Казахская Академия транспорта и коммуникаций им. М.Тынышпаева 74 страница

В центре балладного мира Жуковского — человек или, вернее, его душа. Фантастические балладные сюжеты обнаруживают двойственность заключенных в душе возможностей, борьбу в ней и за нее могущественных надличных сил. В балладах Жуковского, например, в «Светлане» мир предстает как в основе своей непоколебимо справедливый. Добро здесь вознаграждается духовным торжеством, бессмертием чувства, высшим блаженством «счастья-пробужденья». Падение, зло наказываются беспощадно и неотвратимо. В конечном счете здесь все зависит от самого человека, от его выбора, от его независимости и нравственной стойкости, от его верности добру, человечности, мечте, закону предков. И, конечно, от чистоты и силы его чувств.

Основу нравственной концепции баллад Жуковского составляет ясная простота этических принципов, родственная сказочным художественным внушениям (как их понимало русское литературное сознание начала XIX в.) или патриархальному нравственному кодексу народа. В конечном счете, здесь вырисовывается идеал кроткой, но непреклонной праведности, которая одинаково исключает бунт и приспособление, борьбу за свое счастье и любые уступки злу. Нравственный идеал непобедимой душевной чистоты противопоставлен «жестокому веку» современности, сумятице и хаосу жизненных противоречий. Этому идеалу обеспечено торжество в чудесном мире баллады. Отсюда ясность и четкость, преобладающие в конечном различии добра и зла, однозначность решающих оценок, возвышенная прямолинейность в трактовке основных законов бытия.

В 30-40-е поэт обращается к эпосу. Ж. переводит «Наля и Дамаянти» (1837—1843), «Рустема и Зораба»(1846—1847), обращается к гомеровскому эпосу. От ранних опытов перевода «Илиады», относящихся к 1828 г., он переходит к переводу «Одиссеи», над которым работает в течение 40 гг. Ж. много пишет и переводит для детей. В 1831 г., соревнуясь с Пушкиным в Царском Селе, Ж. создает «Сказку о царе Берендее», используя фольклорную запись Пушкина, переводит «Спящую царевну», завершая эту линию своего творчества созданием в 1845 г. «Сказки о Иване-царевиче и Сером Волке». В этой связи Ж. писал: «Мне хочется собрать несколько сказок, больших и малых, народных, но не одних русских, чтобы после выдать их, посвятив взрослым детям». Под «взрослыми детьми» Ж. имел в виду народ, следовательно, до конца своих дней поэт не переставал думать о необходимости иметь литературу народную, охватывающую интересы разных социальных слоев и возрастных групп. Ж. явился автором нескольких стихотворения, написанных им специально для детей «первого» (т. е. самого младшего) возраста—это «Жаворонок», «Птичка», «Котик и козлик», а также сказки «Мальчик с пальчик». Произведением для юношества, несомненно, является переведенная из Ламот Фуке «старинная повесть» «Ундина». В числе замечательнейших переводов Ж. — «Шильонский узник» Байрона (1822) и драматическая поэма Шиллера «Орлеанская дева» (1817—1821). Последним произведением Ж. стало лирическое стихотворение «Царскосельский лебедь» (1851), в образной форме воссоздающее трагедию поэта, пережившего свое поколение и ощущающего свое одиночество в новую историческую эпоху.

В первые два десятилетия 19 века определился и творческий облик Константина Николаевича Батюшкова [3]. Поэзию Батюшкова, как и поэзию Жуковского, Пушкин назвал «школой гармонической точности». Обоих поэтов отличает глубокий лиризм, цельность художественной формы, совершенство языка. Но в отличие от Жуковского Батюшков был приверженцем и виднейшим представителем другого поэтического стиля — «легкой поэзии». В ст. «Речь о влиянии легкой поэзии на язык» он ввел и сам термин «легкая поэзия» и объяснил его содержание. Он разумел под «легкой поэзией» не только поэзию малых лирических форм, но и отражение поэтической стороны повседневной жизни. «Л. п.», согласно его концепции, наиболее тесно связана с жизнью общества, с развитием в нем гуманных интересов. «Легкий род поэзии» «беспрестанно напоминает об обществе: он образован из его явлений, странностей, предрассудков и должен быть ясным и верным его зеркалом». Непременное его условие — совершенство языка и слога и истина в выражении чувств.

