Внутренний кризис и его преодоление

 

Но любой праздник имеет свое завершение, новая культура создана и она должна была, чтобы укрепиться пережить свой кризис. Формирование в 70-ых годах кризиса, который принято нразывать культурой Рабиза можно рассматривать как реакцию на длительное и быстрое поступательное движение ереванской культуры. Ее серьезный внутренний кризис. Рабиз был внутренней проблемой. Единственным выходом было включение его в общеереванскую культуру, придав ему неопасную, театрализованную форму. Кризисные черты размывались, превращались в шутку.

В 70-х годах в Ереване появились молодые люди, поведение которых выглядело очень странно. Подчеркнуто неряшливо одетые, непричесанные, с выражением тоски и муки, написанном на лице… В городе, где демонстрация своих страданий и забот чужим людям была признаком «бесшрджапатности», неприкаянности, появились откровенные нарушители. Задиристые истероидные личности — вот какими были изначальные рабизы. Собственно, спектакль разыгрываемый «изначальным рабизом» на улице не скрывал, а, наоборот, выпячивал их истерический, акцентуированный характер. Рабиз часто предупреждал, что сейчас «на него найдет», что он «сорвется», что он «психованный». …В вагон трамвая вваливается с выпученными глазами молодой человек и начинает голосить: «Кондуктор! Кондуктор! Дай мне один билетик — помира-а-аю!».

Анекдот — всегда преувеличение, конечно. Но, пожалуй, в этом случае это преувеличение минимально. Рабиз входил в магазин, не глядя на очередь, бросался к продавцу и, повиснув на прилавке, возглашал: «Милый мой, родной! Дай коробок спичек! Только выбери мне самый лучший!». Типичной была ситуация организации похорон, где люди не склонны спорить и согласны принять правила ритуала, если кто-то знает их лучше. Более того, похороны были тем местом сбора людей, куда «безшрджапатный» мигрант мог легко попасть. Просто в гости его не звали, а на похоронах он, пусть и не надолго, становился более-менее заметной фигурой: он знал правила ритуала.

Несколько лет — с 1970 до 1975 — длилась неожиданная вспышка хулиганской преступности, при полной беспомощности как милиции, так и социальных методов улаживания конфликтов. Жители сбились с ног, разыскивая по привычным «шрджапатным» связям, «чьи это дети безобразничают»: контакта с ними не было, «безобразники» не были шрджапатом, за них никто не отвечал…

Традиции заменялись самодельными «законами». Добродушие заменялось сентиментальностью. Вежливость у рабизов подменялось слащаво-манерными ритуалами: «мерси» вместо «спасибо». А каково было слышать: «Разреши сахарно прервать твое слово». Будем «слаще» друг к другу относится, вещали рабизы — не будет драк.

В качестве площадки для самовыражения рабизы стали использовать поминки и свадьбы. По правде говоря, трудно было найти что-либо, чего бы не знал любой армянин в вопросах застолья… Это надо было постараться понапридумывать правил да еще заставить людей им следовать. Опыт рабизов подсказал им, что нет ничего лучше, как изображать крайнюю обиду, если кто-то не следовал заданным ими правилам. На свадьбе вряд ли кто-то захочет встревать в спор и портить настроение. А раз так, то слушайте все: «салатниц с оливье должно быть две, а с винегретом — нечетное число, иначе молодоженов ждет горе».

Обнаружив, что, играя на дурных приметах и угрозе сильной обиды можно вынудить людей выполнять даже противные им правила, рабизы стали развивать уже чуть ни моральные системы, касавшиеся всех сторон жизни.

Были лишь отдельные случаи, когда люди восставали против глупых ритуалов…

Как-то в субботу на улицу Налбандяна выехал свадебный кортеж… На передке машины молодоженов, вместо обычных мишки и куклы, была привязана… живая лисица! Прохожие смотрели, разинув рот, и все бы тем кончилось… Но если есть в Ереване активный класс, так это — бабушки. С традиционным проклятием «вуй, закопай я ваши головы!» бабушка кинулась спасать лисицу. Навстречу вылезающим из машины мужчинам степенно потянулись крепкие бабушкины родственники и соседи… Ладно, поздравив молодоженов, деликатно поинтересовались они, причем тут лиса? Среди свадьбы тут же отыскался «идеолог», который заявил, что по старинному «адату» лиса — знак мудрости. Но, как бабушка начала, так она и довела спасение животного до конца: «Я, старая женщина, не знаю такого «адата»! А вот, кому тут хочется довести меня до того, что я прокляну вашу свадьбу?!». С такой «реальной» угрозой сталкиваться блюстителям «адатов» ох, как не хотелось. Воинствующим рабизам пришлось освободить лисицу…

Находясь в любой компании, люди чувствовали себя скованно, пока не убеждались, что ни в одном из окружающих не кроется скрытый сторонник рабизных правил. В общественных местах помимо своей воли приходилось считаться с тем, что на тебя вот сейчас ревнивым взглядом смотрит рабиз. Поднимет девушка взгляд — рабиз объявит ее шлюхой, поздоровается парень «не так» — будет скандал и истерика.

