Первая улица нового Еревана

 

«Вот это и будет Ереван», — наконец-то поняли люди, собравшиеся в незнакомой среде большого города из глухих деревень и разных стран. Кто ее придумал и спроектировал — модную, стильную, фантастическую улицу? Посреди города с домами тяжелой туфовой архитектуры протянулся проспект, устланный (впервые!) бетонной плиткой «в клеточку». Через каждые сто шагов его украшали маленькие декоративные фонтанчики из меди с небольшими бассейнами, какие-то небывалые стелы с мозаикой. Вдоль проспекта тянулись газоны, сплошь засаженные алыми и белыми розами и фруктовыми деревьями: сливой, яблонями и шелковицей. Под стенами домов были предусмотрены специальные лунки с бетонной оградкой для выращивания декоративного винограда, которому предстояло обвивать балконы домов. По осевой линии улицы тянулся ряд алюминиевых колпачков. Часть из них скрывала лампочки для ночной разметки проезжей части. Другая часть колпачков — это были специальные фонтанчики, которые включались ранним утром и поливали улицу. На остановках, кроме новомодных скамеечек без спинок, были предусмотрены и вовсе фантастические устройства: метровой высоты фонарики с кнопками — для остановки такси (вместо поднятия руки). И, конечно, освещение. Помимо огромных люминесцентных фонарей на фонарных столбах (раньше все освещение улиц подвешивалось на растяжках), вдоль улицы то там, то тут стояли светящиеся столбики — цилиндры высотой от полуметра до метра, собранные из разноцветных пластмассовых колечек. Светились они на всю высоту — от земли до колпака.

Вместе с улицей построили всего два новых дома. Но каких! Это были бетонные серые 8-этажки (в «туфовом» Ереване это смотрелось лихо), с какими-то немыслимыми «дырявыми» прогулочными балконами, да стоящие на пилонах! Дома были украшены «модерновым» орнаментом из медных проволочных «бубликов». Необычные дома тут же окрестили «бубличными домами».

Завершался проспект сквериком в модном стиле, резко контрастировавшем с солидным зданием Оперного театра. В центре сквера был большой декоративный бассейн в форме озера Севан. В бассейне плавали белые и черные лебеди. Бассейн назвали Лебединым озером.

Чудеса царили и на этом озере и вокруг него. По берегам стояли все те же чудные «светящиеся столбики». Остров в озере, который соединялся с берегом выгнутым мостом, был сложен из грубых камней, в расщелинах которых по вечерам светились цветные лампочки. Еще более удивительной была скульптура (первая декоративная скульптура, а не памятник), которую расположили на берегу: обнаженная девушка, играющая на арфе. И снова — тот же непривычный «модерновый» стиль, да и необычный материал — литой алюминий.

На улице Саят-Нова закипела совершенно новая жизнь. Люди осваивали ее прямо на глазах, делились впечатлениями, с одобрением принимали новые ее правила. Например, сразу привыкли, что розы рвать нельзя, а рыбок в бассейне нельзя не только пугать, но и пытаться кормить. Сразу решили, что когда деревья начнут плодоносить, рвать с них фрукты разрешено будет только детям. Дети получили и еще одну привилегию — лазить на остров в Лебедином озере через мостик.

Не было контроля за тем, чтоб не ломали столь доступные фонари из тонкой и дешевой пластмассы. Но этого не происходило. Люди чувствовали себя по-новому, радовались, и были удивительно едины — от мала до велика. Ходили в кафе, слушали джаз (а позже — рок: когда в Ереване появились первые в Союзе электрогитары «Крунк» производства Чарбахского завода).

Этой улице, этой радости предстояло сыграть огромную роль в становлении образа Еревана и образа ереванца. Эта роль, может быть была даже большей, чем роль плана Таманяна, хотя последний гораздо более известен.

По образцу улице Саят-Нова стала формироваться вся городская среда. Появились другие столь же праздничны улицы, множество кафе, другие «озера». Все они, так или иначе, следовали заданному улицей Саят-Нова и «Лебединым озером» стилю: те же «висящие в воздухе» лестницы в кафе и возле фонтанов («Каскад», «Поплавок» на Новом озере), острова с нагромождением камней, арочные мостики (парк «Победа»). Все бассейны без фонтанов стали называть «озерами». От улицы Саят-Нова ведут свое начало даже такие далекие от архитектуры вещи, как книжные шрифты, стиль книжных иллюстраций, и, думаю, многое другое. В то время это и стало «армянским». И уж конечно, это стало «Ереваном».

 

Рождение «старинных армянских традиций»

 

Вокруг заданной культурной и психологической доминанты стала складываться и вся социальная среда, формироваться традиции. Начал реализовываться заложенный в ней «сюжет». Человеческие отношения регулировались этой новой городской средой. И регулировались изначально как карнавальные. Именно среда своей карнавальностью снимала множество потенциальных конфликтов. Формирование традиций, сколь бы жесткими они не оказались впоследствии, было сходно с самозабвенной веселой игрой. Между прочим, необходимо отметить, что в ереванской среде не было «харизматического лидера», формирование традиций было сугубо коллективным творчеством. А потому популярное ныне утверждение, что для переструктурирования общества необходим такой лидер или лидеры является неверным. Шло именно само структурирование общества, абсолютно спонтанное, никем не регулируемое. Лидеры народной средой как бы назначались в соответствии с ситуативной потребностью и вне зависимости от их желания. Причем одновременно формировался полный комплекс традиций, включающий не только схемы взаимодействия, но и ритуалы и фольклор.

