Глава 13. Встав на рассвете, мы отправились в родную деревню Баггета Иранда, куда прибыли вечером двенадцатого дня

Встав на рассвете, мы отправились в родную деревню Баггета Иранда, куда прибыли вечером двенадцатого дня. Нас встретила группа лю­дей, посетивших нас в последний день пребывания в пустыне; они приг­ласили нас погостить у них пару дней. Квартиры, в которых нас размести­ли, не шли ни в какое сравнение с нашим палаточным лагерем. Удобно устроившись, мы заглянули в соседнюю комнату и увидели в ней несколь­ко друзей. Они тепло пожали нам руки и сказали, что деревня к нашим услугам — все двери открыты для дорогих гостей.

Губернатор через переводчика приветствовал нас и пригласил к себе на обед. По заведенному обычаю, мы по одному вышли из комнаты в сопровождении губернатора и двух конвоиров. Первыми шли командир с нашей хозяйкой и наш Руководитель с прекрасной госпожой. За ними — Эмиль со своей матерью. Я шел вместе с ними, остальные — сзади.

Не успели мы сделать пару шагов, как из толпы вышла девочка в нищенской одежде и на местном языке обратилась к матери Эмиля. Гу­бернатор бесцеремонно оттолкнул ее, сказав, что ее только здесь не хвата­ло. Мать Эмиля схватила нас за руки и повела за собой, чтобы послушать, что скажет девочка. Наша хозяйка замерла в нерешительности, и вскоре вся наша группа остановилась. Мать Эмиля сказала губернатору, что остальные могут идти и усаживаться за стол: мы обязательно успеем к началу.

Между тем она взяла девочку за руку. Когда все ушли, она встала на колени и, крепко обняв ребенка, промолвила: «Золотце! Чем я могу помочь тебе?» Девочка сказала, что ее брат упал сегодня с лошади и, наверно, сломал себе позвоночник. Она просит госпожу прийти посмотреть на больного и, если можно, помочь ему — он так страдает. Мать Эмиля встала, объяснила нам, в чем дело, и сказала, чтобы мы шли на обед, а она придет позже. Командир попросил, чтобы она взяла его с собой. Тогда мать Эмиля пригласила нас всех; мы с радостью приняли предложение. Они шли с девочкой впереди, и та просто прыгала от счастья. По словам нашей хозяйки, девчушка была просто уверена, что эта благородная дама вылечит её братца. Когда мы подошли к дому, она побежала вприпрыжку к своим и закричала, что мы уже пришли. Это была грязная, нищенская лачуга. Мать Эмиля угадала наши мысли и сказала: «Даже в грязных лачугах бьются чистые сердца». В эту минуту дверь распахнулась, послышался хриплый мужской бас, и мы вошли внутрь. Интерьер хижины являл собой еще более жалкое зрелище, чем ее наружность. Мы еле в ней поместились, а потолок нависал так низко, что мы стояли согнувшись. Тусклый огонь отбрасывал таинственные отблески на грубые лица отца и матери, сидевших посреди этого запустения.

В углу, на куче гнилой соломы и вонючего тряпья, лежал мальчик лет пяти с вытянувшимся, пепельно-бледным лицом. Девочка стояла возле него на коленях, сжав его голову в своих ладонях. Она шептала ему, что теперь он обязательно поправится — ведь к ним пришла эта чудная дама. Она убрала руки и отодвинулась в сторону, чтобы брату было лучше видно, и тут впервые заметила, что мать Эмиля пришла не одна. Черты ее лица исказились, и ее охватил внезапный испуг. Она спрятала в ладонях лицо и, судорожно рыдая, запричитала: «Я думала, вы придете без этих людей!» Мать Эмиля присела рядом с девочкой, обняла ее и крепко прижала к себе. Девчурка затихла, и мать Эмиля сказала, что если она хочет, чтобы эти люди ушли, то они уйдут. Девочка пролепетала, что она испугалась от неожиданности; что она думала только о своем братике, а на нас и внима­ния не обратила.

