разумеется, для нас, членов ее семьи, она не была безвестной девушкой с портрета. Сэди – моя двоюродная бабушка. Часть семейной истории. – Я делаю паузу, давая понять, насколько это важно. – Люди часто пренебрегают семьей. Не ценят ее в должной мере. Но семья – это наша история. Семья – это мы сами. И без Сэди никто из нас не был бы таким, какой он есть. Дядя Билл сидит рядом с папой в сшитом на заказ костюме, в петлице гвоздика. Последний месяц оказался для него не самым лучшим в жизни. Его лицо то и дело мелькало в светских и экономических новостях, но никто не сказал о нем доброго слова. Поначалу я вообще не хотела приглашать дядюшку, но его пресс-секретарь буквально умолял, поскольку для репутации дяди Билла было чрезвычайно важно, чтобы он присутствовал на публичной поминальной службе. Ладно, пусть придет и отдаст Сэди должное. Но лишь на определенных условиях. – Именно по этой причине я создала фонд имени Сэди Ланкастер. Собранные средства будут распределяться попечителями на мероприятия, которые пришлись бы ей по вкусу. В первую очередь мы будем поддерживать различные танцевальные коллективы и фестивали, благотворительные организации, помогающие пенсионерам, дом престарелых «Фэйрсайд» и Лондонскую портретную галерею, которая так заботливо сохранила для нас образ Сэди. Малькольму Глэдхиллу очень нравится моя инициатива. Когда он услышал о ней в первый раз, то весь порозовел от удовольствия и предложил мне войти в попечительский совет, раз уж я такая поклонница искусств. (Я не стала признаваться, что меня интересует исключительно портрет Сэди, а на остальные картины глубоко наплевать.) – Мой дядя, Билл Лингтон, также проявил интерес к своей тетушке, и от его лица я хочу прочитать следующий текст. Ни за что на свете я не пущу Билла на трибуну. И не разрешу написать собственную речь. Пусть моя речь станет для него сюрпризом. – «Только благодаря портрету тети Сэди я смог основать собственную фирму, что сделало меня одним из крупнейших английских бизнесменов. Пока она была жива, я не проявлял к ней должного внимания. Я сожалею. – Эффектная пауза. Все затихли в напряженном ожидании. Журналисты старательно строчат в блокнотах. – И я с удовольствием жертвую десять миллионов фунтов фонду имени Сэди Ланкастер. Это лишь скромная компенсация в память моей любимой тетушки». Изумленный гул проносится по залу. Дядя Билл зеленеет на глазах, безумная улыбка расплывается по его лицу. Я бросаю быстрый взгляд на Эда, он поднимает большой палец. На самом деле десять миллионов – это его идея. Мне и пять казались верхом наглости. Как бы то ни было, дядюшка не сможет пойти на попятный. Его обещания слышали шестьсот человек и целая толпа журналистов. – Я искренне благодарна всем, кто пришел. Когда картину выставили в Лондонской портретной галерее, Сэди находилась в доме престарелых. Она так никогда и не узнала, как ее любят и ценят. Увидев такую толпу почитателей, она была бы поражена. Она бы поняла… Слезы подступают к моим глазам. Но я сдерживаюсь. Не сейчас. Надо закончить речь. Вдыхаю поглубже и улыбаюсь из последних сил. – Она бы поняла, какую радость подарила нам и многим поколениям, которые придут за нами. Я страшно горжусь своим с ней родством. Оборачиваюсь к картине и смотрю на Сэди. – Теперь мне только остается добавить… за Сэди! Толпа оживляется, все охотно поднимают коктейльные фужеры. На входе каждый мог выбрать джин с шампанским или «Сайдкар»,[30] и мне плевать, что в церкви коктейли обычно не подают. – Вперед! Я высоко поднимаю бокал, и все послушно повторяют: «Вперед». Потом выпивают в почтительном молчании. Орган выводит первые такты «Иерусалима». Я спускаюсь с трибуны к Эду и родителям. Эд выложил на аукционе «Сотбис» целое состояние за винтажный смокинг двадцатых годов и теперь похож на звезду черно-белого кино. Узнав цену, я вскрикнула от ужаса, но он только пожал плечами и сказал, что понимает, как много для меня значит эта эпоха. – Ты была великолепна! – шепчет он, сжимая мою ладонь. – Она бы тобой гордилась. Все поют, а я не могу присоединиться к общему хору. Дыхание перехватывает, слова застревают в горле. Так что я просто рассматриваю украшенную цветами церковь, эффектные наряды и поющих людей.