Центральным жанром легкой поэзии стало дружеское послание. А определяющим для судеб дружеского послания и «легкой поэзии» в России вообще стали батюшковские «Мои пенаты» ( 1811-1812 гг.). Послание обращено к друзьям Жуковскому и Вяземскому. Написанные короткими трехстопными ямбами они производят впечатление мажора и отражают общее настроение довоенной лирики поэта. В ней господствовала эпикурейская тематика, закрепившая за Б. славу беспечного поэта-мечтателя, жреца неги и наслаждения. В «Моих пенатах» выразился нравственно-эстетический идеал лирики этого периода — скромная, независимая жизнь, чуждая суеты и роскоши, и неотделимый от нее культ любви, дружбы и поэзии. Однако цельность и гармония душевного склада лирического героя послания для самого автора лишь оставались мечтой, далекой от его подлинного собственного характера и жизни. Лирика военного и послевоенного Батюшкова отражает трагическое мироощущение поэта («Судьба Одиссея», «К Дашкову», «Странствователь и домосед», «Умирающий Тасс» и др.)

В «военных» произведениях Б. проявились новые черты его идеологии и поэтики, мироощущение «эпикурейца» трансформировалось в восприятие поэта-«фронтовика». Современники поэта поражались точности изображения им войны, умению раскрыть ее народный характер, дух эпохи, мироощущение русского солдата («Быть может, он воспоминает / Реку своих родимых мест — /И на груди свой медный крест / Невольно к сердцу прижимает...»). Пушкин назвал «Переход через Рейн» «лучшим стихотворением поэта —сильнейшим, и более всех обдуманным». Новаторство Б. проявилось и в отрывочных «военных» прозаических очерках, которые по своим мыслям и характеру повествования как бы предваряют «военные рассказы» Л. Н. Толстого.

В этот период он переживает идейный и психологический кризис: «горести бытия» становятся в противоречие с прежними идеалами. Б. создает свою «маленькую философию», пессимистичную по существу. Он отказывается от сатирического изображения действительности, переосмысливает содержание «легкой поэзии». Его творчество тяготеет к углубленному психологизму в изображении человеческой «разорванности» («К другу», «Последняя весна»), к мотивам трагической, несчастливой любви («Мой гений», «Разлука», «Последняя весна», «Элегия»), к воссозданию конфликта поэта с действительностью («Послание к И. М. Муравьеву-Апостолу», «Гезиод и Омир — соперники», «Умирающий Тасс»). Картина общей жизненной дисгармонии, истоки которой лежат в самом человеке, становится предметом стихотворной сказки «Странствователь и Домосед» (1815), где Б. (полемизируя с лозунгом Жуковского «Наше счастье в нас самих!») подвергает сомнению возможность осуществления «положительных» жизненных идеалов вообще. В зрелых своих стихах он выступает как «поэт безнадежности» (Г. А. Гуковский): «Минутны странники, мы ходим по гробам, / Все дни утратами считаем, / На крыльях радости летим к своим друзьям — /И что ж?.. их урны обнимаем...»