Тогда мать Эмиля спросила: «Ты так сильно любишь братика?» Де­вочка, которой было не больше девяти, ответила: «Да! Но я люблю всех людей на свете!» Никто из нас не знал здешнего языка, и их разговор переводил нам Эмиль. Его мать сказала: «Если ты так сильно любишь своего братика, то поможешь мне вылечить его». И она велела девочке сесть так, как она сидела, и обнять его голову обеими руками. А сама примостилась сбоку и положила ладонь мальчику на лоб. Как только она это сделала, мальчик мгновенно перестал стонать, его лицо озарила улыб­ка, а тело полностью расслабилось. На нас повеяло неземным покоем, и ребенок спокойно уснул здоровым сном.

Мать Эмиля и девочка еще некоторое время не меняли поз; затем благородная дама сняла левой рукой обе ладони девочки с лица ее брата и воскликнула: «Какой он красивый! Какой он сильный и грациозный!» Затем мать Эмиля осторожно убрала и свою руку со лба мальчика, и я, стоявший рядом, помог ей встать на ноги. Когда ее рука коснулась моей, по всему моему телу пробежала такая дрожь, что я едва сам удержался на ногах. Она легко поднялась с колен и произнесла: «Извините, я забылась Мне не следовало брать вашу руку. Сквозь меня только что прошёл ошеломительный разряд энергии». Вскоре я пришел в себя. Остальные во все глаза смотрели на мальчика, а потому ничего не заметили. Неожиданно девочка бросилась в ноги матери Эмиля и, сжав их в объятиях, стала неистово целовать ее обувь. Женщина наклонилась, повернула к себе заплаканное, раскрасневшееся личико ребенка, затем встала на колени, прижала ее к себе и поцеловала в глаза и в губы. Девочка обняла её обеими руками за шею, и какое-то время они так и стояли в обнимку; затем всю комнату залил странный свет, разгоравшийся с каждой минутой все ярче, пока не исчезли последние тени. Стены комнаты словно бы раздвинулись. Родители ребят все это время молча сидели с каменными лицами на грязном полу. Внезапно они вскочили; их лица исказил испуг, перешедший затем в страх. Отец стремительно бросился к двери, по дороге едва не сбив с ног главу экспедиции.

Мать семейства пала ниц и затряслась в рыданиях. Благородная дама положила ладонь ей на лоб и заговорила с ней вполголоса. Постепенно рыдания утихли, женщина села на пол, затем встала на колени и посмот­рела вокруг. На ее лице изобразился предельный ужас; она мигом вскочила на ноги и стрелой понеслась к выходу. Эмиль схватил ее за одну руку, прекрасная госпожа — за другую. И несколько минут спустя, стоя между ними, она улыбнулась.

Мы посмотрели вокруг и застыли от изумления: мы стояли посреди скромно, но со вкусом обставленной комнаты со столом, стульями и чистой постелью. Эмиль подошел к мальчику, все еще крепко спавшему на куче гнилой соломы и тряпья, взял его на руки и, нежно переложив в чистую постель, укрыл сверху одеялом. Затем он наклонился и с материн­ской нежностью поцеловал его в лоб.

Мать Эмиля и девочка встали на ноги, и подошли к матери семейства. Мы тоже обступили их. Мать девочки упала на колени и, обхватив руками ноги благородной дамы, стала целовать их и умоляла ее не уходить. Эмиль сделал шаг вперед, наклонился и помог женщине встать, все время что-то говоря ей на ее родном языке. Когда она выпрямилась, старые грязные обноски сменились на ней новым платьем. Она постояла несколько минут, словно зачарованная, а затем бросилась в распростертые объятия матери Эмиля. Выждав немного, Эмиль взял женщин за руки и развел их в стороны.

Тогда девочка выбежала вперед и радостно закричала: «Смотрите, смотрите! Мое платьице совсем новое!» Она повернулась к матери Эмиля, и женщина наклонилась и взяла ее на руки. Дитя обняло ее за шею и уткнулось головкой в ее плечо. Глава экспедиции стоял у женщины за спиной, и девочка, подняв личико, потянулась к нему ручками и наградила его лучезарной улыбкой. Командир подошел ближе и взял ее за руки. Она

сильно сжала его ладони и сказала, что любит нас всех, но больше всего эту милую даму, и перевела взгляд на мать Эмиля.

Эмиль сказал, что пойдет и поищет ее отца. Он вернулся через несколько минут и привел с собой насмерть перепуганного папашу. Он всё еще дичился нас, но подспудно в его взгляде чувствовалась признатель­ность. Мы собрались уходить, и мать семейства спросила, когда нас ждать в гости. Мы пообещали навестить ее завтра.

