ГЛАВА 15. Выбрав ветреный день, Дженни развела стирку возле камбуза

Выбрав ветреный день, Дженни развела стирку возле камбуза. Веревку для белья она протянула от мачты к бамбуковой стойке палатки братьев, и вывешенное на веревке разноцветное белье придавало катамарану "Мерлин" уютный домашний вид. Якоб стоял у штурвала, Хольгер играл на гитаре для Дженни — помогал. Патти очень внимательно слушал игру Хольгера и, кажется, считал, что тот играет исключительно для него.

Свободный от вахты Ланселот подъехал к Дженни и тоже вызвался ей помочь. Она попросила его натянуть еще одну веревку от мачты к другой стойке палатки. Ланселот еще не успел как следует закрепить веревку, а Дженни уже повесила на нее мокрый и тяжелый спальный мешок. Веревка вырвалась из рук Ланселота, мокрый мешок плюхнулся на палубу, а Дженни рассердилась.

— Ты не паломник, а пОломник, сэр Ланселот Озерный, — чуть палатку не развалил! — сказала она и пошла сама привязывать веревку.

Изгнанный Ланселот, смущенно посмеиваясь, подъехал к доктору, сидевшему в складном кресле с книгой.

— Монарший произвол, — пояснил Ланселот сочувственно улыбающемуся доктору. — Можно изгнаннику посидеть рядом с вами, доктор? — Конечно, Ланс. — Как вам читается между небом и морем?

— Больше думается, чем читается. Прочту пару страниц, а потом гляжу на небо, на воду и размышляю.

— Созерцательность — вторая морская болезнь, — заметил Ланселот. — Две вечные стихии, встречаясь и сливаясь, заставляют размышлять о вечности. Навеял вам какие-нибудь вечные вопросы наш Известный Писатель?

— Представьте, да, навеял. Знаете, Ланселот, я давным-давно читал эту трилогию про Маленького Лорда, и все никак не мог понять, а чего, собственно, мается этот юноша, и почему он все время помышляет о самоубийстве? Ну да, автор объяснил, что героя окружало лицемерное буржуазное общество, а сам он был заперт в своем эгоизме, как в стеклянном яйце с искусственным снегопадом внутри. Но почему так случилось — это оставалось для меня тайной. Теперь я, кажется, разгадал эту загадку, и все оказалось очень просто. Причина страданий Маленького Лорда заключается в том, что он не верил в Бога и не был крещен!

— Разве? Ах, ну да, что-то там такое, действительно, было: Вилфред спорил с матерью о том, надо ли ему креститься, — вспомнил Ланселот. — Но я никогда не придавал значения этой сцене.

— Не только вы. Я уверен, что и автор — тоже. А в этом ключ ко всему.

— Как это может быть, доктор, чтобы сам автор не заметил ключевого момента собственной книги?

— Тайна творчества. Я и прежде сталкивался с этим в литературе. Писатель создает произведение по своему плану, порой пишет откровенно в угоду какой-то тенденции или господствующему в литературе направлению, но вдруг побеждает не тенденция, а правда и логика жизни. Магическая сила творчества берет над ним власть, и он говорит читателю то, что и не думал сказать. Так и наш Известный Писатель: я абсолютно уверен, что он вовсе не собирался писать о трагедии человеческой души, лишенной веры.

— Он и не писал ничего подобного, доктор! Уж чье-чье, а творчество нашего корифея я хорошо изучил: в музее-усадьбе есть не только все его книги, но и почти все написанное о нем исследователями его творчества. Поверьте, если бы кто-нибудь когда-нибудь затронул эту тему, я бы не пропустил.

— Ничего удивительного. Атеизм не вчера начал господствовать в мировой литературе. Я уже не помню теперь, с какими мыслями я читал светские книги в то время, когда всей душой верил в Бога. Скорее всего, я их вовсе и не читал тогда: я разрывался между двумя своими призваниями и едва успевал читать медицинские и религиозные книги. Интересно было бы рассмотреть всю мировую художественную литературу сквозь призму христианской веры!

— Вы снова считаете себя христианином, доктор?