Батюшков способствовал и рождению в России прозы. В 1817 г. вышел сборник Б. «Опыты в стихах и прозе», имевший успех. В первом, прозаическом, томе были собраны очерки Б., его переводы, морально-философские статьи («О лучших свойствах сердца», «Нечто о морали, основанной на философии и религии»), литературно-теоретические рассуждения («Нечто о поэте и поэзии», «Речь о влиянии легкой поэзии на язык»), исследования о писателях прошлого («Петрарка», «Ариост и Тасс», «Вечер у Кантемира», «О характере Ломоносова»), первый в русской литературе искусствоведческой очерк «Прогулка в Академию Художеств»)

Наиболее ценными из дошедших до нас последних произведений Б. являются антологические стихотворения, объединенные в два цикла: «Из греческой антологии» (1818) и «Подражания древним» (1821). Они отличаются глубиной психологического содержания и совершенством художественной формы. В пределах нескольких стихов Б. без всяких прикрас воплощает исчезнувшую красоту античности, пластически ощутимо передает цельное мироощущение человека «идеальной» эпохи. Эти стихотворения В. положили начало традиции антологической лирики в русской поэзии (Пушкин, Дельвиг, Фет, Майков и др.), во многом определили развитие в поэзии «художественного элемента» (Белинский). В. Г. Белинский, говоря о значении Б. В развитии русской лирики, заметил: «Б. Много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно». Белинский подчеркивает, что влияние Б. на Пушкина было более «личным», чем влияние Жуковского: «До Пушкина ни один поэт, кроме Б., не в состоянии был показать возможности такого русского стиха» (VII, 228).

РЫЛЕЕВ Кондратий Федорович (1795-1826) - один из самых ярких представителей декабристской эстетики, руководитель «Северного общества», на его квартире накануне 14 декабря 1825 года было принято решение о вооруженном выступлении. Знаменитые слова Рылеева из посвящения к поэме «Войнаровский» «Я не поэт, а гражданин» нередко понимаются слишком буквально. Конечно, Рылеев был «гражданином», но он хотел при этом остаться и поэтом — и был поэтом замечательным.

Для декабристской эстетики характерна установка на воспитание гражданских воззрений и чувств. У Рылеева читаем в одном из стихотворений (послание «А.А. Бестужеву», 1825): «Моя душа до гроба сохранит // Высоких дум кипящую отвагу; // Мой друг! Не даром в юноше горит// Любовь к общественному благу»). В произведениях декабристов созидалась определенная моральная атмосфера (и соответсвенно позиция читателя): не равнодушие, но активность, «презрение к ничтожному" и борьба со «злонамеренным»; Поэты стремились не к словесным изыскам и пышности, но к смысловой содержательности. В цельном и заостренном оформлении этих моментов – своеобразие декабристской эстетики; однако было бы ошибочно воспринимать ее изолированно от предшествующей русской литературы. В самой своей «учительской» установке декабризм продолжал дидактические традиции русского Просвещения и классицизма.

Рылеев стал всерьез заниматься литературой в конце 1810-х годов. Впервые о нем как о самостоятельном и серьезном поэте заговорили в 1820 году, после того, как в журнале «Невский зритель» была опубликована сатира «К временщику (Подражание Персиевой сатире «К Рубеллию»).

На самом деле Рылеев вовсе не перелагал стихи древнеримского поэта Ilepсия. Он мистифицировал цензуру вослед другому русскому поэту первой трети XIX века Михаилу Васильевичу Милонову (1792—1821), опубликовавшему в 1819 году стихотворение «К Рубеллию. Сатира Персиева". Обличительные формулы милоновского стихотворения современники стали прилагать к всесильному «временщику» Александра I графу Аракчееву. Рылеев прекрасно понимал, кому именно переадресуют читатели его обличение. И он не ошибся; в образе временщика, «подлого и коварного», все сразу узнали аракчеевские черты. Как писал Николай Бестужев, «Нельзя представить изумления, ужаса, даже, можно сказать, оцепенения, каким поражены были жители столицы при сих неслыханных звуках правды и укоризны...».

