ПИРАМИДЕРЫ

 

Ханс не знал, сколько времени уже провел в этой каморке. Значительная глубина и отсутствие окон в крохотном, лишенном освещения помещении непонятного назначения, в которое он попал, свалившись с откуда-то взявшейся под толщей льда железной стены, украшенной гигантской свастикой, мешали сориентироваться.

Главное, что при падении он ничего себе не сломал, а кровотечение из носа через некоторое время удалось остановить. Правда, в результате сильно затекла шея. Плевать! По крайней мере, смерть от обморожения в ближайшее время ему не грозила.

Вокруг забившегося в угол Крюгера бесшумно текла вязкая, чернильная пустота. Определить местоположение было невозможно. Компас, как и очки, разбился при падении, да и все равно в кромешной темноте от него сейчас было бы мало толку. Перед его широко раскрытыми, устремленными в ничто глазами от долгого пребывания в темноте изредка начинали выплясывать разноцветные круги и полосочки, сплетаясь в причудливые узоры. Узоры, в свою очередь, превращались в выплывающие навстречу лица встреченных когда-то людей: знакомых и бывших коллег по работе, жены, Дубкова, вечно настороженного увальня Бака и других обитателей «Новолазаревской», на которой он вынужденно провел последние двадцать лет. И конечно, этого придурошного янки Макмиллана! При воспоминании о техасце вяло опущенные руки сами собой сжимались в кулаки. Неблагодарные свиньи! Они сплотились против него! Ничего… Он им всем еще припомнит!

Конечно, если выберется.

Холодный аналитический расчет сейчас — единственное спасение. Крюгер закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Падение длилось около десяти секунд, скорость была приличная, из чего можно заключить, что речь идет о глубине в несколько десятков метров. Ясное дело, что без лестницы или альпинистского снаряжения ему не выбраться на поверхность. К тому же туннель, по которому он летел, извивался, словно кишки морского леопарда. Крюгер нашел мужество признать, что ситуация получалась не из приятных.

Задачка.

И кому потребовалось громоздить какое-то сооружение в толще ледника, когда на поверхности до сих пор хоть шаром покати? Какой стране оно принадлежит? Что это — исследовательский зонд, невесть когда застрявший под наросшей со временем толщей льда, подводная лодка, корабль или черт знает что еще?..

Нет, слишком большая махина. И что означает свастика, этот давно канувший в лету символ когда-то побежденного нацизма? Чья-то шутка? Но какой умник рискнул бы спуститься на такую глубину, чтобы нарисовать на погребенной подо льдом конструкции символ, ставший синонимом скорби и ужаса, да еще такой огромный? Это вам не расписаться на заборе баллончиком с краской.

Значит, этому сооружению вполне может быть лет сто. Последний привет из того давно ушедшего времени. Крюгер потер плечи, чтобы сбить защекотавший его озноб, в очередной раз протер слезящиеся глаза и часто поморгал. Призрачные образы продолжали осаждать сознание. Иногда из темноты выплывало сразу несколько лиц, которые формировались в причудливые уродливые физиономии, так же беззвучно исчезавшие в неподвижной чернильной пустоте. Порой немцу чудился еле уловимый шепот, словно потревоженная пустота голосами тысячи потерянных душ недобро интересовалась, кто осмелился нарушить ее вечный покой.

Ханс вяло повел рукой по прохладному полу, дотронувшись до лежащей рядом прорезиненной плотной ткани. Хорошо еще, успел ухватиться за рюкзак, в котором лежали две банки то ли фасоли, то ли бобов, или чего там еще ему нехотя засунул этот проклятый американец? У него остался лук, но колчан со стрелами потерялся при падении, и толку от изогнутой палки теперь было мало. И черт с ней! Он все равно не умел и не собирался охотиться. Дурацкая игра, придуманная треклятым Советом!

На какое-то время о проблеме провианта можно было забыть и полностью отдаться исследованию странного места, в которое он попал. Крюгер быстро догадался, что угодил в некое подобие вентиляционной шахты.

Шахты чего?

