Заключительная. Константин Багрянородный при своей территориальной удаленности и присущем ему презрении к «варварам» удивительно верно отразил в трактате «Об управлении

 

Константин Багрянородный при своей территориальной удаленности и присущем ему презрении к «варварам» удивительно верно отразил в трактате «Об управлении империей» процессы, происходившие во второй трети X века в Поднепровье. Возникшие по течению реки города начали подминать под себя окружающие восточнославянские земли с их племенными князьями и городскими центрами. При всей этнической пестроте населения, присущей городам, возникающим на «бойком месте», их жители называли себя русами. Ядром русских городов стал Киев – центр «утонувших» в потоке переселенцев полян, «Русская земля». У живших здесь русов были свои князья – вожаки дружин, заключившие между собой союз. Под их предводительством русы брали со славян дань, определенную договором, в остальном не вмешиваясь в их дела. А еще русы торговали – их купцов можно было видеть в городах волжских болгар и хазар, во владениях Византии. На Руси ромеи и хазары всегда могли найти желающих наняться на военную службу, корабли русов плавали и в Каспийском и Средиземном морях. «Русский» образ жизни привлекал молодежь из славянских племен-данников, сюда же тянулись варяги с севера, в Поднепровье оседали кочевники с юга. И каждый из них, становясь русом, привносил традиции своего племени и одновременно переставал быть его представителем, подчиняясь новому укладу жизни. Иногда число новых пришельцев было избыточно, и они искали вождя, который бы нашел применение их силам. Бывало, наоборот, русские князья призывали к себе толпы искателей приключений, суля им возможность «попить-погулять». И тогда, собрав войско, русы устремлялись в военный поход, страшный по последствиям для тех, против кого он был направлен. В начале 940-х годов такой всплеск активности привел к опустошению русами окрестностей Константинополя, разграблению малоазийских провинций Византии и города Бердаа с округой в Закавказье. А во второй половине 960-х годов русы ударили по владениям Хазарского каганата (сначала – на Дону, а позднее – на Волге и Каспии), вышли к Керченскому проливу, затем обрушились на дунайские земли болгар. И в 940-х, и в 960-х годах, предавая на своем пути огню и мечу все живое, русы (по крайней мере, значительная их часть) не предполагали, что их движение закончится возвращением в Киев. Они искали себе новое пристанище – в Бердаа, Тмутаракани, Доростоле, Итиле и Самандаре – ведь главной причиной участия русских удальцов в этих предприятиях было то, что им стало «тесно» на Руси. Неким подобием русского общества X века является позднейшее казачество, также принимавшее в свою среду всевозможных беглецов и выбрасывавшее лишних, как в период Смуты и Разинщины.

Что же осталось после всплеска русской буйной силы конца 960-х годов? Как видим, судьба русов, избравших в качестве «середины своей земли» Добруджу, сложилась трагично. Наверное, не уцелели и гарнизоны (если таковые имелись), оставленные Святославом на берегах Керченского пролива. Южное Приазовье после гибели князя перешло под власть Херсона. Потеснили русов херсониты и в устье Днепра^{595}. Кажется, больше повезло тем русам, что направились на Нижнюю Волгу и Кавказ. Их удар по ослабевшему Хазарскому каганату оказался последним, поставившим точку в его истории. Русы осели в Хазарии и оставались здесь еще в конце 970-х годов. Хазары постепенно вернулись в свои разоренные города. Дальнейшая судьба «волжских» русов неизвестна, они могли быть вытеснены из своих новых владений могущественными соседями или раствориться в местном населении. Какое-то время здесь хозяйничали огузы, наряду с русами сокрушившие каганат. Чуть позже к Поволжью начал проявлять интерес княживший в Киеве сын Святослава Владимир. В 985 году он в союзе с торками (огузами) ходил походом на волжских болгар. Видимо, русы вновь попытались закрепиться на Волге. В 987 году эмир Дербента Маймун, борясь с городской знатью, просил помощи у русов, и они быстро прибыли в город на восемнадцати судах. Скорость их появления показывает, что они находились где-то неподалеку. Но в конечном итоге хазары перешли в ислам, а хозяином положения на Нижней Волге стал Хорезм^{596}. Со временем от хазар остались лишь отдельные локальные сообщества, концентрировавшиеся на окраинах бывшей территории каганата: на Тамани, в Крыму, в низовьях Терека и Сулака, вблизи Самандара и в районе разрушенного Итиля в дельте Волги. Последний раз хазары как существующий народ упоминаются в источниках в 1064 году^{597}. Если русы и сломили препятствие в лице хазар, закрывавшее дорогу на Каспий, то явно не они воспользовались результатами этого. Ведущее положение в поволжской торговле заняла Волжская Болгария, которая процветала вплоть до нашествия монголов. Роль, которую на Кавказе играл Самандар, перешла к Дербенту^{598}. Больше русы не делали попыток закрепиться так далеко от Киева.