Так с первой же значимой публикации Рылеев заявил о себе как о поэте гражданственном, общественном. Его романтизм — это романтизм гражданской страсти. Его стиль — высокий, архаический стиль торжественной проповеди. Если в пушкинских стихах 1820-х (и тем более 1830-х) годов почти не встречаются оценочные эпитеты, то у Рылеева на них, как на опорах, «держится» поэтическое высказывание: «надменный», хитрый», «неблагодарный». Сам строй стихотворения ораторский, звучание подчеркнуто «громкое». Поэт сохранял диалогическую основу сатиры, воспроизвел как бы атмосферу римского форума, на котором бесстрашный гражданин обличает идейного противника.

Рылеев приобретал известность как создатель смелых и страстных политических стихотворений —«Гражданское мужество» (1823), «A. JL Ермолову» (1821), «На смерть Байрона» (1823), «Стансы» (А. А. Бестужеву) (1825), «Бестужеву» (1825), «Гражданин» (1824— 1825). Отличительная особенность политической лирики Рылеева — пафос общественного суда над «злодеями», власть которых губительна для Отечества. Поэт выносил справедливый приговор и временщику-тирану, и гражданам, утратившим мужество и нарушающим законы, и изнеженным юношам, забывающим свой патриотический долг. Идея союза законов и свободы постоянная в его творчестве. Он отрицал «дикую», анархическую свободу непросвещенного общества, порицал терпеливое рабство в тираническом государстве. Рылеев великолепно владел художественным словом агитации. Поэтические формулы общественного мужества, борьбы за свободу — главная принадлежности его поэтической речи. Он умел говорить отточенными афоризмами: "Отчизны щит, гроза врагов, он достояние веков», «Недаром в юноше горит любовь к общественному благу». Этот поэт всегда оратор, отнюдь не тихо разговаривающий со слушателями, но призывающий их к действию, к нравственной принципиальности: «Иди бестрепетно проложенной стезею», «Ермолов! поспеши спасать сынов Эллады», «Гордись не силою гигантской но прочной славою гражданской и доблестью своих детей». Поэтический голос Рылеева выделялся в общем хоре поэтов-декабристов. Это был громкий голос вождя-энтузиаста. Его энергическая стихотворная речь, "подтепленная огнем, с твердой и решительной поступью звонких ямбов захватывала читателя смелостью и благородством чувств.

Для Рылеева поэзия — особая сфера политической деятельности; поэт служит общественной цели: «Я не Поэт, а Гражданин» (читаем в посвящении к поэме "Войнаровский", адресованном А. А. Бестужеву). Это не значит, что Рылеев принижает значение поэзии. Наоборот, он убежден, что повышает ее статус, превращает из литературной игры в серьезное дело.

Ко всем, в ком не угасла жажда свободы, была обращена ода Рылеева «Гражданин»:

Я ль буду в роковое время

Позорить гражданина сан

И подражать тебе, изнеженное племя

Переродившихся славян.

Стихотворение начинается напоминанием о роковом времени, национальная тема здесь трактуется в духе гражданских идеалов, Рылеев понимал, что восстание «за угнетенную свободу человека» было исторической необходимостью Иначе — могла произойти трагедия «бунта бессмысленного и беспощадного»

Они раскаются, когда народ, восстав,

Застанет их в объятьях сладкой неги

И, в буйном мятеже ища свободных прав,

В них не найдет ни Брута, ни Риеги;

Замечательный памятник декабристской поэзии созданные Рылеевым и А. Бестужевым агитационные песни Первые из них, написанные в самом начале 1820-х годов, продолжали традиции сатирических куплетов эпохи французской революции — наряду с пушкинскими «Ноэлями» и песней П. А Катенина «Отечество наше страдает Под игом твоим, о злодей» В конце же 1823 года на одном из совещаний Северного тайного общества было принято решение создать песни «для желаемого действия на умы народа». Так возникают подблюдные песни Рылеева и А. Бестужева, по образцу святочных, предвещающих то, что «сбудется, не минуется», воссоздающие самые сокровенные народные чаяния:

Как идет кузнец из кузницы, слава!

