Неформальные категории

Личная репутация заключенного содержит информацию о его при­надлежности к одной из неформальных категорий, на основе которых строится иерархия тюремного сообщества. Спонтанное образование неформальных категорий самими заключенными является примером добровольного создания норм и подчинения их предписаниям. Учитывая, что модель массового заключения неизбежно приводит к образованию в тюрьме общества, то первым свидетельством его способности к автономному существованию можно считать усиление значимости неформальных категорий, которые не совпадают с категориями, установленными формальным образом. В своем исследовании тюремного общества в США Грехэм Сайке отмечает существование 13 неформальных категорий, структурирующих повседневную жизнь в тюрьме. Заключенные, которые замечены в передаче информации надзирателям, получают очень говорящее название – «крысы». К презираемым в тюрьме «крысам» близки представители другой категории – «прогибщики» (center man), которые интериоризируют ценности, нормы и поведенческие стереотипы, навязываемые администрацией. Заключенные, прозванные «гориллами», не останавливаются перед использованием грубой физической силы и насилия для получения интересующих их вещей. «Шакалы» (hipsters, дословно – люди, презирающие условности), в отличие от «горилл», с готовностью при­меняют силу только по отношению к более слабым, к тем, кто не может сопротивляться насилию – «слабакам». «Торговцы» всегда находятся в поиске выгоды, даже если это происходит вопреки соображениям солидарности заключенных. «Рыбами» называют новичков в тюремном мире, тех, кто еще не знаком с правилами «этой» жизни. Пассивные гомосексуалисты получили тюремное прозвище «проституток»… «Отморозкам» (ball dusters) не страшна администрация, по отношению к которой при всяком удобном случае они проявляют свое полное презрение. Эти люди являются носителями ценностей абсолютного отрицания официальных норм. «Гангстеры» (tough) находятся в поиске конфликтов не столько с администрацией, сколько с остальными заключенными. Наконец, всеобщим уважением пользуются «настоящие мужики», отличительной чертой характера которых является самодостаточность и нежелание полностью подчиняться кому бы то ни было. Впрочем, это нежелание не приводит «мужиков» к открытому конфликту с надзирателями.

Система тюремных каст имеет в России долгую историю. Нефор­мальные категории заключенных существовали на русских каторгах задолго до Октябрьской революции 1917 г. Смелость и жестокость отличали представителей одной из самых уважаемых категорий - «иванов», к которым зачастую обращались остальные заключенные за помощью в разрешении карточных конфликтов. «Храпы» (современный русский язык сохранил этот корень в слове «нахрапом» – быстро, не задумываясь о выборе средств) предпочитали всегда действовать чужими руками: они заставляли других заключенных поступать в своих интересах. Прозвище «шулер» давалось признанным специалистам игры в карты. Этот термин равным образом сохранился в своем пер­воначальном значении в русском языке. «Асмадеи» были российским аналогом американских «торговцев»: их характеризовало стремление превратить в товар все, что попадало им в руки. Зависимое от сильных тюремного мира – «иванов» и «храпов» положение имели заключенные, называемые «шпаной». В советский период шпаной называли уличные банды, состоящие главным образом из 8–16-летних подростков. Категория «жиганов» включала в себя всех тех, кто нарушил неформальные нормы, принятые в тюремном мире. Наконец, наиболее разнородным был состав «воров», к которым относились представители более 25 видов этого ремесла: домушники, карманники, взломщики и т.д.

С образованием лагерей принудительных работ неформальные категории не исчезли, а, наоборот, усилились, хотя и стали менее много­численными. На смену дореволюционной тюремной иерархии пришла новая, более соответствующая реальности советского тюремного мира. Далее мы будем говорить лишь о тех категориях, которые существуют в российской тюрьме по сегодняшний день. Эти категории распространены повсеместно, вне зависимости от месторасположения пенитенциарного учреждения или его режима. Другими словами, речь идет о всеобщих категориях, на которых и основывается «маленькое» тюремное сообщество. «А вот раньше было: вот в зону меня привезли, я распределение прошел, в барак захожу и я вот хожу по секции, кто где спит – я сразу скажу, что это человек... Вот эта камера – живут … шерстяные, вот здесь живут обиженные, здесь барыжники, вот здесь мужики, здесь – воры, здесь повара, здесь доктора».

Можно выделить следующие категории заключенных.

· Блатные (припотелые –в воспитательных колониях для несовершеннолетних), играют роль носителей тюремной субкультуры как альтернативы нормам, навязываемым пенитенциарной админист­рацией. Блатные сохраняют свою верность неформальным ценностям и нормам даже в тех случаях, когда за это приходится «страдать» и нести подчас жестокие наказания.