А что происходило в самой Русской земле после ухода отсюда войск на Дунай и Волгу, смерти Ольги и утверждения в Киеве Ярополка? Все эти события привели к ослаблению контроля русов над славянскими землями и распаду союза князей. Ярким проявлением начавшегося в 970-х годах кризиса стала междоусобица, вспыхнувшая между Святославичами. В этой связи любопытно сообщение «Повести временных лет» о княжении в Полоцке Рогволда, который «пришел из-за моря». Кем был этот Рогволд, неясно. Исследователи то видят в нем потомка одного из дружинников Рюрика, получившего в управление Полоцк, то считают, что он появился в Полоцке ближе к 60-м годам X века, то уверены, что Рогволд происходил из местной племенной знати, то, наконец, твердо убеждены, что он был связан тесными узами родства с киевской династией. Но кем бы ни был Рогволд, он чувствовал себя хозяином Полоцка и держался по отношению к Киеву весьма независимо. Союза с ним ищут враждующие после смерти отца князья – киевский Ярополк и новгородский Владимир. Вероятно, и в Чернигове, Смоленске и других городах, которые не упомянуты «Повестью временных лет» в рассказе о распределении уделов между сыновьями Святослава, правили столь же независимые от Киева князья, как и полоцкий владетель. Не случайно и то, что Владимиру после захвата Киева и убийства Ярополка (в 980 году) пришлось два года воевать с вятичами, вроде бы покоренными его отцом. И дальше князь продолжал решать внешнеполитические задачи, которые стояли перед русами еще во времена Ольги, – покорение славянских племен, движение на Волгу, в Подонье и Приазовье. Как известно, Владимир совершил в Азовско-Черноморском регионе то, на чем остановился Святослав – захватил Херсон, правда, возвратив его затем ромеям. Но и цену те дали хорошую – византийскую принцессу. Русскими колониями при Владимире стали и Саркел (Белая Вежа), и Таматарха (Тмутаракань). Русы владели ими еще более века. В 1117 году под давлением половцев беловежцы переселились на Русь. Примерно в это же время и по той же причине Киев утратил связь с Тмутараканью^{599}. Как Ольга и Святослав, Владимир воевал с печенегами, резко усилившими в его время давление на Русь^{600}. И, наконец, сближение с Византией и принятие крещения – это ли не явное доказательство того, что внук стремился продолжать политику бабки? Дунай же Владимира (в отличие от его отца) не привлекал.

