ВЫБОРЫ - ОБМАН
Личность Печорина в романе «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова
В основу романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» (написанного в 1838-1839 гг.) легли кавказские впечатления, полученные еще в первой ссылке Лермонтова на Кавказ (март—декабрь 1837г.). «Герой нашего времени» — роман особый, лишенный хронологически последовательного развертывания событий. «На первый взгляд — перед нами только эпизоды; но в действительности эти звенья рассказа имеют сокровенное органическое единство...»,— замечал критик Ю. Айхенвальд. Это единство основано на притяжении всех линий, коллизий, образов романа к главному герою — Печорину. «История души человеческой... едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа...» — говорится в «Предисловии» к «Журналу Печорина». А это значит, что главной проблемой в романе становится проблема личности, понятой очень объемно и широко: в ее обусловленности исторической эпохой, в ее общечеловеческом (вневременном) и индивидуальном содержании. Образ Печорина многомерен: с одной стороны, перед нами «герой времени», «портрет, составленный из пороков всего... поколения» (как сказано в предисловии к роману), с другой — личность с индивидуально неповторимыми проявлениями, придающими герою черты исключительности. Лермонтов, показывая героя в столь сложном ракурсе, прибегает к особой жанровой форме. Роман рождается из цикла повестей, в каждой из которых (в соответствии с определенной жанровой традицией) Печорин увиден в новой ситуации: в среде «естественных» людей («Бэла»), «честных контрабандистов" ("Тамань"), в светском обществе («Княжна Мери»), в казачьей станице — сначала в собрании офицеров, позже один на один с обезумевшим убийцей («Фаталист»), на дворе провинциальной гостиницы («Максим Максимыч»). Композиционно роман построен так, чтобы постепенно приблизить главное действующее лицо к читателю. Наиболее обобщенный взгляд на героя предлагается в авторском предисловии к роману («портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии»). В первой повести,_«Бэле», сведения о Печорине читатель получает как бы из "вторых рук» — офицер-путешественник передает услышанное от Максима Максимыча, а в следующей сообщает свои непосредственные впечатления о Печорине. Затем идут повести, объединенные в «Журнал Печорина»; они содержат его «исповедь». В каждой из них «внешние», объективные оценки героя вступают в диалог (уточняются или оспариваются) автохарактеристиками Печорина.В повести «Бэла» Печорин увиден глазами Максима Максимыча — человека простого, по своему душевному и умственному складу совершенно противоположного главному герою. В обрисовке Максима Максимыча главное внимание фиксируется на странностях характера и поступков молодого офицера, для рассказчика необъяснимых. В Печорине отмечается соединение несоединимых качеств: разочарованной холодности и страстности, способности к волевому самоконтролю и импульсивности натуры, сближающей Печорина с горцами, европейской, широкой образованности и эгоизма, корни которого уходят в европейский индивидуализм. Парадоксальное соединение этих начал в Печорине и придает ему загадочность, опровергая расхожие читательские стереотипы. «Необыкновенность» Печорина рельефно выявляется через традиционное для кавказской повести сопоставление героя с горцами. Обычно цельные, сильные, волевые, эмоциональные «люди природы» оттеняют черты безволия и слабости в разочарованном беглеце из высшего общества. У Лермонтова эта коллизия выглядит иначе: прежде всего образы горцев лишаются привычной читателю идеализации. Их жизнь по-своему драматична, исполнена объективных противоречий: так, в среде «вольных» людей не менее значимы имущественные различия, чем в «цивилизованном» обществе (Казбич не может посвататься за Бэлу без большого калыма). Черкесы в «Бэле» — цельные и сильные люди, но эта цельность натуры сохраняется лишь благодаря патриархальной неразвитости их сознания, не способного к анализу, не знающего внутренних препятствий эгоистическим желаниям. В Печорине обнаруживается немало такого, что одновременно сближает его с горцами и отличает Них: он так же не знает предела своим желаниям, но в отличие от обитателей аулов прекрасно осознает гибельность этих желаний для окружающих. Природный темперамент Печорина может напомнить безудержность Казбича и Азамата: увидев Бэлу в руках Казбича, по замечанию Максим Максимыча, «Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца». Сочетание почтительного «Григорий Александрович» с глаголом «взвизгнул» подчеркнуто странно. И наряду с этим обнаруживается нецельность печоринского сознания — неспособность полностью отдаться любви к Бэле. Непредсказуемость связей между отдельными качествами Печорина вызывает недоумение Максима Максимыча. И дело здесь не только в наивности рассказчика, его неспособности к тонкому анализу. Ведь психологию горцев Максим Максимыч хорошо чувствует: он знает, как управиться с возчиками-осетинами, с долей восхищения рассказывает о Казбиче, а об убийстве Казбичем отца Бэлы замечает: «Конечно, по-ихнему он был совершенно прав». Максим Максимыч рассматривает эгоизм горцев как естественную данность нравов патриархального и дикого народа. Однако в поведении Печорина Максим Максимыч не без основания ощущает присутствие некоего осознанного принципа. Этот принцип раскрывается для читателя в объяснении, которое дает Печорин Максиму Максимычу. Молодой офицер выдвигает сразу несколько мотивировок своего эгоистического поведения: «...воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю <...> Во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало...» Сам герой не может отдать предпочтения ни социальной мотивировке (воспитание, тлетворное влияние света), ни метафизической («Бог так меня создал»), и видимо, поэтому он отказывается судить себя («Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления...»). Отсутствие покаянных нот в автохарактеристике Печорина может навести, на мысль, что герой любуется своей разочарованностью. Именно это предположение и высказывает собеседник Максима Максимыча: по его словам, разочарование — это мода, а «те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это не счастие, как порок». Читатель еще не имеет должных оснований присоединиться к этой точке зрения или опровергнуть ее, правда, комический комментарий Максима Максимыча лишает эту версию полного доверия: «Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво: — А все, чай, французы ввели моду скучать? — Нет, англичане. — А-га, вот что!.. — отвечал он,— да ведь они всегда были отъявленные пьяницы!» И все же общая тональность повествования простодушного штабс-капитана передает его готовность осудить Печорина. Однако ощущение загадочности героя не пропадает, а усиливается. В «исповеди» героя Максиму Максимычу читатель улавливает необычность, парадоксальностьпечоринского душевного склада: ощущение скуки и пустоты жизни в его личности каким-то образом соединяются у героя с «беспокойным» воображением и «ненасытным» сердцем. Эту неполноту, неокончательность осуждения Печорина в финале «Бэлы» хорошо почувствовали современники Лермонтова читатели и критики, исповедовавшие славянофильские воззрения. Их точку зрения на рубеже XIX—XX веков разделял критик Ю. Айхенвальд. И тем и другому казалось, что именно в «Максиме Максимыче Лермонтов художественно наметил такое цельное миросозерцание, гармоничное и спокойное, такую красоту душевную, перед которой он сам был готов склониться ниц» (Ю. Айхенвальд). Иными словами, именно образ Максима Максимыча должен был стать художественным опровержением индивидуализма Печорина. Если так, то почему развенчание героя не произошло со всей очевидностью для читателя? Присмотримся к одному из диалогов Максима Максимыча и Печорина. «— Послушайся, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо. — Что нехорошо? — Да то, что ты увез Бэлу... Уж эта мне бестия Азамат!.. Ну, признайся,— сказал я ему. — Да когда она мне нравится?.. — Ну, что прикажете отвечать на это?.. Я стал в тупик». Добросердечный и сострадательный Максим Максимыч, в душе осуждая поступок Печорина, не может найти достаточных аргументов, чтобы возразить ему. Печорин же (как это обнаружится в других повестях) живет в единстве мысли и поступка: его действия реализуют намеченные планы, и каждый свой поступок он подвергает пристрастному анализу. Поэтому и нравственная истина, если она претендует на безусловность, должна, в глазах Печорина, быть философски обоснована,должна пройти через горнило умственных сомнений («Я люблю сомневаться во всем»,— заметит герой в своем «Журнале»). «Максим Максимыч» В следующей повести («Максим Максимыч») автор покажет, как непрочны душевный покой и добросердечие штабс-капитана при столкновении с неприглядной реальностью жизни: «Добрый Максим Максимыч сделался упрямым, сварливым штабс-капитаном! <...> Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими... Но чем их заменить в лета Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется...". Здесь разочарование предстает как всеобщий закон, нечто неизбежное (и многократно повторяющееся) в жизни каждого человека. А значит, и мера печоринской вины в разочаровании Максима Максимыча оказывается проблематичной. Более того, автор приоткрывает нам мотивы, заставляющие Печорина столь сдержанно отнестись к «доброму Максиму Максимычу»: напоминание о Бэле заставляет его побледнеть и отвернуться, других же тем для разговора просто нет (чуть раньше путешественник отметит: «Об чем было нам говорить? Он уж рассказал об себе все, что было занимательного...». Но ведь Максим Максимыч рассказывал о Печорине... Все это свидетельствует об одном: данное ранее объяснение разочарованности Печорина как модного поведения обнаруживает свою несостоятельность, что побуждает внимательнее вглядеться в фигуру главного героя. Его портретное описание, данное офицером-путешественником, вновь построено на контрастах. Портретист отмечает крепкое сложение, «не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными». Но «когда он опустился на скамью А <...> положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость...». «Пыльный бархатный сюртучок» и «запачканные перчатки», исключающие обвинение в франтовстве, контрастируют с «ослепительно чистым бельем», изобличавшим «привычки порядочного человека». Контрастные детали можно истолковать как противоречие между природными свойствами героя (физической силой, волей, склонностью к кочевой жизни) и качествами, воспитанными светским обществом. Это вновь заставляет вспомнить о социальной мотивировке разочарованности Печорина. Но противоречивое сочетание других черт героя: мужественной фигуры и почти женской нервической расслабленности позы» детской улыбки и следов морщин на лбу, глаз, которые не смеялись, когда он смеялся,— явно не охватывается этим объяснением.
«Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою»,— заметит Печорин в своем «Журнале». Физическая и душевная природа его самого оказывается загадочной — обнаруживается внутренняя двойственность героя, не связанная с противопоставлением естественного и социального. В черновом наброске портрет завершался словами: «...таков, казалось мне, должен был быть его характер физический, т. е. тот, который зависит от наших нерв и от более или менее скорого обращения крови; душа — другое дело: душа или покоряется природным склонностям, или борется с ними, или побеждает их: от этого злодеи, толпа и люди высокой добродетели; в этом отношении Печорин принадлежал к толпе, и если он не стал ни злодеем, ни святым — то это, я уверен, от лени». Здесь неважно, почему автор снял эти слова; важно, что в романе ставится вопрос о возможности противостояния не только свету, но и самому себе, своим «природным склонностям». Позже мы убедимся в том, что герой по-своему ответил на второй вопрос: «Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца... <...> спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов: душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно <...> Только в этом высшем, состоянии самопознания человек может оценить правосудие Божие». Таинственное сочетание страстного сердца и холодного рассудка, которое раньше объявлялось источником зла — приносимых героем страданий, теперь обнаруживает свою ценность: «высшее состояние самопознания» позволяет человеку принять законы бытия («правосудие Божие»). Так обнаруживается одна из главных задач, поставленных перед собою Печориным — познание природы человека, его внутренних возможностей, выявление смысла его существования и места в Бытии. «Тамань» Жажда познания во многом определяет жизненное поведение Печорина, непрерывно вовлекающего всех, с кем он сталкивается, в цепь нравственных экспериментов. Так, в «Тамани» он разгадывает загадку «романтической» героини («Ундины», «Гетевой Миньоны») и слепого мальчика, одаренного, как ему кажется, сверхъестественной проницательностью. На первый взгляд, мир Ундины и слепого далек от обыденной скуки «грязных переулков» Тамани, обиталищ урядника, десятника, ямщиков и часовых. Морской пейзаж и неверный свет луны создают романтическую атмосферу, усиливающую таинственность происходящего. Однако в финале Печорин с горечью осознает, что за романтическими декорациями прячется обыденная борьба «честных контрабандистов» за существование. Торжество житейских интересов, определяемых социальными законами, исключает возможность иных человеческих проявлений и потребностей. Печорин признает правомочность этих интересов (об этом свидетельствует иронический эпитет «честные" по отношению к контрабандистам), однако ему трудно принять их главенство в человеческой жизни. «Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!» — восклицает Печорин, фиксируя двойственную неопределенность собственного положения в мире: первая часть фразы (передающей печоринское самоощущение) утверждает независимость от законов социума (вплоть до признания себя странником), вторая (отражающая фактическое положение героя) свидетельствует о его трагической несвободе.
