Город и Памятник

Месть за геноцид и прочие исторические унижения армянского народа была исходным пунктом героическим мифом, лежащим в основании формирования современного Еревана. Миф непосредственно связан с возвращением армянских земель. Он, по большому счету, оставался миссией Еревана. Но в значительной мере его затмила другая миссия – создание новой армянской культуры и ее трансляция – чего не было ранее, и что было никак не присуще армянам диаспоры – во внешний мир. Традиционная армянская идеология требовала мученичества и борьбы, Ереван же хотел внутреннего развития, расцвета армянской культуры. Кроме того, он был просто слишком молод, чтобы тосковать… Тема возврата земель появится много позднее, в разгар (даже не в начале) Карабахской войны. 60-ые же годы – годы праздника формирования культуры, годы, прежде всего, моральной победы.

Традиционно зарубежные армянские партии строили свой авторитет, представляя как бы «интеллигенцию посреди простого народа». Их романтические модели как прошлого армянского народа. К концу 60-х в Армении была совершенно иная ситуация. Очевидные успехи, сплошная грамотность, широкий слой высокообразованной интеллигенции, наконец, урбанизированность, уже не позволяли населению серьезно относиться к героико-романтическим и очень «крестьянским» моделям, преподносимым, например, эмиссарами партии Дашнакцутюн. Да, отвечали им, армянам есть чем гордиться в своей истории, однако выглядела эта история несколько иначе, чем в «дашнакском эпосе». Зарубежным армянам очень трудно было совместить в своем сознании собственную печальную историю — разоренную крестьянскую родину, бегство, чужбину — и процветающий город. Для них слово «город» означало «чужой город», которому надо сопротивляться, собираясь в семейные кланы, чтобы выжить, чтобы сохранить свое национальное достоинство на чужбине.

 

 

Памятник на холме Цицернакаберд, который диаспоре казался недостаточным утешением, точнее, был всего лишь утешением, а не «радикальным решением вопроса», о котором они мечтали, для ереванцев был, сумел стать адекватным способом снятия внутреннего конфликта, как ни кощунственно это звучит. Противореча очевидному, диаспора упрекала ереванцев в том что они «так ничего и не доказали миру».На самом деле, Ереван именно к 1965 году сделал очевидным для всех все, что только было возможно: 1. Своим тонким, деликатным отношением к памяти жертв, ереванцы, несомненно, доказали, трагедией какого культурного, достойного народа был 1915 год… 2. Построив Ереван, превратив Армянскую ССР в развитую промышленную страну, армяне одержали моральную победу над Турцией, которая во многом оставалась полуграмотной сельской страной. Эта была та самая победа, о которой мечтали армяне, и глубокой ошибкой был отказ диаспоры ее признать. И эту победу следует датировать именно 1960-ми годами. 3. Ереван доказал свое право на наследство армянской истории. Оказалось, что делить это наследство больше нельзя. Ереван стал столицей всех армян мира. Ереван, Армянская ССР демонстрировали культурный и интеллектуальный потенциал армянского народа. Армяне в глазах мировой общественности теперь гораздо больше ассоциировались с видными учеными и писателями, талантливыми артистами и спортсменами, чем с террористами или лавочниками по всему свету.

Так Ереван пережил свой первый кризис - кризис самоутверждения, отстоял свое право быть таким, каким его хотели видеть ереванцы. Это было показателем, что новая культура уже сформировалась, осознала себя. Возможно, Ереван и был своего рода памятником жертвам геноцида, но памятником не смерти, а жизни. Армения была жива, вопреки всему. Вместо пепелищ утверждалась новая культура, новая традиция, и к середине 60-х годов она была уже достаточно сильной, чтобы опираться на себя саму. Кто не принял ее, тот уехал.

В жизнь воплощался героический миф, который лежал в основании формирования Еревана. Происходило это иначе, чем ожидала этого Дашнакцутюн, которая в свое время его сформулировала. Краеугольным камнем ереванского героического мифа стала моральная победа над противником. Турки должны были увидеть процветающую и счастливую Армению, с которой уже ничего не могли поделать.

Патриархальная культура Западной Армении, столь дорогая диаспоре, ушла в прошлое. Ереван не мог жить ностальгией. Он был для этого слишком молод и полон сил. Будь малейшая возможность, он вернул бы утраченное, но демонстративное страдание претило новой ереванской культуре. Ереванцы уже ощущали, кем они стали. У них не было причин предаваться бессильной скорби, они стали победителями и осознавали это.

Это был финал формирования основных парадигм ереванской культуры, далее шло их развитие, быстрое, остросюжетное, но все-таки развитие парадигм уже появившихся в ереванской культуре. Основной процесс формирования культуры был завершен - за какие-то 15 лет. На характер трудовой деятельности накладывалась и ереванская интерпретация проблемы геноцида: все должно было быть самым-самым и как бы само собой, играючи. Устанавливался тот стандарт, который был свойственен победителю. Победитель не напрягается, чтобы что-то доказать себе и миру, он на то и победитель, что ему все посильно. Он властелин природы и никто не может узреть его усилий, его трудностей, его пота. Баловнем судьбы выглядел ереванец тез лет..