· «Мужики» (пацаны – в воспитательных колониях) стремятся сохранить свою автономность, независимость как по отношению к администрации, так и по отношению к блатным. «Мужик, то есть настоящий мужик - это же после вора второе звание...». Мужики видят в труде главное и практически единственное решение проблем, с которыми они сталкиваются в тюрьме. Труд также является основой чувства солидарности, высокочтимого в этой среде. «Традиционные воровские понятия: это в первую очередь гуманность и в первую очередь помощь не людям, которые считают себя, так сказать, "крутыми" – то есть братва, а в первую очередь помочь тем людям, которые, ну, "мужики", работяги».

· Изгои, маргиналы тюремного сообщества объединяются термином масти (шерстяные, непутевые, обиженные). Масти не имеют права гражданства в тюремном мире. Они исключены из социальной жизни тюрьмы и вынуждены ограничивать свое повседневное общение кругом таких же, как и они сами, изгоев. «У нас как раз вообще непутевых не было... Это когда вас рассаживали - уже как-то распределяли, или как? Ведь в других камерах были непутевые... Ну да, но у нас отдельная камера была – там специально селили непутевых... То есть это сама администрация уже сама решила. Да, чтобы не было там никаких проблем...». Представители мастей, несмотря на свое маргинальное положение, достаточно многочисленны: они составляют от нескольких до нескольких десятков процентов всего контингента тюрем. В последние десятилетия наблюдается резкий рост числа мастей, своего рода «инфляция» этой категории. «Может чуть-чуть больше, процентов 60 были именно ниже путевых – вот крысятничество и масса всяких разных...». «Не каждый второй, каждый третий. Конечно, не по­ловина. Ну кто до какого опустился». Масти, в свою очередь, под­разделяются на множество более мелких категорий.

· «Козлы», они же «дятлы», открыто сотрудничают с администрацией и передают ее представителям всю интересующую их информацию. Взамен своих услуг (которые другие осужденные считают предательством, «стукачеством», ср.: «дятел стучит») козлы получают некоторые поблажки от администрации и в целом поддержку с ее стороны в организации своей повседневной жизни. «Они сдают за пачку сигарет. Два дятла между собой встречаются – друг другу по морде дали и бегают. Один одного сдал – получил пачку сигарет, этот пошел его сдал – пачку сигарет получил – обоим хорошо. А вместе в обнимку ходят». Случай козлов хорошо иллюстрирует конфликт между принципом персонификации отношений и всеобщим характером неформальных категорий. С одной стороны, «актив – это вообще, стремно». С другой стороны, «нету плохих должностей, есть плохие люди... завхоз есть завхоз... если он справляется со своими должностям, то все нормально, кто ему что плохого скажет... если он в актив вступил – это его проблемы...».

· Лица, осужденные за экономические преступления (например, за спекуляцию в советскую эпоху) и организаторы различных актов купли-продажи уже в самой тюрьме носят презрительное имя «барыги» или «барыжника». «Так он на свободе кооператор? Так он никто... В общак они (воры-карманники. – А.О.) выделяют, а эти – не выделяют. А вот когда спекулянты или барыги сидели, они тоже никак вот не содействовали? Нет, не содействовали... Барыга он барыга и есть. А кого называли барыгой? Того, кто торговал... По каким статьям человек сидел, чтобы его назвали барыгой? Торговый работник – кто он, конечно, барыга. Кто же он. Он и вас обманывал, и меня обманывал. Недовес, перевес, правильно? Ну вот в иерархии, в прежней иерархии, где были все эти мужики и блатные, какое место там барыга занимал? Ниже мужиков...».

· Еще одна презираемая всеми заключенными категория – фуфлыжники, включает тех, не может или отказывается платить карточный долг («гонит фуфло»). Понятие долга носит в тюрьме сакральный характер и отказ вернуть долг однозначно влечет за собой исключение из социальных взаимодействий, из «уважаемого» тюремного сообщества. «Не отыгрался - он еще дальше залез. А это уже по нашему фуфло. А фуфлыжник, это, говорят, хуже педераста. И все, человек пропал – вот надо платить... Как-то чего-то и он уже пошел – туда, сюда. Ну, в общем, можно сказать, человек опускается. Все, человек пропал, то есть этот человек способен сделать любую пакость, любую гадость. Его уже нормальный человек бо­ится».

· Заключенных, не привыкших поддерживать себя в порядке и соблюдать правила личной гигиены, называют «чертями» (как правило, ими становятся в тюрьме лица без определенного места жительства). «Это те, кто грязные ходят, не моются, не стираются».

· «Крысы» в российских тюрьмах, в отличие от американских тюремных «крыс», описанных Сайксом, несут это клеймо в качестве наказания за мелкое воровство, совершенное уже в тюрьме: за пачку сигарет, взятую без разрешения хозяина из тумбочки, за одежду, украденную при выписке из тюремной больницы, и т.д.

