Вспоминает Т. Н. Громова, 1927г.р.

 

«Уроки проходили в нетопленых помещениях. Занимались в пальто, в перчатках с обрезанными пальцами, в шубах, платках…И всё же, согревая замёрзшие руки, забывая невзгоды, целиком отдавались музыке…

Второй блокадный учебный год начался с заготовок топлива. Близ станции Шувалово мы разобрали деревянный дом и доски переправили в музыкальную школу.

Важное место в нашей жизни, начиная с осени 1941г., занимала концертная работа.Она давала нам радость и счастье. Мы выступали в прифронтовых воинских частях и госпиталях, подразделениях МПВО. Добирались туда на открытых грузовиках, часто в мороз и вьюгу. Нас принимали так тепло, что о трудностях дороги и вспоминать не хотелось… Мы гордились тем, что своими выступлениями можем скрасить раненым дни пребывания в госпитале, отвлечь их от тяжёлых страданий. И не раз убеждались, как нужна им наша музыка…»

 

Блокада не погасила интереса к книге. Работники библиотек вспоминают, что ребята читали «Приключения барона Мюнгхаузена», романы Жюля Верна, «Тайна двух океанов»,разные исторические повести, народные сказки и сказки Андерсена. Книги уводили их в другой мир, помогали выжить.

 

Из дневника Миши Тихомирова:

«…Только во второй половине декабря 41-го прочитал «Большие надежды» Диккенса и «Властелина мира» Беляева. (Миша погиб во время артобстрела в начале 1942-го года).

 

У Н.К.Чуковского есть такие строки: «В осаждённом Ленинграде удивительно много читали, читали классиков и поэтов, читали в землянках и домах, читали на батареях и вмерзших в лёд кораблях, охапками брали книги у умирающих и в бесчисленных промёрзших квартирах при свете коптилки читали, читали…»

***

 

Из воспоминаний М. А. Ткачёвой:

 

«В эту первую зиму я много читала. У отца прекрасная библиотека, и я брала, что хотела. Что-то понимала, что-то откладывала. Пыталась читать «Невесту Пушкина»

Сергеева-Ценского. Часами рассматривала подшивки журнала «СССР на стройке» за несколько лет, «Столица и усадьба». Не уставала любоваться портретами Натальи Николаевны Пушкиной – её красота, наряды, причёски приводили меня в восторг. Случилось, что в доме кончился зубной порошок (тогда частенько и надолго кончались довоенные богатства – спички, мыло и т.д. Мама сказала, что теперь будем чистить зубы углём. «Как! - возмутилась я. «А разве ты не знаешь, что во времена Пушкина все красавицы чистили зубы углём, порошка ещё не придумали!» Я поверила и послушно каждое утро толкла уголь. Мама очень настойчиво следила за тем, чтобы мы не опускались, регулярно мыли волосы, уши, шею. В нашей семье не было вшей, а вообще это было настоящее бедствие в городе…»

 

* * *

Трогательную историю о книге рассказала О. Н. Тюлева:

«Зимнее утро1942г. Я открыла глаза. За ночь комнату выстудило, но под двумя одеялами и дедушкиным пальто – вполне терпимо. Но надо вставать, надо топить печурку, надо, надо, надо…Раньше я больше знала слово «хочу», «хочу новую куклу, книгу, игру…». Все желания исполнялись. Теперь – железное, жёсткое слово «надо»…

Я встала, подошла к окну, подняла тёмную маскировочную штору, откинула угол одеяла…на подоконнике лежал снег…

Я начала разжигать печку. В это время во входную дверь кто-то постучал. Я открыла, это Вова, сосед…Мальчик тяжело опустился в кресло

-Очень есть хочется, дай что-нибудь почитать.

Я смотрела на худое лицо, заострённый нос, ввалившиеся глаза, на тонкие, как веточки, руки. А ведь совсем недавно его дразнили девчонкой за пухлые щёки…

- У нас папа умер, у Окуневых – Котя – сообщил Вова.

- Мы дедушку похоронили и дядю Васю – сказала я. Говорили спокойно, без слёз.

Где-то разорвался снаряд. Мы умолкли.

- Что же дать почитать? Чарскую? Это для девчонок. Пожалуй, Юрия Германа.

Книга – подарок мамы с надписью «Лёле в день рождения самой суровой годины 1941г»

Вова взял книгу. «Когда читаешь, меньше хочется есть, мысли о еде хоть на время уходят. О другом думаешь Я уже на Луне побывал, с индейцами повоевал». И он исчез в тёмном пролёте лестничной площадки. Через несколько дней Вова умер. «Рассказы» Юрия Германа были последней книгой в жизни мужественного ленинградского мальчика.