Мы торопливо побежали к дому губернатора, боясь, что заставили себя долго ждать. Я думал, что прошло уже несколько часов, а оказалось —не больше получаса. Ей-богу, у меня ушло больше времени на то, чтобы описать все это. Мы вошли в дом как раз в тот момент, когда наши товарищи усаживались за стол. Глава экспедиции спросил разрешения сесть рядом с нашим Руководителем, и его просьба была удовлетворена. Заметно было, что он ужасно возбужден, и Руководитель рассказывал нам потом, что он не умолкал ни на секунду. Расселись мы следующим образом: губернатор во главе стола, справа от него мать Эмиля, за ней — сам Эмиль, прекрасная госпожа, наш Руководитель и глава экспедиции. Слева от губернатора села наша хозяйка, за ней сын Эмиля и его сестра. Все это важно знать, чтобы лучше представить себе, что произошло потом.

Обед проходил в очень теплой обстановке. Когда он уже близился к концу, губернатор попросил Баггета Иранда продолжить разговор, недав­но начатый, но прерванный в связи с прибытием губернатора из более крупной деревни. Баггет Иранд встал и сказал, что они говорили о сходстве жизненного пути Будды и Иисуса. С нашего позволения, он продолжит беседу, но будет говорить на языке хозяев, так как пользоваться услугами переводчика здесь не принято. Джаст поспешил предложить свои услуги, но губернатор, узнав, в чем загвоздка, настоял на том, чтобы Баггет гово­рил по-английски, поскольку большинство присутствующих понимают этот язык, а Джаст затем переведет его речь.

Баггет Иранд начал так: «Мы можем мысленно представить себе, каких вершин способен достичь человек, если всеми его помыслами, делами и поступками руководит истинный Дух; или, говоря словами Иисуса, когда на него "снизойдет Дух Святой"». Он говорил о том времени, когда Сила Божья станет целиком определять жизнь всех Его чад. Он говорил о воплощении Бога в человеческом облике. Неужели вы не видите, что степень духовного развития людей, постигающих жизнь и учение пророков и прорицателей, напрямую зависит от того, насколько это развитие приближает воплощение Бога во всех Его чадах?

Не вызывает сомнения, что люди, неуклонно следующие истинным идеалам жизни, которые они восприняли от самого Господа (и которые, следовательно, служат связующим звеном между Богом и человеком), достигают величайшего благородства характера, душевной чистоты и нравственной высоты. Если бы те из нас, кто стремится воплотить их идеалы в жизнь, сумели совершить то же, что и они, мир осознал бы наконец, что подвиг их жизни знаменует собой раскрытие неиспользован­ных возможностей всех Божьих чад.

Ни один из них не решился еще утверждать, что достиг предельного совершенства, которое Бог уготовил Своим детям; ибо Иисус говорил: «Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит; потому что Я к Отцу Моему иду». И Будда, и Иисус говорили: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный».

Эти сыны Божьи — не мифические персонажи; их слова и дела отзы­ваются в жизни и сердцах людей на протяжении многих исторических эпох. На почве их жизни выросли мифы и традиции. Но если вы хотите удостовериться в истинности их жизни и характеров, попробуйте приме­нить их учение в своей повседневной жизни. Тот факт, что идеалами, выраженными этими великими людьми, руководствуются все истинно великие нации, служит еще одним доказательством их истинности. Если кто-нибудь станет отрицать существование этих великих людей, пускай объяснит нам, откуда взялись великие мировые религии. Мы убеждены в том, что они являются фундаментом и несут на себе отпечаток неодоли­мого инстинктивного влечения к истинному исправлению человечества; они предприняли все возможное для того, чтобы освободить род людской от оков материального рабства.