<…>

Глубоко иерархическая структура неформальных категорий, их опора на персонифицированные отношения, жесткий и бескомпромиссный характер норм, регулирующих взаимодействия между представителями различных «каст» позволяют предположить традиционную природу тюремного сообщества. Но полностью ли сводится тюремный мир к традиционному или же традиция является лишь одним из ключевых элементов в его конструкции? Процедура инициации в тюремную жизнь очень похожа на ритуальные обряды, принятые в традиционных обществах. Каждый новичок, впервые попадающий в камеру СИЗО, пребывает в полном неведении о смысле и значении окружающих его вещей и поступков. Действительное значение того или иного поступка, того или иного жеста или реплики не так легко правильно интерпретировать, что затрудняет задачу правильной подачи себя и утверждения в новой среде. Без знания многих тонкостей лучшие намерения могут привести к обратному результату. Новичок «вынужден задумываться о значении вещей, очевидных для более опытных товарищей. Он лишен того опыта, который формирует прошлое социальной группы. Он – человек без прошлого, без истории». В традиционном обществе решение проблемы интеграции новичка заключается в сложных процедурах его инициации, в ходе которых он вынужден пройти через все основные этапы эволюции «маленького» общества. Новичок на практике должен познакомиться со значением неформальных норм, категорий и поведенческих образцов. Учитывая высокий уровень рецидивной преступности, инициация в тюремную субкультуру происходит лишь один раз, в момент первого попадания в тюрьму. Чаще всего она касается несовершеннолетних, так как именно в этом возрасте начинается «карьера» большинства рецидивистов. «Эту школу, ни малолетки, ни общий режим, они (молодые. – А.О.) не проходят, это то, что нужно, хоть там беспредела и много, но это нужно, это остается на всю жизнь, это уже... как оно это, то, что на себе испытаешь».

Изучение ситуации в воспитательных колониях позволяет ознако­миться с многочисленными вариантами организации ритуала инициации. Колонии для несовершеннолетних – «малолетки», имеют плохую репутацию, с одной стороны, по причине жесткого контроля администрации за жизнью несовершеннолетних осужденных, с другой стороны, из-за множества испытаний, называемых «прописками», которые каждый новичок обязан стойко выдержать. «Вот я пришел в камеру, а там уже сидят, по году, может быть. У них уже как традиция. И переходит из поколения в поколение. Прописки разные, лажи там... Оно ведь как традиция переходит. И очень трудно, некоторые не переносят этого. Мало кто даже из взрослых перенес бы». Стоит специально подчеркнуть, что речь идет о термине «прописка», заимствованном из официального русского языка: пропиской назывались процедуры получения разрешения на жительство в новом месте, особенно сложные и жестокие (до сих пор, несмотря на многочисленные решения судов в пользу их отмены) в Москве.

Приведем несколько примеров прописок, организуемых для вновь прибывших в воспитательных колониях: «Вот такой достаточно безобидный пример – мальчика ложат на скамейку, одевают на него фуфайку и натягивают на лицо рукав, так, чтобы он видел, и задают ему различные вопросы в плане знаков зодиака до тех пор, пока он не назовет знак Водолея, и когда он называет этот знак, на него выливают ну, литровую банку воды. То есть это догадаться человеку со стороны практически невозможно? Практически, да. Соответственно, если на него выливается, то он уже понижается в статусе. Ну, нет, не понижается, это такой характерный пример физического воздействия – вот человека ставят просто на газету и говорят человеку: сойди с ума – человек начинает кривляться, изображать из себя непонятно что – а нужно просто отступить. Вот пример один: закрыть глаза и я должен пальцем тыкать и называть ребят там или какие-то предметы, шутка заключается в том, что локоть намазывают мылом, складывают его вот так и моей рукой заставляют дотронуться. Было очень неприятно, и получилось, что я загасился, сам не зная того. (…) Вот когда мне уже ребята объяснили, тогда мне это уже стало смешно, чуть попозже, а до этого мне было совершенно не до смеха. Поэтому у кого-то могут просто возникать какие-то комплексы неполноценности…». Как легко убедиться из этих примеров, догадаться о смысле «прописки» практически невозможно: его нужно знать. Либо ты не в первый раз в тюрьме и ты знаешь смысл испытания, либо ты новичок и ничего не смыслишь «по этой жизни». Либо право на гражданство в тюремном сообществе подтверждается, либо ты пока остаешься чужаком, «иностранцем».