Что несет кузнец? Да три ножика

Вот уж первой-то нож на злодеев вельмож,

А другой-то нож — на судей на плутов,

А молитву сотворя,— третий нож на царя'

Кому вынется, тому сбудется,

А кому сбудется, не минуется Слава!

Песня звучит угрожающе, но не мрачно. Определяющей же чертой русского национального характера поэты-декабристы считают вольнолюбие — «как вольный славянин душой он раболепствовать не может».

Интересное явление поэтического стиля декабристов - функции "сигнальных" слов. Их пласт обширен. Они устанавливали прочное взаимопонимание между литератором и читателем- единомышленником: гражданин, вольность, самовластье, тиран, кинжал, закон, надежда, общественное благо и т. д. Слово-сигнал заключало в себе точный и политически конкретный смысл: не просто надежда, но надежда на политические преобразования. Ср. в «Войнаровском» Рылеева: «Одно мгновенье погубило // Навек страны моей родной// Надежду, счастье и покой»); не просто закон, но закон воображаемый, вытекающий из неотъемлемых прав «естественного человека», т.е., по терминологии того времени, закон естественный, сближающийся с понятиями «правда» и «справедливость» (ср. в думе Рылеева «Волынский»: "Стоять за правду и закон"), и т. д. Способствуя мгновенной узнаваемости смысла, устанавливая род полускрытого взаимопонимания меж единомышленниками, литератором и читателем, слово-сигнал служило проводником вольнолюбивых ассоциаций. С этой стороны оно действительно подчиняло художественный текст внелитературной цели».

Однако декабризм говорил вовсе не «чистым» языком политики, но языком художественных направлений и стилей. Для декабризма была характерна смешанность направлений: рационализм русского классицизма и Просвещения растворялся в нем элегизмом преромантизма; в то же время все заметнее обозначалось в нем движение к романтизму. Это движение выступает наглядно, если сопоставить «Думы» Рылеева с его поэмами.

Оригинальный стихотворный цикл «Дум» – это своеобразная «летопись» Древней Руси и. отчасти Нового времени. Им написаны «Вадим», «Олег Вещий", "Боян", "Мстислав Удалой", "Смерть Ермака", особенно много дум о Смутном времени, вообще об истории XVII века — «Борис Годунов», «Димитрий Самозванец», «Иван Сусанин», «Богдан Хмельницкий», «Артамон Матвеев», есть и думы о XVIII веке —«Петр Великий в Острогожске", "Державин"... В основе этого исторического, картинно-живописного, эмоционально приподнятого, лиро-эпического повествования лежит представление о единстве Русской земли. Братья-славяне — великороссы, украинцы, белорусы — имеют общих предков, героев нашей истории, и должны наследовать их опыт, их моральные заповеди. «Думы» запечатлели специфическое художественное восприятие времени: из его потока выделялись особые дни и часы — героических подвигов, гражданских свершений, высокого творчества. Только это время остается в памяти потомков и уходит в века. Рылеев — создатель, как уже говорилось, эстетики, которая включает в себя красоту героического одухотворения, душевного подъема энтузиаста, жертвенности во имя Отечества, внешнюю живописность подвига, «бурную», динамическую красоту. К такому морально-эстетическому идеалу восходит важная идейная устремленность «Дум»— поиски бессмертия и мысль об обретении его в патриотизме: «Бессмертна к родине любовь».

Жанр думы был подсказан Рылееву, с одной стороны, историческими стихотворными балладами польского поэта Ю. Немцевича, с другой — украинскими народными думами, лирическими былинами, воспевающими подвиги национальных героев. Этот жанр как нельзя лучше подходил для решения творческой задачи, которую ставил перед собой поэт-декабрист: он не столько познавал таинственные законы духа времени, сколько стремился найти в истории образцы гражданской доблести, достойные подражания.