Ладно, если это действительно вентиляция, значит, она должна откуда-то и куда-то вести, а это дает призрачный шанс вырваться на волю.

«Спокойно, Ханс, — мысленно подбодрил себя изгнанник. — Просто с визитом к австралийцам придется немножко подождать».

От раздумий вскоре отвлекло резко навалившееся чувство голода. Нашарив рюкзак, немец извлек из него жестяной цилиндрик банки, с которой давным-давно сползла этикета. Открывалки, разумеется, не было. Достав нож, Крюгер на ощупь аккуратно приставил лезвие к краю банки и не сильно ударил ладонью по рукояти, тут же пропоров выскользнувшим лезвием руку от запястья до мизинца.

— Черт тебя подери! — выругался изгнанник, в сердцах запустив гулко звякнувшей банкой в темноту.

Кровоточащую рану, за неимением лучшего, пришлось перевязать шерстяным носком. Лезвие охотничьего ножа было острым, и порез получился глубоким. Саднил он изрядно.

— Будьте вы все прокляты! — морщась от боли, прошипел сквозь зубы запертый в железной коробке человек.

Но вскоре Крюгер снова взял себя в руки. Криками и бранью делу не поможешь, да и силы нужно беречь. Еще некоторое время потребовалось на то, чтобы, стоя на четвереньках, нашарить откатившуюся в дальний угол злополучную банку. На этот раз, скинув обувь и зажав паек между ступнями, Крюгер взял нож за рукоять и стал осторожно стучать по нему ребристой подошвой ботинка. На четвертом ударе лезвие с характерным щелчком подалось вниз, проделав в жестянке небольшое отверстие. Облизнув кончик ножа (и при этом чуть не отрезав себе язык), он отбросил импровизированные инструменты и, схватив банку обеими руками, жадно припал к ней.

В рот булькающими толчками полилась тоненькая струйка пузырящейся соленой жидкости. Бобы. Отвратительные, слипшиеся, просроченные бобы, почти утратившие вкус и форму. Еще бы, на кой черт снабжать нормальной едой приговоренного к смерти? Испорченную, негодную пищу выдавали крохотными порциями, сугубо для успокоения совести…

Но для оголодавшего, измученного вынужденным пленом человека это был самый настоящий пир. Снова взяв нож и с огромным трудом вскрыв по окружности банку, что стоило новых порезов на и без того натруженных нелепой схваткой руках, Крюгер, давясь от нетерпения, разом опрокинул холоднющую клейкую массу в рот, жадно загребая ее со дна кончиками исцарапанных пальцев.

— Не думал, что когда-нибудь так обрадуюсь бобам, — с наслаждением облизывая слипшиеся от крови и сока пальцы, пробормотал он.

Желудок заныл и тревожно заурчал. Снедаемый голодом изгнанник с невероятным усилием удержался, чтобы не накинуться на вторую банку — разум еле совладал с раззадоренным скудной подачкой организмом.

Через несколько минут немного отпустило, и Крюгер вновь принялся на ощупь обследовать свою темницу. Путь наверх был отрезан однозначно — вслепую нашарив широкое отверстие, через которое он вывалился сюда, изгнанник не смог нащупать стен. Слишком широко, не ухватиться, а значит, назад дороги нет. Ханс снова опустился на четвереньки. Все это время ему не давала покоя мысль, вертящаяся где-то на границе сознания и несколько минут назад быстро вытесненная из головы резко навалившимся приступом голода.

Бобы-бобы-бобы…

Съесть вторую банку? Нет, хватит об этом! Так, что же еще?

Крюгер сосредоточенно зажмурился, изо всех сил стараясь ухватить за хвост мимолетную мысль, шустрой ящеркой ускользающую из головы.

Ну конечно!

Звук, который издала стукнувшаяся о стену полная банка! Он был не плотный, а звонкий, словно удар пришелся не по массивному куску металла, а по тонкой перегородке. Нашарив банку, Ханс принялся бросать ее в разные стороны, внимательно прислушиваясь к гулким отзвукам ударов. На третий раз он услышал тот же самый звонкий звук и, подобравшись к стене, постучал по ней рукоятью ножа.