Впрочем, существует множество «дверей», ведущих в тюремный мир, и «прописки» представляют лишь одну из них. В общем и целом не существует безусловной необходимости пройти через ритуалы инициации. Так, в среде взрослых заключенных предпочитают объяснять новые правила на словах, а не навязывать их грубой силой и издевательствами. Иногда взрослые заключенные даже стараются дистанцироваться от «правил игры», принятых в колониях для несовершеннолетних. «Вот где как раз больше всего живут по понятиям – это на малолетке. И люди оттуда приходят, они именно зациклены на понятиях, на своих понятиях. А у них понятия вообще другие. И законы другие, немножко строже, жестче». Такой подход, однако, не означает, что новичок сразу же будет признан в качестве полноправного члена тюремного сообщества. Просто инициация принимает другие, более гибкие и гуманные формы. «Когда человек приходит в зону, даже посидевший много или что... люди, то есть люди, которые действительно придерживаются преступных правил... ну, как говорится, в авторитете люди, они же смотрят на человека первое время – «А, пришел, там со свободы и все...» – как он себя повел, что чего, как, почему, его движения, и все прочее... Тогда только этого человека к себе подпускают, в этот круг – когда видно, что человек ведет себя правильно...».

Парадоксально, но зачастую инициация в тюремные порядки про­исходит задолго до первого опыта собственно лишения свободы, что можно рассматривать в качестве дополнительного аргумента в пользу схожести, конгруэнтности тюремного сообщества и общества советского типа. «А тебе кто это объяснял? Мне кто объяснял – мне еще на воле... я пришел и уже много кого знал, ну, много земляков было. Одного знал еще по воле. Общался. Поэтому было проще». Помимо друзей, уже побывавших в тюрьме, источником информации о тюремных порядках становятся песни и художественные произведения о жизни за решеткой. Мы вернемся к анализу феномена блатной культуры в советском обществе в разделе 3.2.7 «О конгруэнтном характере норм», здесь же достаточно упомянуть распространенность практики построения реальных отношений на основе некоего идеально (из песен, книг) созданного образа. «Хорошо, но ты вот читаешь книжки, ну, про криминальный мир, да? Ну, про криминальный мир. Про закон, который сейчас в данный момент на воле соблюдается, не которые были раньше... А ты не стараешься, ну, эти действия здесь производить? Нет, я не стараюсь, ну, если я читаю книгу, и там, на­пример, советы, то это не только, что я вот прочитаю книгу и эти сове­ты я для себя зарублю. Здесь – чтобы все обходилось без беспредела, беспредел никому не нужен, авторитета ты не добьешься так, добиваться его надо хотя бы головой... А что ты слушаешь? Я, ну, в основном блатные песни... Лесоповал, что ли? Лесоповал, Круг...». Автор был поражен, когда несколько его несовершеннолетних собеседников сослались на достаточно редкую и изданную в провинции небольшим тиражом книгу, описывающую тюремную жизнь (речь идет о книге Валерия Абрамкина и Юрия Чижова, многочисленные ссылки на которую можно найти в настоящем исследовании). Следовательно, подтверждаются наблюдения Диего Гамбетты относительно роли, которую сыграл созданный средствами массовой информации образ мафии в процессе ее становления.

Тем не менее, если новичок нуждается в помощи для того, чтобы суметь правильно позиционировать себя в тюремной иерархии, он ее получит. Здесь важно отметить усилия, которые в этом случае требуется затратить на разъяснение вещей, кажущихся очевидными для любого «старожила» тюрьмы. «Первый этап – вот сюда не ходи, вот сюда можно садиться – вот этот первый этап, как только человек вошел – ему сразу должны объяснить. Вот где тут сидит авторитет, где кто». Акцент на объяснении и, следовательно, на достижении понимания, способствует тому, чтобы заключенный сделал осознанный выбор стратегии своей жизни за решеткой. В терминах теории соглашений речь идет о выработке каждым заключенным своего «проекта». «Каждый приходящий в зону сначала ознакомливался со всей этой жизнью. Там не спрашивали так, с бухты-барахты. Его вводили, объясняли доходчиво. «Все? Понял?» – «Понял». Вот это можно, вот это нельзя. Все раскладывали ему по полочкам. «Хочешь жить вот так? Живи так. Хочешь мужиком жить. Живи мужиком. Хочешь...? Тянешь на что-то? Живи так. Как ты хочешь?» – «Вот так я хочу» – «Живи!». Тогда человеку давали жить. Понимаете?». Подводя итог разговору о неформальных категориях, мы можем подтвердить исходную гипотезу относительно тюремного сообщества как амальгамы двух сфер: традиционной и «проектной». Категории, эволюционным образом возникшие в тюрьме, не исключают ни традиционной, ни «проектной» интерпретации. Однако вряд ли можно говорить о достижении в рамках «маленького» общества глобального компромисса между традиционным поведением и действиями, ориентированными на «проект».

 

Олейник А. Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти. М.: Инфра-М, 2001. С. 13-15, 95-106.