— Со времени наших эльсинорских бдений над Библией я много размышляю о Боге, Ланс. Моя вера, кажется, ко мне возвращается. Во всяком случае, все, что про исходит в мире и вокруг нас, я теперь совершенно непроизвольно рассматриваю с религиозной точки зрения. И мир представляется мне совсем не таким, каким я его видел до нашего паломничества. Неудивительно, что и книгу о Маленьком Лорде я читаю теперь другими глазами, другим умом, если можно так выразиться.

— И что же вы прочли другими глазами и другим умом? — Вам это в самом деле интересно?

— Очень! Я же в некотором роде специалист по Известному Писателю.

— Тогда я прежде прочту вам некоторые страницы. Послушаете? — Конечно.

— Мать просит Вилфреда пойти на первое причастие. Не потому, что беспокоится о его душе, а потому, что так принято. И вот какой происходит разговор между нею и сыном.

Доктор поднес книгу поближе к глазам и начал читать вслух:

" — Мне очень не хочется огорчать тебя, мама, я бы все отдал, чтоб тебя не огорчать. Но как ты справедливо заметила, мы уже это обсуждали.

— Ну и почему же, мой мальчик, почему ты не хочешь?

— Если уж тебе непременно угодно знать — я не верю в Бога.

Против воли Вилфреда это прозвучало слишком торжественно. Ему хотелось пощадить ее чувства. А он заговорил как в исповедальне. Это только подлило масла в огонь. — Что за чепуха, а кто верит?

— Не знаю, не представляю, мама. Только не я.

— Дело вовсе не в вере. Твой дядя Мартин, мой брат, — думаешь, он хоть во что-нибудь верит?

— В курс акций, я полагаю.

Она еще посидела немного, потом беспокойно встала и подошла к камину.

— Есть еще и другое. Уж говорить, так обо всем разом: ведь ты не крещен.

Вилфред не мог удержаться от смеха. Но она не улыбнулась, и он смеялся чуть дольше, чем ему хотелось.

— Можно подумать, что это большое не счастье.

— Конечно, несчастье. А все твой отец. В некоторых вопросах он был ужасно упрям. А я… Я такая безвольная. А потом я просто забыла. Но неужели ты не знаешь, что не крещеному нельзя пройти конфирмацию? Но теперь пришла его очередь вспыхнуть.

— Значит, решили отвезти меня в колясочке в церковь и сунуть в купель?".

Вилфред не хочет креститься и взамен обещает матери, что "будет во всем и везде первым — в школе и в консерватории". Он пытается отвертеться от крещения, но семья настаивает — из сугубо практических соображений. Подбирают подходящего священника: "Удивительный пастор, такой снисходительный, не похож на священника. А это для священника высшая похвала". Помните, что было дальше?

— На семейном совете Вилфред соглашается креститься. Но тут и начинается кошмар: он напивается за семейным столом, потом отправляется в поход по злачным местам и, в конце концов, избитый и ограбленный, пытается покончить с собой. И как вы теперь это объясняете, доктор?

— Если связать это с его согласием креститься, то я могу сделать лишь один вывод: некие силы ополчились против этого решения. Они решили погубить героя, но не допустить его крещения. И крещение не состоялось, и сам вопрос о крещении потонул где-то между строк романа, все сосредоточилось на мучительных рефлексиях героя.

— Вы уверены, доктор, что именно вопрос о крещении играет здесь такую большую роль?

— Да. Но автор, как и вы, Ланс, этого не заметил.

— Ну, доктор, вы меня удивили! Теперь я жалею, что мы не загрузили "Мерлина" книгами по самые борта. Сколько бы вы открыли в них нового для себя и для меня!

— А я благодарю Бога уже за то, что у меня теперь есть время просто думать, размышлять. Я ведь приближаюсь к возрасту, когда человек либо становится мудрым, либо выживает из ума. И знаете, Ланс, скажу вам откровенно, хоть я и старик, но у меня нет той целостной мудрости, которой прежде отличались старики, по крайней мере у нас в Норвегии. Я не могу вам объяснить, что творится в нашем мире, что двигает поступками людей, куда движется человечество. А в былые годы самые простые наши старики знали такие вещи и объясняли их молодым.

— Вы с начала нашего знакомства казались мне человеком ясного мировоззрения и твердых убеждений, доктор.

— Я очень изменился внутренне, Ланс. После всего, что мы увидели в нашем паломничестве, я уже сомневаюсь в справедливости существующего миропорядка, и могу вам сказать совершенно откровенно, что в Мессию как в бога я больше не верю. Да, Мессия велик и обладает огромной властью, он способен исцелять людей, но он не бог. Если хотите, он даже не всемогущий и вселюбящий властитель, а просто еще один авторитарный правитель в удручающе длинном ряду других властителей и тиранов.