«Княжна Мери» «Честолюбие у меня подавлено обстоятельствами»,— говорит герой, намекая на исторические причины своего индивидуализма — невозможность реализации «сил необъятных» на общественном поприще. Поэтому всю свою энергию Печорин направляет в сферу частной жизни, пытаясь установить меру подвластности личности общественным законам, выявить ее вневременное содержание. Так, Печорин пытается обнаружить за словесными и поведенческ ими «драпировками» человеческую суть Грушницкого, и его ожидания колеблются от признания, что в душе людей, подобных Грушницкому, «часто много добрых свойств», до предчувствия трагического исхода. Испытание, которому подвергает Печорин Грушницкого, безусловно, может быть признано жестоким. Однако через подобное же испытание Печорин проводит и себя самого, предъявляя к себе гораздо более жесткие требования. «Я решился предоставить все выгоды Грушницкому,— объясняет герой свое поведение на дуэли,— я хотел испытать его». Наблюдая за колебаниями Грушницкого в момент сговора, Печорин испытывает сложные чувства: и «холодную злость», и надежду («Если б Грушницкий не согласился, я бросился б ему на шею»). По справедливому суждению Б. Т. Удодова Печорину важно, чтобы выбор был сделан предельно свободно, из внутренних, а не внешних побуждений и мотивов». При такой постановке вопроса трагическая развязка столкновения Печорина с Грушницким выглядит действительно неизбежной из-за неспособности последнего удержаться на высоте че ловечески значительного поступка: ненависть оказывается у Грушницкого сильнее укоров совести. Однако нравственная позиция главного героя обнаруживает свои изъяны: видя несоответствие Грушницкого предъявляемым требованиям, Печорин дает себе «полное право не щадить» соперника, берет на себя функции высшего судии, но в то же время он ощущает, что находится во власти внеличных законов: «С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя». Парадокс в том, что свободный выбор героя оказывается будто бы предопределен высшим правосудием. Что же делает Печорина орудием в руках судьбы? Почему все его эксперименты приносят страдание другим людям? Отчасти это связано с несовершенством общественных законов. Печорин неоднократно возвращается к мысли о порочности мироустройства: «Зло порождает зло; первое страдание дает понятие об удовольствии мучить другого...» Осмысляя свое одиночество как трагическое («И не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. <...> После этого стоило ли труда жить?», лермонтовский герой в то же время не верит в возможность преодоления такой отъединенности от людей («из двух друзей всегда один раб другого»). Даже его любовь половинчата, и отношения с женщинами обнаруживают свою подвластность социальным законам (за приливом чувства к Вере следует отказ от борьбы за нее: Печорин признает, что «гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно». А способность к «благородному порыву», так им ценимому, по отношению к Мери также влечет за собой определенное разрешение коллизии в житейском плане: ведь отдаться благородному» порыву означает жениться на Мери, утратить столь дорого давшуюся свободу (запись от 14-го июня). Несовершенство социального мира проявляется в несоединимости всего того, что для Печорина входит в понятие идеала: свобода мысли и поступков, благородство порывов, поэзия души, полнота самоосуществления. Страдая от несовершенства окружающего_мира. Печорин и других людей заставляет ощутиь то же самое расхождение реальности и идеала, подлинного чувства и социальной маски (таков итог «воспитания чувств» Мери) — таков итог воздействия на княжну, трагически взрослеющую к финалу повести. Однако и сам Печорин не свободен от тех или иных социальных масок. Пожалуй, никто из героев романа не умеет так виртуозно пользоваться ими: перед нами то циник, то разочарованный романтик, то безнадежно влюбленный, то трезвый практик-обольститель и т. д. Стремясь обнаружить безусловную правду чужой личности, Печорин, не задумываясь, прибегает ко лжи;] лишая других их масок, он сам ни перед кем не раскрывается вполне. В стихотворении «Дума», связанном с романом общностью замысла, Лермонтов пишет о своем поколении: «К добру и злу постыдно равнодушны...». Печорин не равнодушен «к добру и злу» в философском смысле, но в своей жизненной практике он непрерывно смешивает то и другое. В Печорине заложены возможности иного характера, автор неоднократно отмечает это. Пейзаж, открывающий начало «Княжны Мери», символичен. Описание Пятигорска в дневнике Печорина дается как бы из точки, приподнятой над несовершенством земного мира и предполагающей естественность соединения земного и небесного: «...во время грозы облака будут спускаться до моей кровли» — горы, наоборот, тянутся своими верхушками к небу. Упоминание о запахе цветов из палисадника, лепестках цветущих черешен создает ассоциации с земным раем. «Вид с трех сторон у меня чудесный»,— замечает Печорин, и слово чудесный в новь свидетельствует об изначальной гармонии бытия — и природы, и человека. «Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо сине — чего бы, кажется, больше? зачем тут страсти, желания, сожаления?» — вопрошает герой. Размышления Печорина перекликаются со словами путешественника в «Бэле»: «...удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять». Но Печорин не удерживается на высоте столь гармоничного мироощущения. Достаточно ему спуститься вниз, к «водяному обществу», и его восхищение красотой тут же сменяется раздраженными эпиграммами в адрес земного несовершенства. Среди людей ему не «весело жить», а «порядочно уж скучно». Уходит признание тайн бытия (значимости «чудесного»), зато возникает сомнение в плодотворности жизни. Осмысляя накануне дуэли прожитое, Печорин признает: «Что ж? умереть так умереть: потеря для мира небольшая... Я — как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому, что еще нет его кареты. <...> Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился? А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначенья, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений, лучший цвет жизни. И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы!» Здесь Печорин напрямую соотносит «приманки» земных страстей с поисками «веселия» не в божественно-природном, а в несовершенном человеческом мире. Познание его обретается ценой утраты лучшей (идеальной) части души. Печорин признает, что «утратил навеки пыл благородных стремлений». Все это заставляет лермонтовского героя поставить под сомнение совершенство бытия в целом («...на небесах не более постоянства, чем на земле»). Позиция Печорина колеблется от признания автономности «судьбы», справедливости Божьего решения до попыток объявить известные ему законы социальной жизни единственно возможными. «Допуская — не только разумом, но и чувством — реальность и даже всемогущество высших сил, Печорин живет, игнорируя их, и этим равнодушием как бы уравнивает их с силами земными. Обретая такую независимость от высших сил, герой,— по мнению исследователя В. М. Марковича,— остается один на один с земной жизнью, но не может принять ее естественных законов и их последствий». Так обнаруживается мировоззренческая природа печоринского индивидуализма. И все же, утверждая право смотреть «на страдания и радости других только в отношении к себе», Печорин подчас испытывает тоску по человеческому единению. Происходит это в те моменты, когда герой ясно чувствует конечность собственного бытия. Так, перед дуэлью он созерцает пейзаж, в котором все проникнуто пафосом единения противоположных начал («Слияние первой теплоты его (солнца.— Лектор .) лучей с умирающей прохладой ночи. <...> Как любопытно всматривался я в каждую росинку, трепещущую на широком листке виноградном и отражавшую миллионы радужных лучей, как жадно взор мой старался проникнуть в дымную даль!»). Затем следует неожиданный вопрос Вернеру: «Хотите ли, доктор <...> чтобы я раскрыл вам мою душу?» Вспомним, до этого Печорин замечал: «...я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтобы их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае отпереться». Исповедь Печорина Вернеру обнаруживает мучительное осознание героем своего душевного раздвоения, в котором он признавался княжне Мери: «Во мне два человека: один живет в полном смысле слова, другой мыслит и судит его...» За предельный индивидуализм Печорин горько расплачивается ощущением, что его до конца никто не поймет, то есть не примет без оговорок таким, каким он сам видит себя. Отсюда его мысль о невозможности для людей «совершенного понимания», ради которого «стоило труда жить». «Фаталист» Последняя повесть — «Фаталист» — подводит итог философским размышлениям героя. «Печорин,— пишет И. Виноградов,— пытается решить вопрос <...> о тех первоначальных основаниях, на которых строятся и от которых зависят все <...> человеческие убеждения, любая нравственная программа жизненного поведения». Обладает ли то или иное нравственное требование абсолютной значимостью, или его ценность устанавливает сам человек? Свободны ли люди в создании своей судьбы, или она предопределена свыше? На последний вопрос Печорин не дает однозначного ответа. Утверждая в споре с Вуличем, «что нет предопределения», Печорин тут же высказывается в противоположном духе: «Вы нынче умрете!» Конечная степень человеческой независимости от Высшего решения остается непроясненной. Однако у Печорина вызывают насмешку «люди премудрые, думавшие <...> что целое небо <...> на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!». Печорин утверждает самостоятельность человека в принятии нравственных решений, хотя и осознает, что отсутствие поддержки свыше лишает его многих согревающих душу иллюзий, делает его «атеистом» (если воспользоваться выражением Пушкина) в вопросах общественного и личного блага. Индивидуализм, вытекающий из такого мировоззрения, обязывает к личностной активности, предполагает признание нравственной ответственности за свою судьбу, и в это м его положительный смысл. Вопросы и задания для самопроверки при подготовке к курсовому экзамену 1. Как повести, вошедшие в состав романа, должны располагаться в хронологическом порядке? 2. Подумайте, каков смысл сопоставления Печорина и Вернера в повести «Княжна Мери». 3. Как раскрывается Печорин во взаимоотношениях с Грушницким и Мери, с одной стороны, и с Вернером и Верой — с другой? 4. Сопоставьте собирательный портрет поколения в стихотворении «Дума» с образом Печорина. Какие черты придают образу Печорина обобщенный характер, а какие — индивидуальный? 5. Как соотносится рискованный поступок Печорина в «Фаталисте» (поимка казака-убийцы) с рассуждениями героя о свободе и предопределении в этой повести? 6. Проанализируйте роль пейзажных описаний в романе. Рекомендуемая литература
2. Мануйлов В. А., Миллер О. Б. Роман Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. СПб., 1996. 3. Удодов Б. Т.Герой нашего времени // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. ВЫБОРЫ - ОБМАН
|