Сегодня эта книга хранится в Музее истории города».

 

В холодную зиму 41-42 годов и все дни блокады постоянно работали 22 районные массовые библиотеки. Библиотекари организовывали «передвижки», с которыми ходили по госпиталям и домам, выезжали на передовые позиции.

***

 

Вспоминает Н. Пихалова:

«…Библиотека «15 лет Октября» на Московском проспекте всю блокаду не закрывалась…Читателей было мало…Брали читать больше романы. Молодые брали домой, пожилые читали в зале. Тут воздух был чуть теплее уличного, топили печурку…»

***

 

Вспоминает В.Григорьев:

«…Длинными холодными вечерами зимы 41-42гг., лежа одетым в постели, при свете коптилки я много читал. Особенно мне нравились приключения и путешествия… Р. Амундсен и Ф.Нансен, Русанов и Папанин, Лазарев и Лаперуз, Колумб, Кук, Бугенвиль, Миклухо-Маклай и многие другие путешественники и авантюристы скрашивали мои голодные будни, звали на подвиги и возбуждали жажду путешествий. Жюль Верн, Конан Дойль, Сетон-Томпсон, Лондон, Купер, Майн Рид поддерживали силу духа примерами своих героев – людей и животных…»

В период блокады писатели выпустили более двухсот новых книг, не прекращали работу музыканты, другие деятели искусства.

31 августа 1941г. Дом Красной армии имени С. М. Кирова открыл выставку «Великая Отечественная война советского народа против германского фашизма».

На улицах появились «Окна ТАСС» и плакаты «Боевого карандаша», ярко отражавшие отношение ленинградских художников и писателей к происходящему на фронте и в городе.

***

 

Вера Инбер пишет:

«22 сентября 1941г. В эти дни в осаждённом городе, под бомбами, Шостакович пишет симфонию.

12 октября 1941 г. Большой зал филармонии. Увертюра к опере «Иван Сусанин», Пятая симфония Чайковского… И.О. Брик вёл свою партию, превозмогая боль от ожога, полученного накануне при тушении пожара…

19 октября 1941г. Научная и писательская общественность Ленинграда отметила юбилей великого азербайджанского поэта

Низами…Один из докладов сделал капитан М. М. Дьяконов, специально прибывший для этого с фронта…

28 октября 1941г. Симфонический оркестр радиокомитета готовился исполнять на радио Пятую симфонию Чайковского для Англии. Перед самым началом передачи фашистские самолёты прорвались в город. Бомбы падали на соседние дома. Летели стёкла, сыпалась штукатурка. Двоих в оркестре ранило. И всё же в назначенное время в Лондоне слушали музыку, которая через порабощённую Европу доносилась из Ленинграда…

7 декабря 1941г. Пятая симфония Бетховена и увертюра Чайковского «1812 год». Филармония всё мрачнее. Адский холод. Люстры горят в четверть силы. Оркестранты – кто в ватниках, кто в полушубках…Барабану теплее всех: он согревает себя ударами…

10 декабря 1941г. В Эрмитаже торжественное заседание, посвящённое 500-летию великого узбекского поэта Алишера Навои….

Весной 1942-го в городе зазвучали Бородин и Моцарт, Мусоргский и Шуман, Бетховен и Римский – Корсаков… Ленинградцы слушали в концертном исполнении «Кармен», «Риголетто», «Севильский цирюльник»…

14 июня 1942г… В оркестре филармонии вторые скрипки получили вторую категорию и потому не выжили…Они теперь все новые…

9 августа 1942г. Снова переполненный зал филармонии, как это было до войны и в самом начале войны.

…..19 января 1942г… Всю неделю перед прорывом блокады Ленинград жил так же, как все эти 16 месяцев. В эту ночь было два больших концерта, где исполняли Скрябина и Чайковского. В театре Дома Красной армии (Дом офицеров) шли «Русские люди»

Симонова. В театре Музыкальной комедии шла пьеса «Раскинулось море широко» - из жизни балтийских моряков…

27 апреля1943г. Филармония. Теперь не то. Люстра тогда горела в четверть силы, теперь хрустальные подвески пронизаны светом. У военных новые ордена, которых ещё не было осенью 1941г. Только холодно очень…»

***

 

Вспоминает М. М. Рыбальченко (Хействер), 1930г.р.:

«Февраль 1943 года. Ребят нашей 82-й школы пригласили принять участие в праздничном концерте, который должен быть в клубе Первого флотского экипажа Краснознамённого Балтийского флота. Он в войну и многие годы спустя размещался в здании на площади Труда. Я должна была читать «Третье письмо на Каму» Ольги Берггольц. За месяц до того была прорвана блокада, стихи – об этом великом для армии, горожан, фронта, страны событии. Мне помнится, что я очень волновалась, но читала хорошо, зал слушал меня и аплодировал.