Служба заканчивается, и органист принимается наигрывать чарльстон (и плевать, что чарльстон в церкви и на поминках обычно не звучит). Публика медленно вытекает на улицу. Но я не спешу – по-прежнему сижу в первом ряду, вдыхаю аромат цветов и жду. Я почтила ее память. По крайней мере, мне хочется в это верить. Я старалась. – Дорогая! – Ко мне приближается мама со сбившейся на сторону лентой. Щеки ее пылают, она садится рядышком, вся светясь от удовольствия. – Ты все чудесно придумала! Чудесно! – Спасибо, – благодарно улыбаюсь я. – Ты так ловко уела Билла. У твоего фонда большое будущее. А уж коктейли! – добавляет она, опустошая бокал. – Какая светлая идея! Мама сегодня такая умиротворенная. Ее не заботило, что все опоздают, напьются, разобьют бокалы или чего похуже. – Мама, что с тобой? – не могу удержаться я. – Ты такая веселая. Просто удивительно. Может, она сидит на валиуме или прозаке? Мама молча одергивает лиловые рукава. – Это странная история, – говорит она, помолчав. – Только с тобой я могу поделиться. В общем, несколько недель назад… – Ну же! – Я как будто слышала… – Она медлит, потом шепчет: – Голос у себя в голове. – Голос? – напрягаюсь я. – Какой голос? – Я не слишком верующая. Так уж вышло. – Мама оглядывается и наклоняется ко мне: – Но этот голос преследовал меня целый день! Не давал покоя! – Она стучит себя по голове. – Я думала, с ума сойду! – И что же он говорил? – Не поверишь. «Все будет хорошо, не волнуйся!» Буквально изводил меня этой фразой. Не представляешь, как он мне надоел. И тогда я сказала: «Отцепись от меня, я все поняла!» И голос тут же пропал. – Вот это да, – бормочу я. – Как просто. – С тех самых пор я и не дергаюсь по пустякам. – Мама смотрит на часы: – Ладно, пора идти, папа отправился за машиной. Тебя подвезти? – Нет. Увидимся позже. Органист выводит очередной чарльстон, я разглядываю сводчатый потолок и обдумываю мамины слова. Интересно, что еще Сэди успела сделать? Музыка умолкает, в церкви пусто. Уборщица методично гасит свечи. Я беру сумку и встаю. На улице невольно зажмуриваюсь от яркого солнечного света, потом поднимаю взгляд к небу. В последнее время что-то частенько я на него засматриваюсь. – Сэди, – тихонько зову я. – Сэди, ты здесь? Нет ответа. Как всегда. – Какая же ты умница! – Эд, взявшийся неизвестно откуда, целует меня в губы. Где он был все это время? Прятался за колонной? – Ты отлично все продумала. Каждую деталь. Прекрасная служба. Я любовался тобой все время. – Как приятно это слышать, – вспыхиваю я. – Мне тоже понравилось. И так много народу собралось! – Просто потрясающе. И это только твоя заслуга. Мы проходим сквозь кованые ворота, Эд берет меня под руку. Вчера на репетиции службы Эд как ни в чем не бывало сообщил, что задерживается в Лондоне еще на полгода: мол, не пропадать же страховке. Потом он изучающее посмотрел на меня и поинтересовался, как я к этому отношусь. Я состроила умное лицо и многозначительно заметила, что страховке, конечно, пропадать негоже. Эд ухмыльнулся. А я так и расцвела в ответ. – А с кем ты сейчас разговаривала? – как бы между делом интересуется он. – На ступенях? – Ты о чем? – прикидываюсь я дурочкой. – Ни с кем. Где твоя машина? – А то мне показалось, что ты звала Сэди. Я изо всех сил изображаю недоумение: – Звала Сэди? Что за странная идея? С чего бы это? – Вот и я подумал. С чего бы это? Он от меня не отстанет. Бесполезно даже надеяться. – Может, виноват мой английский акцент? – вдруг осеняет меня. – Кажется, я говорила «Сайдкар». Собиралась пропустить стаканчик. – «Сайдкар»? – Эд озадаченно смотрит на меня и качает головой: – Что-то не сходится. Не пойму, что именно, но что-то точно не так. Сердце на миг замирает. Эд все обо мне знает. Пусть узнает и про Сэди. В конце концов, его это тоже касается. – Что ж… ты, как всегда, прав. Я обязательно тебе расскажу. Попозже. Эд улыбается, оглядывает мое винтажное платье, гагатовые бусы, старомодно завитые волосы. – Пойдем, девушка двадцатых. – Он уверенно берет меня за руку. – Ты достойная наследница своей знаменитой бабушки. Жаль, что она не видит. – Ты прав, – соглашаюсь я и кидаю еще один взгляд на голубое небо. – Мне тоже жаль. Надеюсь, она видит.