Мы знакомы с жизнеописаниями этих людей и всегда можем обра­титься к ним за справкой и разъяснением — стоит лишь распахнуть навстречу им свои сердца и подражать их жизни, учению и идеалам. Только так сможем мы вникнуть в смысл их жизни и слиться с нею. В этом заключается вдохновенное послание всех истинных пророков со времен сотворения мира. По меньшей мере, двое из этих духовно просветленных людей — Иисус и Будда, сумели реализовать великие возможности, о которых проповедовали народу. В схожих выражениях они говорили: «Я есмь путь и истина и свет жизни для всех людей». Достигнув божественных высот, они имели полное право сказать: «Я есмь свет мира. Тот, кто пойдет за мной и проживет такую же жизнь, как Я, больше не будет блуждать во тьме, но обретет Жизнь Вечную и навсегда освободится от оков матери­ального мира». Вторя друг другу, они говорили: «С этой целью я родился и для этого пришел в мир сей, чтобы свидетельствовать об Истине. Каждый, кто от Истины, услышит глас мой». Эти слова имеют прямое отношение к истинному раскрытию жизни Христовой в каждом Божьем чаде.

Все религии мира толкуют о высшей силе, заложенной в человеке стремящейся освободиться от ограничений органов чувств. Священные тексты различных народов неоднократно свидетельствуют об этом. В Книге Иова предвосхищена вся ваша история. Она написана в этой стране, и ее мистическое значение сохранялось неизменным на протяжении ве­ков, хотя, возможно, несколько затуманилось из-за фольклорных привнесений. Народы один за другим сходят со сцены, а мистический глагол Иова не умирает, ибо тот, кто пребывает в сени Всевышнего, пользуется покровительством Всемогущего. Мы должны уяснить еще одну важную мысль: все священные писания создаются на основе религии, а не наоборот Писание — следствие религии, а не ее причина. История религии берет начало в опыте, а евангелие черпает материал в религии.

Скоро вы поймете, что самое мощное средство для достижения пос­тавленной цели состоит в единстве намерений и усилий. Сейчас люди мыслят, как кому вздумается, но наступит день, когда они обретут единство мысли. Люди добьются успеха лишь в том случае, если объединят все свои усилия и сообща возьмутся за дело. Если воля едина, возможно, все. Когда человек выбросит из своего сознания эгоистичные сатанинские мысли, прекратится битва между Гогом и Магогом; но в этом ему не сумеет помочь ни одно внешнее божество.

Когда Иисус говорил: «Мои слова — это дух, мои слова—это жизнь», он намекал на то духовное слово, с помощью которого были созданы все вещи; и он сознавал, что его слово наполнено сущностью жизни и движу­щей силой, способной произвести все, чего бы он ни пожелал. Если бы эти слова прозвучали в душах всех людей и народов, они бы поняли, что имеют доступ к источнику Вечной Жизни, берущей начало в Господе.

Представьте себе, что Христос восседает на престоле, расположенном прямо за сердцем — средоточием любви. Христос руководит оттуда всей деятельностью вашего тела в согласии с непреложным Божьим законом и разделяет с вами идеалы, полученные непосредственно от Божественно­го Разума. Христос, восседающий на престоле, проникает в каждый атом, в каждую клетку, в каждую ткань, каждую мышцу и каждый орган вашего тела. В конце концов, он заполняет собой все, и ваше тело становится чистым Христом, единорожденным Сыном Божиим; чистым храмом -местопребыванием Господа, в котором он любит находиться. С этого престола вы можете проникнуть в любой центр вашего тела. Вы можете сообщить в эти центры, что вы — положительны, исполнены любви, сильны, мудры и бесстрашны; что вы — свободный дух. Вы чисты духов­ной чистотой. К вам уже не могут приблизиться ни одна бренная мысль, ни одно смертное желание или нечистота. Вы погрузились в чистоту

Христа. Дух жизни во Христе сделал вас чистым храмом Божиим. Теперь можете сделать паузу и сказать: «Отче! Открой мне Христа, Твоего совершенного Сына, во всех вещах». И затем благословите Христа.

Когда вы осознаете в себе Христа, вы сможете протянуть руку и сказать про себя: «Хочу, чтобы в ней появилось золото», и ваша пригоршня наполнится золотом. Баггет вытянул обе руки, и в каждой из них появи­лось по круглой золотой монетке — величиной чуть больше английского соверена. Он раздал их сидевшим справа и слева от него, те передали их своим соседям, а те — своим и так далее, пока монетки не обошли всех присутствующих. (Мы сохранили их и показали затем специалистам, ко­торые единодушно признали, что они из чистого золота.)

«Если вы хотите помочь ближнему, представьте Христа, восседающе­го на престоле у него за сердцем, и обратитесь к нему так, словно говорите с самим человеком.