Упомянув здесь о Дунае, я считаю уместным рассказать читателю о судьбе некоторых участников событий на Балканах 960-970-х годов, которые играли заметную роль в предыдущем повествовании. После ухода русов Восточная Болгария стала частью Византийской империи. Город Доростол получил новое имя Феодорополь (то ли в память поспособствовавшего ромеям святого Феодора Стратилата, то ли в честь жены Иоанна Цимисхия Феодоры) и стал центром новой византийской фемы. Василевс ромеев с огромными трофеями вернулся в Константинополь, и при въезде в город жители устроили своему императору восторженную встречу. После триумфа к Цимисхию привели царя Бориса II, и тот, подчиняясь воле нового правителя болгар, прилюдно сложил с себя знаки царской власти – тиару, отороченную пурпуром, вышитую золотом и жемчугом, багряницу и красные полусапожки. Взамен он получил сан магистра и должен был начать привыкать к положению византийского вельможи. В отношении его младшего брата Романа византийский император не был столь милостив – царевича кастрировали. До Западной Болгарии у Цимисхия так и «не дошли руки» – нужно было урегулировать затянувшийся конфликт с немцами, продолжать победоносные войны против арабов, на этот раз в Месопотамии, Сирии и Палестине. Из последнего похода василевс вернулся совсем больным. По симптомам, это был тиф, но, как всегда, в народе приобрела большую популярность версия, что Цимисхия отравили. После его смерти в 976 году к власти, наконец, пришел сын Романа II – Василий. Из ссылки вернулась Феофано, но ее восемнадцатилетнему сыну уже были не нужны опекуны. Ей оставалось одно – тихо доживать свой век.

А вот жизнь Василия II спокойной назвать нельзя. Взбунтовались болгары. Бывший болгарский царь Борис бежал к повстанцам, но погиб в пути по нелепой случайности. Война с болгарами продолжалась еще более сорока лет. Начались бесконечные мятежи в самой империи. Вызывавший подозрение нового императора прославленный полководец Варда Склир был отстранен от должности (при Иоанне Цимисхии он занимал высший военный пост – доместика схол) и назначен стратегом на далекую византийскую окраину – в Месопотамию. Возмущенный герой всех последних войн, которые вели ромеи, поднял мятеж и провозгласил себя василевсом. Против Склира направили войска под командованием не менее знаменитого патрикия Петра. В сражении двух враждебных византийских армий, которые возглавляли два самых прославленных полководца империи, победили мятежники, но только потому, что на сторону Склира перешел Михаил Вурца. После этого вся Малая Азия попала под власть Варды, а вскоре в одной из битв пал патрикий Петр. Найти ему замену было крайне трудно, особенно в условиях, когда Варда Склир наступал на Константинополь. И тогда советники Василия II подсказали императору неожиданный ход – освободить из ссылки Варду Фоку, племянника императора Никифора Фоки, осужденного за мятеж против Иоанна Цимисхия, и назначить его доместиком схол. Варда Фока, несмотря на то что перевес был на стороне бунтовщиков, развил бурную деятельность. В решающем сражении, произошедшем в марте 979 года, когда оба Варды встретились, Фоке удалось нанести своему противнику удар в голову и оглушить его. Воины Склира решили, что их предводитель убит, и побежали. Так закончилась смута, растянувшаяся почти на три года. Склир нашел пристанище в Багдаде. Ему удалось вернуться в Византию лишь в начале 987 года, и сразу же он объявил себя василевсом ромеев и даже собрал значительную армию. Против него вновь направили Варду Фоку, но тот, захватив Склира во время переговоров, объявил императором себя. И вот тогда-то Василий II решил обратиться за помощью к киевскому князю Владимиру, сыну Святослава, который, помнится, покидая Болгарию, обещал помогать императору в случае нападения неприятеля. При поддержке русов Василию удалось поразить мятежников. В апреле 989 года был отравлен Варда Фока, скончавшийся в разгар решающего сражения. Как известно, следствием русско-византийского союза стала женитьба принявшего крещение Владимира Святославича на сестре Василия II Анне. Между тем Варде Склиру удалось выбраться из заключения и вновь объявить себя императором. К нему присоединились остатки войск Фоки, мятеж был опасен тем, что отношения с русами к тому времени испортились – Владимир захватил Херсон. Но Склир, чувствуя наступление старческих немощей, согласился помириться с Василием II. Беспокойный старик получил земли и титул куропалата. Через год с небольшим, в марте 991 года, он умер.