[1] Фрагмент поминального Реквиема. – Здесь и далее примеч. перев.
[2] День Гая Фокса (безуспешно покушавшегося на английскую монархию более четырехсот лет назад) отмечают 5 ноября по всей Великобритании фейерверками и народными гуляньями.
[3] Устойчивые трапециевидные каблуки.
[4] Лепешки, распространенные в Индии, Пакистане и других азиатских странах.
[5] Блюдо из свежей рыбы, которую нарезают тонкими длинными ломтиками и маринуют в смеси сока цитрусовых, чаще всего лимона, лайма или апельсина.
[6] Английская марка парфюмерии и косметики.
[7] Журнал, доход от продажи которого идут на благотворительные цели.
[8] Скабрезная песенка популярной группы КС & The Sunshine Band под названием «Shake Your Booty»; booty – трофей, но в современном разговорном английском это еще и задница, и вагина, так что песенка на самом деле называется «Шевели попой», а то и позабористей.
[9] Сесть супермаркетов экопродуктов и продуктов для здоровья.
[10] Знаменитое здание в форме огурца в Лондоне.
[11] Самый известный магазин в Лондоне, где можно купить абсолютно все – от рояля до щенка.
[12] Американский фотограф, прославившийся тем, что «фотографирует обычный мир вокруг».
[13] Колесо обозрения в Лондоне.
[14] Героиня сериала «Главный подозреваемый», роль которой исполнила X. Миррен.
[15] Программа раннего развития, разработанная японским доктором Сузуки.
[16] Известный английский сериал с нарисованными героями.
[17] Первая строка из «Оды к Осени» Китса (пер. В. Чистякова).
[18] Крупнейший в мире алмаз Куллинан назван так по имени одного из владельцев южноафриканского рудника «Премьер» Томаса Куллинана. Алмаз был найден в январе 1905 года и весил 3106 карат.
[19] Английский пират, поэт и исследователь, любимец королевы Елизаветы I.
[20] Музей Королевского фузилерского полка в Тауэре, за вход в него взимается отдельная плата.
[21] Юбилейные сады расположены в одном из самых оживленных мест столицы Великобритании, на набережной Темзы, напротив Вестминстерского аббатства, у подножия огромного колеса обозрения «Лондонский глаз».
[22] Фильм К. Кроу, в котором уволенный за критику начальства спортивный агент Джерри Магуайр решает создать свою фирму. Но в него верят лишь два человека, влюбленная Дороти и Род Тидвелл – талантливый спортсмен, но нахальный и крайне злобный тип.
[23] Слова, которые Дороти из «Волшебника из страны Оз» нужно было три раза произнести, чтобы попасть домой.
[24] Колледж Биркбек является частью Лондонского университета.
[25] «На пляже» (фр.).
[26] Слова Нагорной проведи Христа.
[27] «Купол Миллениума» архитектора Н. Фостера – огромное здание на берегу Темзы, построенное к встрече 2000 года, вокруг строительства которого в свое время развернулись ожесточенные споры.
[28] Хакни – городской административный округ в составе Большого Лондона, раньше считался неблагополучным.
[29] Универмаг «Уайтлиз» – старейший в Лондоне торговый центр.
[30] Коктейль на основе коньяка, куантро, лимона и льда.
|