Если вы хотите получить более ясное представление о каком-нибудь предмете, позвольте своему Христу обратиться к абстрактной душе этого предмета или вещи. А затем попросите внутренний разум самой вещи рассказать о себе.

Божьи дети столь же необходимы Господу для исполнения Его совер­шенного плана, как растения, цветы и деревья; но дети Божьи должны взаимодействовать между собой совершенным образом. Из-за того, что человек отступил от этого совершенного плана взаимодействия, мир вы­шел из равновесия и на море поднялись огромные волны, уничтожившие большую часть Божьих чад. Равновесие на земле возможно только тогда, когда сердца всех Божьих чад питают совершенную мысль о Любви, соединенной с Силой и Самообладанием. Когда люди растратили свои силы в греховных и похотливых мыслях, взбудораженная земля вышла из равновесия и безжалостные волны смыли с ее лица человека и творения его рук. А в те времена человек успел достичь гораздо большего, чем сейчас. Но нашими мыслями о любви и равновесии или ненависти и неуравнове­шенности управляет не Бог, а мы сами. Когда сила мысли, выведшей землю из равновесия, была рассеяна той великой катастрофой, которую она сама же и породила, Всемогущий Бог сумел восстановить на земле равновесие и порядок; но пока на земле властвует человеческая мысль, Бог бессилен что-либо сделать». Баггет Иранд умолк и сел на свое место. Мы отметили, что наш хозяин, губернатор, в течение всей речи выка­зывал чрезвычайное беспокойство; когда Баггет Иранд сел, он воскликнул На местном языке: «Христианский пес! Ты опорочил имя нашего славного Будды, и ты за то расплатишься!» И он дернул за веревку, свисавшую с потолка. Внезапно в противоположном конце комнаты распахнулись три двери, и в зал вбежало три десятка солдат с обнаженными мечами. Губернатор встал, и оба телохранителя, все время стоявшие у него за спиной подступили ближе к его стулу. Взмахом руки он отдал приказ. Десять солдат подошли и выстроились вдоль стены за спиной у Баггета Иранда; еще два заняли места по обе стороны его стула. Их командир зашагал к столу и, остановившись возле губернатора и его телохранителей, встал по стойке «смирно». Не было произнесено ни единого слова; они стояли почти не шевелясь. Внезапность перемены нас просто ошеломила.

Наступила мертвая тишина, и вдруг перед самым носом губернатора вспыхнул яркий свет. Все глаза устремились на его лицо; он взмахнул рукой, словно готовясь отдать новый приказ, но вдруг резко побледнел, и его черты исказились выражением ужаса. На столе перед ним стояла фигура с неясными очертаниями. Мы услышали, как она громко и ясно произнесла «стойте!», и огненные буквы этого слова повисли в воздухе перед глазами губернатора. Губернатор, видимо, стал понимать по-анг­лийски: он застыл на месте, словно статуя. В эту минуту фигура на столе приобрела четкую форму, и мы узнали в ней Иисуса. Но больше всего нас поразило, что рядом с Иисусом встала еще одна неясная фигура, и она-то и привлекла внимание губернатора и его солдат. Похоже, они кого-то узнали и испугались еще больше, чем Иисуса. Солдаты стояли, как заво­роженные. Когда и вторая фигура приобрела отчетливую форму, она тоже подняла правую руку, и в тот же миг из рук солдат со звоном выпали мечи. Стояла такая глубокая тишина, что лязг железа оглушил нас. Свет разго­релся еще ярче; нам показалось, что мы ослепли.

Первым очнулся командир. Он протянул руки и воскликнул: «Будда! Наш Верховный Будда!» За ним и губернатор пришел в себя: «Да это же наш Верховный!» — и простерся ниц. Телохранители помогли ему под­няться и снова встали безмолвные и неподвижные, как статуи.

Из уст солдат, выстроившихся в противоположном конце комнаты, исторгся крик. Они бросились очертя голову к столу и, столпившись вокруг губернатора, завопили: «Верховный пришел уничтожить христи­анских псов и их предводителя!» Будда отступил пару шагов назад, чтобы лучше видеть их лица, и, подняв руку, произнес: «Не единожды говорю я «стойте!» и не дважды говорю я «стойте!», но трижды говорю я «стойте!»» Всякий раз, когда он произносил это слово, оно загоралось в воздухе огненными буквами; буквы не исчезали, а продолжали висеть.