Настоящей загадкой для историков стала судьба патрикия Калокира – «заводчика» всей пролившейся на Дунае крови. После своего прибытия из осажденного Преслава в Доростол к Святославу херсонит исчезает со страниц источников. Что с ним стало? Может быть, он пал в одном из сражений рядом со Сфенкелом или Икмором? Впрочем, на него это не очень похоже. Скорее, его убило в Доростоле камнем, пущенным машиной Иоанна Куркуаса, или же он погиб при возвращении русов – от печенежской сабли. Даже такой финал почему-то кажется для «хитрого грека» слишком героическим. Поэтому историки больше склоняются к версии, что Калокир вывернулся и из этой сложнейшей ситуации, умудрившись выбраться из Болгарии. Более того, некоторые авторы считают, что он даже не покинул пределов империи, а продолжил играть в политику. Вот, например, во время последнего мятежа Варды Фоки среди его сподвижников упоминается некий патрикий Калокир, по прозвищу «Дельфин», посаженный в 989 году по приказу Василия II на кол^{601}. Чем не наш старый знакомый? Или – в 996 году Василий II отправил к германскому императору Оттону III посольство для ведения переговоров о брачном союзе двух императорских дворов; во главе миссии названы некие Леон и Калокир. Может быть, наш патрикий добился у нового императора прощения и вновь начал выполнять щекотливые дипломатические поручения?^{602} Увы, оба вышеуказанных Калокира не более чем тезки херсонита. Имя Калокир вообще часто мелькает в византийской истории X века. Остается признать, что мы ничего не можем сказать о судьбе сына херсонского протевона…

К началу XI века все главные герои (или антигерои?) описываемых событий уже покоились в могилах. Русь изменилась, давнишние подвиги язычника Святослава должны были, кажется, мало кого интересовать. Однако и спустя еще 100 лет события на Дунае привлекали к себе внимание тогдашней русской интеллектуальной и политической элиты. «Повесть временных лет» не случайно отмечала, что когда-то славяне жили на Дунае, «где теперь земля Венгерская и Болгарская», и с большим сочувствием рассказывала о судьбе основателя Клева, легендарного Кия, который, после встречи с византийским императором, удостоившись «великих почестей» и возвращаясь восвояси, пришел «к Дунаю, и облюбовал место, и срубил городок невеликий, и хотел сесть в нем со своим родом, да не дали ему живущие окрест; так и доныне называют придунайские жители городище то – Киевец». Среди дунайских сюжетов в летописи выделяется своей красочностью история Святослава, составленная из дружинных преданий, пропитанных восторгом русских полуязычников по отношению к храброму князю. Летописцам было важно показать – Дунай исторически входит в сферу влияния Руси. Поэтому в дело шли даже не вполне приличествующие для христианина истории про язычника Святослава.

Историки объясняют столь пристальное внимание летописцев к Подунавью интересом к этому региону одного из крупнейших и могущественных деятелей своего времени – князя Владимира Мономаха. Дочь Мономаха Мария была замужем за неким Леоном (Львом), выдававшим себя за сына византийского императора Романа IV Диогена (1068-1071), который попал в плен к туркам и лишился престола. Власть в Империи ромеев перешла к династии Комнинов. Византийские источники ничего не знают о Леоне «Диогеновиче». Есть только упоминание о Константине Диогеновиче, убитом в сражении с турками, и о появлении потом самозванца под тем же именем, который бежал к половцам, воевал с их силами против империи, был захвачен ромеями в плен и ослеплен. Произошло все это, правда, еще в 1095 году. А за кого выдал свою дочь Мономах, вообще неизвестно. Скорее всего, этот Леон также был самозванцем, обманувшим русского князя, которому не давали покоя его собственные императорские «корни». Мария родила от «царевича» сына Василия – внука Мономаха. В 1116 году Леон, одержимый идеей добыть себе какую-нибудь византийскую область, захватил несколько дунайских городов. Но император Алексей Комнин подослал к нему двух наемных убийц, которые и убили самозванца в Доростоле (какое совпадение!). Владимир Мономах попытался удержать за собой захваченные зятем города, послал в них своих посадников, но в конце концов не преуспел в этом предприятии^{603}.