Звяк-звяк-звяк!

А рядом?

Бум-бум-бум!

Так и есть! Окрыленному надеждой человеку даже показалось, что металл слегка двигается под нетерпеливым нажимом рукоятки. Дрожащими пальцами он с замиранием сердца стал нашаривать болты или другие возможные крепления по краям пластины.

А вдруг не будет? Если сварка… Тогда все — страшная смерть от голода и обезвоживания, возможно, всего в нескольких сантиметрах от спасительной свободы. Что могло ожидать по ту сторону стены, Ханса пока не волновало. Главное — выбраться!

К счастью, заклепки нашлись — четыре массивные ржавые шляпки с толстыми углублениями посередине, достаточно широкими, чтобы в них спокойно могло уместиться лезвие ножа. Согнувшись над одной из них, немец с трудом принялся орудовать импровизированной отверткой.

«Ничего, меня еще рано списывать со счетов!» — злорадно думал Крюгер, хотя крутить было тяжело и неудобно: ручка с усилием вращаемого ножа то и дело упиралась в стенку, и его приходилось перехватывать, отпуская на это драгоценные секунды времени. Вдобавок сильно мешала опять начавшая кровоточить пораненная рука.

Наконец последняя заклепка с надсадным ржавым скрежетом бухнулась на невидимый пол, и обливающийся потом Крюгер вздохнул с облегчением. Обессиленно прислонившись к стене, он некоторое время отдыхал перед последним этапом работы — устранением пластины. В барабанные перепонки тяжело дышащего человека вновь стал осторожно закрадываться вызванный подступающими галлюцинациями шепот, и он решил не медлить. Нащупав края пластины, немец с усилием потянул ее на себя, но скованный за прошедшее столетие ржавчиной металл не хотел поддаваться. Засунув нож между стыком пластины и стены, Ханс попытался подковырнуть выступ, но в итоге чуть не сломал лезвие. Тогда, надев ботинки и улегшись на пол, немец с остервенением стал лупить подошвами по непреклонной преграде.

— Давай же! Поддавайся, черт тебя дери! — сквозь стиснутые зубы молил сражающийся за жизнь человек, неистово молотя по крошащейся ржавчиной жестянке.

Крепление стенки было устроено таким образом, что вытолкнуть ее можно было только вовнутрь, с той стороны, где находился Ханс. Но Крюгер все равно бил по ней ногами, не желая сдаваться, пытаясь из последних сил расшатать неподдающееся препятствие. И в тот момент, когда он уже перестал чувствовать отбитые ступни, металл услышал. С оглушительным скрежетом разболтанный в креплениях фрагмент стены накренился и бухнулся на ноги вскрикнувшего изгнанника. Взмокшее лицо обессиленно распластавшегося на полу человека захолодил налетевший из-за перегородки спертый воздух.

Снова собравшись с силами и кое-как вытащив ноги из-под тяжелой пластины, Ханс по-пластунски вполз в открывающийся за стенкой длинный низкий коридор, толкая перед собой рюкзак.

Как бы ему сейчас пригодился фонарь или, на худой конец, факел!

Наполненный гулом гуляющего туда-сюда воздуха тесный вентиляционный коридор казался бесконечным, но Крюгер упрямо полз вперед, остервенело отталкиваясь от пола отбитыми локтями и коленями и останавливаясь только, чтобы прислушаться. Вскоре он добрался до Т-образной развилки, и некоторое время отдыхал, решая, в какую сторону двигаться дальше. Еще раз послушав ветер, дыхание которого теперь явственно отдавало солоноватым привкусом моря, он выбрал правое ответвление, через несколько метров окончившееся еще одной привинченной переборкой и проржавевшей дырявой пластиной в полу.

Тупик, будь он проклят! Что дальше? Спускаться? Но куда?