Рылеевский взгляд на прошлое принципиально отличался от пушкинского; это взгляд не строго исторический, а легендарный. Автор «дум» (Рылеев работал над этим циклом в 1821—1823 годах) был убежден, что во все времена борются одни и те же страсти, сталкиваются одни и те же идеи: свобода и тирания, национальное единство и раздробленность. А потому, если удастся найти примеры героического патриотизма в прошлом, значит, можно будет указать дорогу в будущее своим современникам. А насколько при этом будет соблюдена «внешняя» точность, историческая достоверность — не так уж и важно. Поэтому Пушкин, относившийся к Рылееву с глубокой личной симпатией, критически отзывался о «Думах». Он заметил, что думы «целят, да все невпопад». Одна из немногих дум, которую он при этом выделял из общего ряда — "Петр Великий в Острогожске»; здесь естественное чувство истории взяло верх над пропагандистской установкой поэта-революционера.

«Думы» вышли отдельным изданием в 1825 году, а спустя год Рылеев как один из организаторов бунта 14 декабря был повешен.

«Думы», сложившиеся в основном в 1821 —1823 гг. под сильным влиянием «Исторических песен» Ю. Немцевича, еще отличаются четкой рационалистичностью и стереотипностью. По словам Пушкина, все «они на один покрой. Составлены из общих мест (loci topici): описание места действия, речь героя — и нравоучение. Национального, русского нот в них ничего, кроме имен». Отсюда не следует, что герой думы всегда положительный или всегда однозначный. Вовсе нет. Например, Святополк — братоубийца, «отверженник неба». Борис Годунов — и убийца, и государь, творящий добро, искупающий зло благодеянием. Однако отступление персонажа от нормы строго компенсируется определенностью авторского отношения — в первом случае (Святополк) определенно только негативным; во втором (Борис Годунов) — определенно и негативным, и положительным («и загремели за его дела благословенья — и проклятья!»). Автор «Дум» учит и на простых, и на подчеркнуто сложных примерах, но всегда учит. Добавим к этому однонаправленность частей или, как говорил Пушкин, «общих мест» думы, между которыми не возникало противоречий — не возникало, скажем несоответствия между «показаниями» прозаического введения и поэтического текста. Лишь одна-две думы (такие, как «Петр Великий в Острогожске») отступают от схемы, предвещая уже построение поэм Рылеева.

Творческое развитие Рылеева состояло в тяготении к поэтическому повествованию. Он задумал ряд исторических поэм, в основном из истории Украины. Только одна была завершена - поэма «Войнаровский» (1823— 1825), выдающееся произведение, глубокое по мыслям, философско-историческим умозаключениям, подлинно художественное. Это произведение А. С. Пушкин весьма одобрял. В поэме Рылеев стремился сочетать историческую достоверность с нравоучительными целями. Он сопроводил произведение историческими и этнографическими примечаниями, предпослал исторические справки А. А. Корниловича — о Мазепе и А. А. Бестужева — о Войнаровском. Декабристские историки существенно разъяснили смысл личностей Мазепы, Войнаровского и Петра Великого. Высоко оценивая личность и дела последнего, они видели вместе с тем применяемые им деспотические средства борьбы за реформы. Это понимание двойственности личности Петра I отразилось и в поэме Рылеева, в его отношении к украинской вольнице. Основная коллизия романтической поэмы — трагическая. Войнаровский — отнюдь не идеальный герой, не цельная личность. Он — персонаж истории, заблудившийся в ее дебрях. Смелый воин и искренний патриот оказался втянутым в заговор. «Началом бед моих была//Сия беседа роковая!»... «Мазепе предался я слепо»,— запоздало осознал Войнаровский свою роковую ошибку. Мысль о трагическом заблуждении сделалась центральной в образе Войнаровского. Он противоречивая личность: патриот вдали от родины, ставший бесполезным и (слабым, бесстрашный воин, обесславленный участием в заговоре, просвещенный человек, оказавшийся среди непросвещенных и чуждых ему людей.