Солдаты замерли, как громом пораженные, в той позе, в какой их застало восклицание Будды: кто с поднятой рукой, кто с оторванной от пола ногой. Будда подошел к Иисусу и, вложив свою левую ладонь в его

вытянутую руку, сказал: «В этом, как и во всем остальном, я поддерживаю поднятую десницу моего дорогого брата». Затем он положил правую ладонь на плечоИисуса, и они некоторое время стояли в таком положении; наконец они легко спрыгнули со стола, а губернатор, солдаты и их командир, отпрянув разом назад, уставились на них, побледнев от страха. Губер­натор опустился на стул, вплотную придвинутый к стенке, и все присутс­твующие издали вздох облегчения. Всю эту сцену, длившуюся всего лишь несколько минут, мы наблюдали, затаив дыхание.

Будда взял Иисуса под руку, и они вдвоем подошли к губернатору. Голосом, отдававшимся в стенах залы гулким эхом, Будда воскликнул: «Как ты посмел назвать наших дорогих братьев христианскими псами? Ты, еще пару часов назад безжалостно оттолкнувший малое дитя, взы­вавшее о помощи. А эта великая, добрая душа бросила все и откликнулась на зов». Он отпустил руку Иисуса и, протянув ладонь к матери Эмиля, подошел к ней. Он стал к ней вполоборота, чтобы видеть губернатора. По всему было видно, что Будда ужасно взволнован. Обращаясь к губернато­ру, он не говорил, а швырял ему в лицо горькие упреки: «Ты должен был первым откликнуться на зов ребенка, но ты пренебрег своим долгом; и ты еще смеешь называть эту женщину христианской собакой! Сходи и пос­мотри на ребенка, который еще недавно изнывал от боли, а теперь совер­шенно здоров. Посмотри на уютное жилище, что выросло на месте лачуги, в которую ты загнал своих подданных своими неправедными делами. Взгляни на кучу тряпья и мусора, с которой этот великий человек — он показал на Эмиля — поднял спящего ребенка. Посмотри, с какой неж­ностью он уложил его в чистую, свежую кроватку. А потом взгляни, как мгновенно исчезли мусор и тряпье, на которых он лежал. А ты, изувер и фанатик, восседаешь себе в порфировой мантии, которую вправе носить лишь те, кто чист душою! И ты еще смеешь называть этих людей, которые никому не причинили никакого зла, христианскими псами; и ты еще называешь себя последователем Будды, Великого Жреца земного храма. Стыд и позор!»

Каждое слово Будды было подобно удару, что обрушивался на губер­натора и встряхивал его стул и ковер за спиной. Сила ударов была столь велика, что губернатор поминутно вздрагивал, а ковер вздымался, словно от сильного ветра. В переводчике не было никакой надобности; губернатор все прекрасно понимал, хотя Будда говорил на чистейшем английском.

Будда развернулся, подошел к двум мужчинам с золотыми монетками в руках и попросил, чтобы они отдали их ему. Неся обе монетки на Раскрытых ладонях, он вернулся к губернатору и крикнул ему: «Покажи Руки!» Губернатор вытянул ладони, но они так тряслись, что он едва удерживал их на весу. Будда положил в обе руки по монетке, и они моментально исчезли. «Видишь, даже золото убегает у тебя из рук», -воскликнул он; и обе монетки одновременно опустились на стол перед мужчинами, у которых Будда их взял.

Затем Будда вытянул руки, накрыл ими ладони губернатора и тихо спокойно сказал: «Не бойся, брат. Я не осуждаю тебя. Ты сам себя осуж­даешь». Он подождал молча, пока губернатор полностью успокоится, потом убрал руки и сказал: «Если кто-нибудь начинает тебе перечить, ты тотчас хватаешься за оружие. Но запомни, когда ты судишь и наказываешь других людей, ты судишь и наказываешь себя».

Повернувшись к Иисусу, он произнес: «Мы оба знаем об этом, а потому отстаиваем добро и братскую любовь всех людей». Он опять взял Иисуса под руку и сказал ему: «Прости, брат. Я немного погорячился. Уступаю место тебе». На что Иисус ответил: «Ты вел себя благородно. Мне не в чем тебя упрекнуть». Они поклонились, направились к выходу и у дверей растворились в воздухе.