Я осталась стоять в кулисах, чтобы увидеть программу до конца. Ведущий объявил номер, на сцену вышел худенький мальчик из нашей школы, Юра Баскаков. Стихотворение, посвящённое папе, слушали в полной тишине. И вдруг Юра смолк. Видно было, что он борется со слезами. Его отца уже не было в живых, во всём зале не было никого, кто знал об этом.

Юра был настоящим ленинградским мальчиком. Справившись с собой, он дочитал стихи. Зал взорвался аплодисментами. Люди поняли, чего стоил школьнику его трудный шаг, и благодарили Юру.

Помню, грузовик привёз нас ко дворцу Кшесинской. Мы уже не волновались, как доберёмся до дома. Попрощавшись с учительницей и ребятами, я обратила внимание на тишину. Небо чистое, в звёздах, кругом белый снег, сверкающий от лунного света. Так, в торжественной тишине, закончился тот далёкий 25-й день рождения Армии и Флота».

***

 

В.Г. Григорьев:

«Это было в конце декабря 1941 года. Выходной день. Солнечно. На Сытный рынок потянулись люди. Там была «толкучка», где можно было обменять вещи на продукты. Неожиданно начался обстрел района. Первые же снаряды попали на рынок в толпу людей. Было много убитых и раненых.

Мать моего друга Вали Белякова попала под этот обстрел, была тяжело ранена и вскоре скончалась. Следующие снаряды падали на пр. Горького. Один упал около нашего дома, попал в газетный киоск, разрушил его полностью и повредил телефонную будку, которая стояла рядом в сквере. Был поврежден и трамвайный вагон, стоявший напротив. Другой снаряд разорвался у дома № 25, убив двух человек, один из которых был в военной форме. Он шел вдоль ограды парка и многие осколки попали в него. Еще один снаряд разорвался на трамвайной остановке у дома № 49, напротив бывшей биржи труда. Был полностью разрушен один и поврежден другой трамвайный вагон. Много людей было убито и ранено на нашей улице. Вот, по-моему, с этого дня, если мне не изменяет память, и перестали ходить трамваи.

В этот день мы с мамой и моей сестренкой Наташей хотели пойти в кино, на площади Льва Толстого. В доме № 35 с двумя башенками (доходный дом К.И. Розенштейна, построенный по проекту хозяина в 1913 1915 годах, строительство завершено архитектором А.Е. Белогрудом) – размещался маленький кинотеатр «Арс», который еще работал, и в тот день показывали детский фильм «Конек-Горбунок». Мама что-то задержалась, то ли одевала Наташу, то ли еще что-то, но эта задержка, возможно, спасла нам жизнь. Я, уже одетый, вышел на улицу и стоял в нише парадной нашего дома, ждал их. Терпенье лопнуло, и я открыл дверь в парадную, когда за моей спиной раздался оглушительный взрыв, горячая тугая волна втолкнула меня на лестницу. Я бросился наверх. Снаряды продолжали падать. По радио, как всегда с опозданием, было объявлено, что «район подвергается артобстрелу, населению укрыться». Когда обстрел прекратился, я пошел смотреть, что разрушено: в стене и нише, где я стоял полчаса назад, появились щербины от осколков снаряда, они и теперь видны, по прошествии 60-ти лет. Это вторая ниша, где квартира № 12, - мы жили тогда временно у тети Маши, бабушкиной сестры, на втором этаже – это было безопасней, как нам казалось. А тетя к этому времени уже умерла, но не от голода, а от болезни.

В кино мы все-таки сходили, правда не без приключений: когда Иванушка, выйдя в ночной дозор, лег во ржи, достал из-за пазухи краюху хлеба и начал ее жевать – тут у нас потекли слюнки, а в зале раздался звук сирены, возвещавший о том, что началась очередная воздушная тревога. Администрация кинотеатра попросила всех выйти на лестничную клетку, т.к. убежища для зрителей в этом доме не было. Простояв на лестнице некоторое время, мы услышали отдаленный гул артиллерийской стрельбы по самолетам – бомбили где-то далеко. Поняв, что до Петроградской стороны им не добраться, зрители успокоились. Когда тревога окончилась, нас опять пригласили в зрительный зал и продолжили показ фильма с того момента, где Иванушка с аппетитом жует свою краюху. А мы опять облизывались и вспоминали вкус настоящего хлеба».

***