Вокруг заданной культурной и психологической доминанты стала складываться и вся социальная среда, формироваться традиции. Начал реализовываться заложенный в ней «сюжет». Человеческие отношения регулировались этой новой городской средой. И регулировались изначально как карнавальные. Именно среда своей карнавальностью снимала множество потенциальных конфликтов. Формирование традиций, сколь бы жесткими они не оказались впоследствии, было сходно с самозабвенной веселой игрой. Между прочим, необходимо отметить, что в ереванской среде не было «харизматического лидера», формирование традиций было сугубо коллективным творчеством. А потому популярное ныне утверждение, что для переструктурирования общества необходим такой лидер или лидеры является неверным. Шло именно самоструктурирование общества, абсолютно спонтанное, никем не регулируемое. Лидеры народной средой как бы назначались в соответствии с ситуативной потребностью и вне зависимости от их желания. Причем одновременно формировался полный комплекс традиций, включающий не только схемы взаимодействия, но и ретуалы и фольклор.

Как формировались традиции? Потребовалось, во-первых, как-то словесно оформлять передачу между собой новых правил поведения, а во-вторых, максимально обезличить их источник — чтобы выполнение правил не ассоциировалось с «подчинением» кому-то там неведомому. Вот в это-то время остроумные ереванцы и придумали ту самую шутку, которая навсегда вошла не только в речь, но и в способ построения мотивации практически любого армянина. «Почему нельзя?» — «Ну что ты, братец, это же стари-и-и-нная армянская традиция!».

Соль шутки была в том, что «старинной традицией» соблюдение, к примеру, правил уличного движения быть никак не могло!

Все правила были новыми, ничего старинного в них не было. И ереванцы забавлялись тем, что объявляли все, буквально все «старинными традициями». За год-два это занятие стало не то что расхожей шуткой. Гораздо больше! Это стало повседневной всенародной потехой, увлечением, хобби. Своеобразное освоение меняющейся жизни путем шутливого поиска «традиций».

Подчеркнем, что никакой информации о реальных традициях у большинства людей не было. Традиции родной деревни или общины — в их «армянскости» или «всеармянскости» ереванец, во-первых, сомневался, а во-вторых их приложимость к городской жизни была очень спорной. Правила поведения поначалу носили очень неформальный характер, представляли собой скорее из раза в раз повторяющийся эмоциональный порыв, реакцию на событие. Затем уже — вошли в привычку, и каждый факт выполнения их перестал дотошно обсуждаться.

Одновременно с правилами, вошли в обиход и новые элементы образа жизни. Во-первых, это употребление кофе. Это занятие «оторвалось» от привнесших его «в общий котел» новоприезжих, и стало общим для всех. Во-вторых, вошло в традицию проводить время в кафе, вне своих дворов. Кафе посещали компаниями, поначалу именно дворовыми, а потом кафе стали большим центром притяжения и образования компаний, чем сами дворы. Далее, неожиданно появилось массовое увлечение поэзией, эстрадой, театром. Молодежный литературный журнал «Гарун» («Весна») читали как откровение.

Одно отличие ереванской культуры от общесоветской стоит подчеркнуть особо. Даже наиболее «экстремальные» проявления типа абстрактной живописи, джаза, поэзии «времен оттепели» не встречали выраженного противодействия со стороны властей или старшего «сталинского» поколения. Наоборот — принимались всеми довольно естественно. Поэтому «активность» в Ереване не приобрела, в отличие от других городов, никаких признаков «борьбы», противодействия официозу, «кухонных чтений ксероксов по ночам», альтернативности или диссидентства. Изящный шрифт «Нотр гир» (стилизация под почерк Саят-Нова) и непременные кяманча, лань, гранат или виноград украшали тонкие малоформатные книжицы молодых поэтов и прозаиков.

Центром обсуждения, обмена впечатлениями была улица Саят-Нова, ее кафе. Люди стали восприимчивы к моде. «Стиляжная» одежда была очень распространена, среди нарядной женской одежды наибольшей любовью пользовался «костюмчик» в стиле Коко Шанель. Интересно, что модные атрибуты, которые в местах своего происхождения считались вызывающими, эпатажными, или даже рожденными контр-культурой, в Ереване почти всегда принимались с легкостью, и не вызывали негативной реакции. Например, клетчатая рубашка «пузырем» и брюки-»дудочки» стиляг не шокировали старшее поколение. От ереванских стиляг дурного не ждали: «это же наши ереванские мальчики!». В 60-ых поведение молодого человека было связано с «ереванскими традициями» и не могло измениться к худшему, как бы ни был он одет.

Интересно также, что кафе принадлежали не только молодежи. Собственно, такого понятия, как «молодежь» в Ереване не было. Просто были люди разного возраста, и все они ходили в кафе.

В кафе почти ничего не ели. У армян принято есть почти исключительно дома (и, конечно, в гостях), кафе их заменить не могли. Другого «общепита» в Ереване никогда не было. Кафе привлекали возможностью общения.

Удивительно сложилась и судьба эстрады в Ереване. Интерес к ней рос день ото дня, появлялись новые исполнители. Все, чем интересовались ереванцы — это своя, армянская эстрада. Более того — большинство песен было о Ереване и об Армении. Очередь для какой-либо другой тематики пришла лишь лет 10-15 спустя. В 55-70 годах армяне пели почти исключительно о «городе», «улицах», «родном крае», «весне». Даже о любви пели намного меньше, и то —сопровождая ее все теми же «городом» и «весной».

Конечно, традиции у армянского народа были всегда. Просто не всегда они реализовывались, в трудные времена пребывали в «законсервированном» состоянии. Армянин может совсем забыть армянские традиции, но когда появится возможность, они всплывают из подсознания, демонстрируя вдруг такое богатство, что создается впечатление, что за ним стоят годы и годы расцвета и благополучия…