Городу пора было позаботиться о своей истории. И эта история была достойна амбиций Еревана

Кто мог знать, что у молодого, расцветающего города найдется прекрасная биография?

Кто знал, что будет найден клинописный текст, который позже заучили наизусть все дети Армении: «Я, Аргишти, сын Мусы Менуа, город сей построил, назвал Эребуни. Пустое место было, сады насадил я тут».

Армянам, так увлеченным восстановлением собственной истории, жизнь преподнесла драгоценный подарок.

Собственно, сами раскопки начались еще в 1950 году, тогда же был найден камень с клинописным автографом. Но, во-первых, довольно долго продлились споры ученых, во-вторых, дата «2750» была более «круглой», чем, например 2740-летие, которое могли успеть отпраздновать ереванцы. А в-третьих, и это само главное, востребованность праздника, которая созрела к 1968 году не шла ни в какое сравнение с 1958 годом!

Символы Эребуни — «знак вечности», два стилизованных льва со скипетрами (или с мечами), двузубец крепостной стены с факелом посередине, наконец, сам камень с клинописью — мгновенно полюбились, стали армянскими символами, буквально за считанные месяцы повторились в каменных фонтанах и фонтанчиках, в картинах, чеканках, гравюрах, в детских рисунках, мозаиках на стенах домов, книгах, коврах, на сигаретных пачках, брелоках. Слова «Эребуни», «Арин-берд», «Аргишти», «Урарту» (Эребуни какое-то время был столицей Урартского царства) сразу стали названиями кафе, кинотеатров, пансионатов, гостиниц…

И в 1968 году Ереван бурно отпраздновал свой 2750-летний юбилей. На праздник съехалось огромное даже для гостеприимного Еревана число гостей, было великое множество подарков. Пожалуй, самым знаменитым подарком, очень подходящим для Еревана, стала французская цветомузыкальная установка, которую установили на площади Ленина, на главном фонтане города. К празднику отстроили и новые фонтаны: целый бульвар фонтанов, которых было 2750! В дни празднования воду в фонтанах подкрасили фуксином и марганцовкой: из фонтанов как будто текло красное вино.

Но особым чудом было всеереванское застолье. Ереванцы вынесли из домов столы прямо на улицы и соединили их в один многокилометровый стол. Безо всякого участие какого-либо «общепита» столы заполнились шашлыками и винами, толмой и кюфтой. Празднование шло день и ночь.

К празднику был сочинен гимн «Эребуни-Ереван», разучивание которого заранее провели по радио и телевидению. О словах этого гимна стоит рассказать особо.

«Ереваном ставший мой Эребуни,/ Ты века прошел, но остался молодым/ Рядом со своим отцом — Масисом (горой Арарат) / при своей матери, реке Аракс / Веками расти, Ереван!». «Ереваном ставший мой Эребуни,/ Ты наш новый Двин, новый наш Ани/ Маленькой земли главная мечта / Этой красоты ждали мы века!». Лучше не скажешь. Древние разрушенные столицы Армении жили в сердце армян, и, наконец, воплотились в каменной грации Еревана. Дальнейшие слова еще более интересны: «Неуемные позывы есть в сердцах у нас / Неисполнившихся желаний еще у нас много…». Это был, скорее всего, эзопов язык: «мы не добились пока возврата армянских земель». Других желаний больше не было. Все были достигнуты. На самом деле, этот праздник был, в определенном смысле, концом всех желаний. Их завершением. «То, чего мы хотим, увы, сейчас невозможно, а больше мы ничего не хотим — все уже есть».

Армяне долгие годы после 1968-го продолжали «непрерывно праздновать» «Эребуни-Ереван». Будни как бы не наступали многие годы. Любой повод — 1 мая, 8 марта, летний наплыв туристов, просто отдельно взятый концерт или премьера в театре превращались в продолжение праздника «Эребуни». Стиль «Эребуни» продолжал воплощаться в архитектуре, в книгах. Цветомузыкальные фонтаны каждый вечер собирали вокруг себя пол-города народу.

«Перманентный праздник» ереванцы сохранили и в своем отношении к одежде. Гости города с удивлением обнаруживали, что ереванцы с утра до вечера одеты нарядно. Если не сказать — чрезмерно нарядно: даже макияж женщин был «вечерним» в течение всего дня! У ереванцев как бы вообще не стало повседневной одежды: была домашняя (и дома, и во дворе ереванец мог быть одет во что попало) и «для улицы». Эта «Улица», ее «Праздник», ее взгляд, ее мнение были настолько важны для ереванца, что он старался не обмануть ожиданий окружающих, одеваясь по возможности более красиво: отправляясь ли гулять, собираясь ли в театр, в гости, или, наоборот, спеша утром на работу.

Годы спустя, появившиеся в большом числе переселенцы из деревень и других городов не будут понимать толком смысла своеобразного праздничного и вечернего времяпровождения ереванцев-старожилов. А смысл состоял в «продолжении праздника города», в постоянном любовании им, в единении с другими ереванцами…