В поэме «Войнаровский», начатой после завершения дум (в 1823 г.) и вышедшей в свет в 1825 г., поэтический строй существенно меняется. Здесь следует говорить уже о симфоническом строении целого. Налицо уже расхождение исторических справок и поэтического текста, сложность конфликта (процесса отчуждения Войнаровского, сподвижника восставшего против самодержавной власти Мазепы), а также его мотивировка. Добавим к этому увеличение удельного веса той части,» которую Пушкин определил как «описание места действия» (Сибирь, Якутск, тайга, берега Лены); причем интересно, что другие декабристы, как бы заранее опровергая мнение об их узкой «внелитературной цели», желали еще большего распространения этого описания. «Представя разительно Сибирь, — говорил Пушкину декабрист Муханов,— ты бы написал картину новую совершенно». Художественные усилия автора «Войнаровского» (и соответственно эстетические требования декабристской аудитории) направлялись на воспроизведение национального колорита (ср. отмеченную Пушкиным безнациональность «дум» Рылеева), на создание широкого, в духе раннего романтизма, образа России. Что же обусловило все эти изменения?

Грань, отделяющая два периода творчества Рылеева, проходит примерно по 1823 г. Это был важный в развитии европейского освободительного движения рубеж: революционная волна идет на убыль, французские войска подавляют восстание в Испании. В России ситуация развивалась в прямо противоположном направлении — навстречу революции, и декабристы неуклонно влеклись к цели, которую перед собой поставили. Но европейское изменение политического и духовного климата не могло не сказаться на них, как оно сказалось и на Пушкине. «Кто, волны, вас остановил...», «Мое беспечное незнанье", «Свободы сеятель пустынный...» — известные факты пушкинской реакции. В декабристах новейший опыт (хотя в значительной мере и неосознанно для них самих) отозвался не скептицизмом, но общим углублением картины мира и в связи с этим движением поэтического стиля — от моментов рационализма, просветительства, классицистической упорядоченности к более свободному романтизму.

 

[1] Все, что выделено ***, рассказывать на экзамене не нужно, но знать необходимо для осмысленного ответа.

[2] Правда, в первой половине 20-х гг. доминирующей силой русского романтизма стало одно лицо — Пушкин, в первую очередь как автор «южных поэм». Под влиянием Пушкина и преимущественно в жанре поэмы были выработаны главные романтические ценности, сложился ведущий тип конфликта. Вместе с тем обозначились и оригинальные черты русского романтизма, отличающие его, скажем, от романтизма восточных поэм Байрона: подрыв «единодержавия» (термин В. М. Жирмунского) главного героя, экстенсивность описаний, заземленность и конкретизация мотивов отчуждения.

 

[3] Своеобразие Б., писателя, сформировавшегося на раннем этапе развития русского романтизма, заключалось прежде всего в его творческой устремленности к литературным поискам, к выработке новых форм и новых художественных идей. Эти поиски шли, как правило, в пределах «смежных» литературных направлений, и потому Б. -писатель воспринимался то как представитель «неоклассицизма» и поэзии рококо, то как романтик, то как предшественник русского психологического реализма. О своеобразии художественного метода Батюшкова спорят. Одни исследователи большее, другие меньшее значение склонны придавать связям поэта с классицизмом, античными традициями. В основном же художественный метод поэта определяют как предромантический или раннеромантический. В таком направлении решают эту проблему Г.А. Гуковский, Д.Д. Благой, Н.В. Фридман, авторы нового учебника для вузов (под ред. В.Н. Аношкиной и Л.Д. Громовой). По удачному выражению А.Н. Архангельского, Батюшков был человеком романтической эпохи, тоскующим по утраченной классической ясности.

Казахская Академия транспорта и коммуникаций им. М.Тынышпаева

Кафедра «Локомотивы»

«Утверждаю»

Зав.кафедрой «Подвижной состав»