Летописцами формировался замечательно противоречивый образ Святослава. С одной стороны, он – одержимый гордыней язычник, презревший ради своих планов даже Русскую землю, с другой – широко мыслящий политик, верно сформулировавший главный геополитический интерес Руси. Любопытно, что примерно таким же виделся Святослав и многим исследователям XIX-XX веков, жившим в Российской империи. Вот несколько тезисов о нашем князе на пробу: «корысть представляется единственною целью походов» (И. Ф. Г. Эверс, 1826 год); «имел в виду только один грабеж за условленную плату» (А. Чертков, 1843 год); «не государственные виды руководствовали Святославом; он был исключительно вождь дружины», «то было личное предприятие Святослава, как вождя дружины» (А. Ф. Гильфердинг, 1850-е годы); «искатель приключений с пылким воображением» (М. П. Погодин, 1871 год); «не думал нисколько о государстве и, совершенно бросив его на произвол судьбы, он мечтал только о том, чтобы сравняться в славе с своими норманнскими предками, чтобы искать единственно военных приключений и военных доблестей» (Е. Е. Голубинский, 1880 год); «предпринимал войны и походы по самым разнообразным поводам, иногда в целях наживы, иногда в видах завоевательных, иногда благодаря просто тому, что ему „не сиделось“» (С. А. Корф, 1908 год); «maximum дружинности» (М. С. Грушевский, 1911 год); «двигателями оказываются не государственные интересы, а хищнические инстинкты» (А. А. Шахматов, 1916 год). И все эти характеристики зачастую уживались с восторгом от размаха деятельности Святослава. Вот, например, как А. Чертков – создатель свода источников о балканской кампании русов, видевший в Святославе грабителя и наемника, далекого от государственных видов, – фантазировал о возможном дальнейшем ходе мировой истории, победи наш герой Иоанна Цимисхия:

«1) Россия из державы почти Азиатской X века превратилась бы уже при Святославе и его наследниках в Европейское государство. Все элементы Эллинской образованности, таившиеся в разных углах Восточной империи, особенно в Греции, были бы переданы очень рано Руссам и Славянам, и что всего важнее, народу новому, восприимчивому и не растленному нравственно, подобно византийцам. Эти начала просвещения посредством Чехов и Моравов перешли бы, вероятно, весьма скоро от Полабов к Поморянам, и тогда миллионы Прибалтийских славян не были бы навсегда онемечены и исключены из числа великого славянского народа.

2) К Руссам, утвердившимся в Задунайских областях, присоединились бы, конечно, все прочие южные славяне, как случилось несколько лет спустя, при болгарском царе Самуиле, владения которого простирались от Драча (Дураццо) на Адриатическом море до Понта, и от пределов Северной Греции до Подкарпатских стран. Можно предполагать также, что впоследствии Германские славяне, Моравы, Чехи, Поляки и другие, все говорившие одним языком и имевшие в X и XI веках и одну восточно-русскую веру, устремились бы к воссоединению в громадную целую массу 90 миллионов одного народа, одинаковой веры и тех же обычаев и нравов. Средоточие и огромная сила всего славянского народа была бы тогда в середине Европы, а не на крайнем востоке-севере.

3) Такая монархия занимала бы две трети Европы, и тогда не славяне были бы онемечены, а напротив, немцы ославянены. Многие и многие миллионы людей сохранились бы в Европе, и многие потоки крови не были бы пролиты; ибо папы не могли бы влагать меч в руки фанатиков в продолжении веков для расширения своей власти, ни проповедовать убиение Альбигойцев, Валдейцев, Гусситов и проч. Летописи Восточной церкви не представляют и тени ничего подобного. Из племен чисто славянских состояли Задунайские области; Болгария, Фракия, Македония, Северная Греция, Иллирия, Далмация, Истрия, Херцеговина, Крайна, Хорватия, Хорутания и Штирия.

4) В отношении же самих славян, последствия основания державы Русской, на берегах Дуная, неисчислимы. Они бы не принадлежали, как теперь, четырнадцати разным властям, из которых восемь смотрят на них как на неприятелей и более или менее стараются уничтожить их народность, обычаи, Русскую веру и даже самый язык.

5) Немецкая империя, составившаяся впоследствии наполовину из славянского народонаселения, никогда бы, вероятно, не существовала, и императоры не могли бы низложить и уничтожить огромного количества славян.