Потихоньку Ереван все же смог затолкать рабизов в конкретные шрджапаты, и избавить другие шрджапаты от рабизов.

К середине 80-х и рабизный жаргон, и песни, и манеры приобрели уже форму самопародирования. Когда над рабизами стали смеяться — впрочем, не зло, они уже были «шрджапатными» людьми, мстить им за прошлое никто не хотел — рабизы, как исторические «массовики-затейники» сами стали, работая на опережение, над собой иронизировать. К тому же, молодым еще людям, лишенным прежних агрессивных каналов выхода энергии, требовались какие-то иные. Рабизы стали вовсю эксплуатировать свой артистизм и организаторские способности. Лучшие из них стали актерами, музыкантами, юмористами, художниками… Худшие пошли «по комсомольской линии». Большая часть из ничего не умевших делать людей стало выполнять функции того самого «Объединения работников искусств» — то есть играли в ресторанах, на свадьбах и похоронах.

В конце 80-х рабиз существовал уже в виде анекдотов и, как это ни странно, ностальгических воспоминаний. До сих пор живет этот перерожденный необидчивый рабиз. Точнее, имитация стиля рабиза: дурашлово-неграмотная речь, жеманные манеры и абсурдные философские сентенции. Тут никогда не поймешь, где шутка, а где — не совсем… Сейчас, когда ереванцев раскидало по всему миру, вы можете найти в Интернете ностальгические сайты, посвященные рабизу: с характерными словечками, с текстами тех жутких тоскливых песен, и даже — с воспоминаниями о «сладких, душевных разборках»! Как хорошо, что память людей осветлила то мрачное десятилетие...

В это же время формируется художественный образ Еревана. Те модели, которые в свое время образовались вокруг улицы Саят-Нова, распространяются в самом многообразном и неожиданном виде по всему городу - более или менее удачно. Может быть удачным было не все, но в Ереване не осталось уголка, где не было приложено максимум фантазии. Город становился произведением искусства. Он превращался в воплощение в самом разнообразном материале ереванской идеи, специфической картины мира, которая зародилась вместе с ереванской культурой.

Новый уклад жизни охватывал теперь все сферы жизни ереванцев. Но за всей этой пестротой можно было увидеть главное: формировались стереотипы деятельности — важнейшая часть культуры. Важно было уже не только что делалось, но как это делалось. Культурные парадигмы преобретали свою завершенную форму. Модель образа действия — центральная в каждой культуре и самая что ни на есть ее отличительная черта. Именно она практически не поддается межкультурному заимствованию. И она делает культуру прочной, укоренившейся. Она же создает плотную культурную среду, в которую постороннему уже трудно проникнуть. Ему приходится улавливать и выучивать, как что делается в данном социуме. С момента, когда структура моделей действия в Ереване кристаллизовалась, он превратился в город, трудный для иммигрантов. Модели действия армян, происходивших из других мест, стали невозможны в Ереване. И именно благодаря прочности только что сформированных моделей, Ереван остался мононациональным в эпоху всесоветской интернационализации.

 

Выводы, которые мы получаем из анализа процесса формирования ереванских традиций значительно отличаются от общепринятых. Прежде всего, традиции формируются не постепенно, а как результат энергетического взрыва. Их формирование сопровождается общим приподнятым настроением, атмосферой праздника, раскрепощенности. Затем эти элементы праздничной культуры, креативные составляющие становятся консервативными составляющими, которые помогают сохранять традиции, стабилизировать социум и очерчивать его четкие границы. Традиции возникают через игру, смех и шутку. Точно также и включение в новую культурную традицию компонентов различных прежних традиций (которые обуславливают преемственность культуры) происходит через то же игровое действо, и они являются не пережитками старого, а такими же креативными компонентами, как и новые традиции. Можно сказать, что все эти традиции можно рассматривать как новые, поскольку создается новый контекст. Индустриализация вовсе не препятствует формированию системы традиций. В случае Еревана она скорее их провоцировала, поскольку в большой мере необходимость ужиться с недавними выходцами из деревень вызвало формирование новой социокультурной среды и ее традиций. Трудно сказать, насколько эти выводы являются всеобщими. Формирование полной системы новых традиций до сих пор не было описано.

Список цитируемой литературы:

 

Топоров В. Н. Праздник // Мифы народов мира. Т. 2. М.: Советская энциклопедия, 1982.

Абрамян Л. «Время праздника» // Отечественные записки, 2003, №1.

Абрамян Л. А., Шагоян Г. А. Динамика праздника: структура, гиперструктура, антиструктура // Этнографическое обозрение. 2002. № 2. С. 40.

Атамян С. Армянская община. Историческое развитие социального и идеологического конфликта. М.: изд-во политич. литературы, 1955.

Тер-Минасян А. Безальтернативной демократии не бывает. // Зеркало мировой прессы. - Ереван. - 1991. - N 9.

Авякян Р. Молодость древнего города. Ер.: Айастан, 1968.

Зейтунцян П. Пьесы. Ер.: Советакан грох, 1981.

Pye, L.Politics, Personality, and National Building. New Haven and London, 1962, p. 37. Лурье С.В. Историческая этнология. М.: Академический проект, 2005.