Комната мгновенно наполнилась шумом и гамом. Губернатор, коман­дир, солдаты и телохранители наперебой жали нам руки. Все говорили одновременно, не слушая друг друга. Губернатор обратился к Эмилю, и тот призвал всех к тишине. Как только шум утих, Эмиль сказал, что губернатор просит нас сесть за стол.

Когда все сели на свои места и восстановилась тишина, командир выстроил солдат в три шеренги по обе стороны стола и за спиной у губернатора. Губернатор встал и сказал (его слова перевел нам Эмиль): «Сознаюсь, я поддался минутному порыву и проявил излишнее рвение. Мне невероятно стыдно, и я вдвойне сожалею о случившемся. Но что было, того не воротишь. Думаю, вы заметили, какая перемена произошла во мне. Я прошу Брата Баггета встать и принять мои самые униженные извинения. Встаньте все, пожалуйста». Когда мы встали, он продолжил: «Горячо прошу вас принять мои самые униженные извинения. Я неверо­ятно рад вашему приезду и очень хотел бы надеяться, что вы останетесь у нас навсегда. Если вам понадобится конвой (в чем я, правда, весьма сом­неваюсь), и я, и командир почтем за великую честь служить вам. Мне нечего больше сказать вам. Желаю всем спокойной ночи. Чувствуйте себя как дома. Я салютую вам, и солдаты тоже отдадут вам честь; они проводят вас до дому. Еще раз желаю вам спокойной ночи».

Командир, сбивчиво извиняясь, выразил уверенность, что мы с Не­бесным заодно, и вместе с пятью солдатами проводил нас домой. На прощание они отдали нам салют: окружив со всех сторон командира, кончиками своих мечей коснулись кончика его меча. Затем быстро повернулись, сбросили шапки и низко поклонились нам, коснувшись коленом земли. Так салютуют только в особо торжественных случаях. Мы, как могли, приняли оказанную нам честь, и солдаты ушли. Войдя в дом, мы тотчас отпросились у наших друзей и хозяина сходить в лагерь. В доме нам места не хватило, а потому мы разбили палатку на заднем дворе.

Когда мы добрались до лагеря, глава экспедиции сел на раскладушку и сказал: «Я чертовски устал, но не лягу спать, пока не разберусь во всем этом; да что там, я просижу так всю ночь, пока на меня не прольется хоть малый свет истины. Говорю вам, меня это не на шутку задело. А вы-то хороши — сидят себе молча, как будто не происходит ничего особенного!» Мы сказали, что знаем не больше его и видели такое первый раз в жизни.

Кто-то высказал предположение, что они разыграли все это специ­ально. Глава экспедиции чуть не набросился на него с кулаками: «"Разыг­рали"! Скажешь еще! Да таким «артистам» можно платить по мильону в неделю! А губернатор? Да хоть режьте меня, а он перетрухал по-настоя­щему. Признаться, я и сам в один момент был не лучше его. Конечно, и у меня закралось подозрение, когда этот парень — трах-бах! —и преобра­зился. Но я думаю, дело тут не в одном Баггете. Когда солдаты побежали к нам, они же были вне себя от радости. Не все так просто, как кажется на первый взгляд. Ведь они же сперва думали, что Будда пришел им на помощь. А когда раскумекали, что к чему, у них и сердце ушло в пятки. У них, по-моему, даже мечи выпали из рук. А Будда, какой молодец! Как он растормошил этого старикашку-губернатора, а? Наверно, он будет еще посильней Иисуса; да ему и самому пришлось не сладко, одни мы сухими из воды вышли.

А для губернатора — ничего так встрясочка на старости лет! На душе у него, видать, так паршиво, что хоть ремнем удавись. Когда Будда схватил его за руки, я думал, из парня душа вон вылетит. Бог его знает, доживет ли он до утра... Хотя, по правде сказать, оно и к лучшему. Он же тут самая большая шишка. Я бы не хотел оказаться на его месте».

Там мы и скоротали ночь за разговорами и не заметили, как настало Утро. Глава экспедиции встал и, сжав ладонями виски, воскликнул: «Братцы, а вы спать не собираетесь? У меня уже голова опухла от разговоров». Мы легли, не раздеваясь и подремали часок перед завтраком.