6) Руссы, укоренившись в Задунайских странах, не допустили бы, конечно, перехода Турков из Азии в Европу, и опять сколько миллионов людей, в особенности славян, не погибло бы от фанатического меча осмаилитов?

7) Если предположение наше справедливо, то огромная славянская империя занимала бы большую часть Европы – от устьев Ельбы, границ Баварии, Тироля, Италии, Адриатики, Морей, Егейского моря, Воспора – до Камчатки, Америки, Монгольских и Киргизских степей. Никогда и Римский колосс не занимал такого пространства, но, главное, эта громадность состояла бы из одних элементов, одного говора и, вероятно, одной веры.

8) И Малая Азия могла прибегнуть под защиту Великой Славянской монархии, для ограждения себя от Арабов и других народов…»^{604}

Вот так, ни больше ни меньше! Черткова, как и многих его современников, вдохновляли нерешенный «восточный вопрос» и идеи панславизма. От смелых исторических параллелей тогда не остались в стороне и далекие, кажется, от древней Руси Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Вот что они писали в августе 1853 года: «Желая продемонстрировать традиционную политику России вообще и ее виды на Константинополь в частности, политики обычно ссылаются на завещание Петра I. Но они могли бы отправиться еще и дальше вглубь истории. Более восьми веков тому назад Святослав, бывший тогда еще языческим великим князем России, заявил на собрании своих бояр, что „под владычество России должны попасть не только болгары, но и Греческая империя в Европе вместе с Богемией и Венгрией“. Святослав завоевал Силистрию и угрожал Константинополю в 967 г. от Рождества Христова, так же как это делал Николай в 1827 г.»^{605}. Все-таки своеобразное представление о русской истории и России было у классиков!

Советские историки, стоявшие на «правильных методологических позициях», выявили и преодолели противоречие, содержавшееся в трудах их буржуазных предшественников. Как же так?! Святослав в ходе своих стремительных походов потряс до основания Европу от Волги до Дуная, а им якобы двигали только корысть и тяга к приключениям?! Это нелогично! И из нашего князя начали лепить великого государственного деятеля. Только такие «отсталые» историки, как С. В. Бахрушин и В. А. Пархоменко, еще в конце 1930-х – начале 1940-х годов продолжали что-то повторять про «вождя бродячей дружины, постоянно ищущего добычи и славы», «блуждающего по торговым путям». Передовые ученые писали о Святославе как о великом полководце, «военный гений которого не уступал гению прославленных полководцев древности: Александра Македонского, Цезаря и Ганнибала» (И. Лебедев, 1938 год), войны которого были «походом не дружины, а войска, даже больше того, вооруженного народа», народа, который под руководством своего князя чуть было не создал «колоссальное русское государство от Ладоги до Эгейского моря и от Балканских гор до Оки и Тмутаракани» (В. В. Мавродин, 1945 год). Святослав, наконец, «является одним из участников крупнейших международных событий, причем часто действует не по собственной инициативе, а по соглашению с другими государствами, участвуя, таким образом, в разрешении задач европейской, а отчасти и азиатской политики» (Б. Д. Греков, 1949 год). Князь выполняет, так сказать, союзнические обязательства!

При всей последовательности этого взгляда на Святослава мы так и не получаем ответов на вопросы, часть из которых была сформулирована мной во введении к настоящему изданию. Отрешившись от излишней политизации проблемы, я постарался на страницах книги прояснить некоторые обстоятельства жизни Святослава. Для этого мне пришлось отойти от стереотипов, сложившихся в науке XIX-XX веков, а также под несколько иным углом зрения взглянуть и на Киевскую Русь X века в целом, и на организацию в ней княжеской власти в частности. Насколько предложенное мной видение проблемы убедительно – судить читателям, насколько оно справедливо – покажет время. Не исключаю, что, подобно написанному о Святославе в имперский и советский периоды, вышеизложенная биография лишь отражает взгляд историка, живущего на рубеже XX-XXI веков. Как известно:

 

…А то, что духом времени зовут,

Есть дух профессоров и их понятий.

Который эти господа некстати

За подлинную древность выдают…^{606}

 

 

Краткая библиография