— А в Господа Иисуса Христа вы верите, доктор?

— А в Господа Иисуса Христа как в Бога я снова верую. Без веры в Него и в Его жертву за нас все человеческие страдания, которые мы сейчас наблюдаем на земле, показались бы мне чудовищно бессмысленными. Я вернулся к этой вере, как редкие счастливцы возвращаются в старости к своей первой любви.

— Как это?

— Они возвращаются к давным-давно покинутой женщине, чтобы сказать, что это была ошибка, предательство, и что теперь они понимают, что они не должны были изменять первой своей любви. И они просят у нее прощенья.

— Какое странное сравнение, доктор — Христос и первая любовь!

— Ну я-то знаю, о чем говорю, я же помню, каким счастливым и безмятежным я был христианином! Тогда для меня молиться было все равно что дышать. А теперь каждый покаянный вздох, каждая молитва даются мне с болью и сокрушением. Но я оглядываюсь и вижу позади себя пустое холодное болото.

— Неужели ваша прошлая жизнь вам представляется такой ужасной, доктор?

— Я старался жить по совести и быть полезным людям, но холодна и пуста была моя жизнь без веры, и добрые дела не наполняли ее смыслом. Но, кажется, это болото я уже перешел и выбрался на берег обетованный.

— Рад за вас. А вообще вы любите жизнь, доктор?

— Я всегда любил и ценил жизнь. Мне приходилось принимать роды у женщин, когда женщины еще рожали. Какой же это подвиг — роды человеческие! Я начал по настоящему уважать женщин только тогда, когда узнал, что новая жизнь оплачивается их добровольным мученичеством. Поэтому я всегда был против эвтаназии, особенно принудительной. Вы никогда не задумывались над этим словосочетанием — "принудительная эвтаназия"? книги! — Нет. А что в нем особенного?

— Это оксюморон, Ланс. Подумайте сами: принудительный добровольный уход из жизни! И таких фальшивых понятий за последние десятилетия возникло множество. Вы помните, как сильные мира бомбили страну за страной, называя это борьбой с терроризмом? А экологисты, которые преследуют людей? При желании можно было бы создать словарь подобных терминов. — Новоречь Орвелла?

— Именно. Господи, до чего же приятно разговаривать с человеком, который читает

— Взаимно, доктор, взаимно! К сожалению, сейчас мне пора сменить Якоба у руля, но мы непременно продолжим нашу беседу, хорошо? — и Ланселот поехал в рубку к Якобу, чтобы перенять у него вахту.

Однако беседа о Боге на катамаране "Мерлин" на этом не прервалась. Освободившийся от вахты Якоб подошел к доктору и предложил сыграть в шахматы.

— Но, кажется, я не вовремя? Вы, я вижу, размышляете о чем-то очень серьезном. Я угадал?

— Угадали, Якоб. Мы только что говори ли с нашим Ланселотом о христианстве и о нашем мире. Он спросил меня, верую ли я в Иисуса Христа. — И что вы ему ответили? — Ответил, что да, верую. Якоб присел на борт рядом с доктором.

— Знаете, доктор, я начал всерьез задумываться о Боге после ядерного удара русских, когда жизнь стала вдруг рушиться с такой скоростью. Мне стало казаться, что все это не просто так, что мы, люди, каким-то образом заслужили это. Знаете, доктор, о чем я мечтаю? — О чем, мой молодой друг?

— Когда-нибудь разыскать одну старинную книгу, в которой, может быть, найду ответы на мучающие меня вопросы. Книга называется Библия. Там рассказывается о том, что однажды человечество уже пере живало время подобное нашему.

— Якоб! Когда Ланселот освободится, подойдите к нему и попросите у него Библию. — Что? На нашем судне есть Библия?

— Да, она лежит внизу, в каюте, в рундуке Ланса.

— Ах, доктор! Ну… Ну я просто не знаю, что сказать!

— Потом скажете, когда Библию дочитаете.

Позднее Якоб получил от Ланселота Библию, обернул ее выпрошенным у Дженни чистым кухонным полотенцем и с этого дня с нею не расставался.