Еще раз осмотрев препятствие, загнанный в угол и до предела измотанный Крюгер решил, что спуститься, в принципе, возможно. Только вот какая высота ожидала его под трубой? Не переломает ли он кости, свалившись неизвестно куда? А, неважно! Ползти назад, даже не имея возможности развернуться, представлялось сущим безумием, и немец решил рискнуть. В конце концов, оттуда дул опьяняющий свежий ветер, а значит, поверхность недалеко. И, что самое главное, из многочисленных дырочек тоненькими полосками пробивался подрагивающий тусклый свет. Выбор предмета для определения высоты не занял много времени — нож, как оружие и средство добычи пищи, конечно же был ценнее. Подтянув рюкзак и расшнуровав застежку, Крюгер вытащил помятую банку с бобами и, занеся над ближайшим крупным отверстием, немного помедлив, аккуратно разжал пальцы.

Стук упавшего и покатившегося по поверхности предмета послышался почти сразу.

Именно стук, а не всплеск. Значит, все-таки земля!

Изнасилованные длительным пребыванием в темноте нервы были уже ни к черту.

Съежившийся от напряжения Крюгер выдохнул с облегчением, прижимая щеку к холодной стенке шахты.

Невысоко. Значит, можно спрыгнуть.

Подтянув ноги, немец поудобнее перехватил рюкзак и осторожно двинулся вперед, ладонью ощупывая похрустывающую и прогибающуюся под его весом трубу. Потихоньку, потихоньку, вот здесь как раз подходящее место, чтобы аккуратно спрыгнуть…

Но ржавый металл не выдержал, и человек закричал, ощущая, как под ним стремительно разрушается непрочная опора. В следующее мгновение он, перевернувшись в воздухе, обрушился вниз с трехметровой высоты.

 

* * *

 

Некоторое время распластавшийся Крюгер отчаянно кашлял, наглотавшись ржавой пыли из поднятого падением густого облака. По глазам резанул яркий свет, и их пришлось зажмурить, давая привыкнуть к новым условиям. Открытые участки тела сковал жуткий холод, поэтому Ханс на ощупь достал из рюкзака перчатки и шапку и лишь после этого решил наконец осмотреться.

Он находился на краю круглой бетонной площадки, на полу высеченной в массиве льда высокой пещеры. Позади места падения, в крошащейся высокой бетонной стене, была сделана овальная дверь с круглой ручкой, похожая на корабельную. Дверь была слегка приоткрыта, а на ее торце выцветшей белой краской по трафарету было выведено «211», и чуть ниже надпись на немецком: «Береговой пост № 4».

Откатившаяся в сторону банка с бобами непременно свалилась бы с края обрыва, если бы не препятствие, бывшее единственным сооружением на площадке. Поднимавшийся Крюгер так и застыл на четвереньках, медленно поднимая голову. Над ним, возвышаясь до самого потолка, подобно каменной глыбе, застыло огромное орудие береговой обороны. Вытянутое дуло, напоминавшее ствол толстого дерева, было нацелено на далекий проход в узком ледяном ущелье, где едва различимо искрилось подсвеченное солнцем море. На вылизанном атлантическими ветрами металлическом теле был изображен черный крест с белой окантовкой.

Поднявшись с колен, Крюгер подошел к застывшему орудию, осматривая покрытые сосульками старинные вентили и рычаги наведения, до которых уже черт знает сколько не дотрагивалась человеческая рука. Немец попытался определить видимую через амбразуру местность, но не узнал ее.

— Что за черт? — вымолвил он удивленно.

Осторожно заглянув в проем за своей спиной, он потянул заскрипевшую дверь на себя и вошел в сумрачное помещение. Под подошвами ботинок зашуршал мелкий мусор, хрустнуло битое стекло. Перед замеревшим на пороге Крюгером простирался длинный коридор-галерея, с одной стороны освещаемый солнечным светом, проникавшим через узкие вытянутые бойницы, расположенные на равном удалении друг от друга. В противоположном конце виднелась такая же дверь, распахнутая настежь, а за ней — темнота.

Но внимание Крюгера привлекло не это.

Где-то посередине между дверью и изгнанником на полу, неестественно вывернувшись и прислонившись к стене, сидел припорошенный инеем человек, облаченный в форму немецких войск. Приблизившийся Ханс изумленно оглядел останки, из-за постоянного холода так и не разложившиеся толком. На обледеневшей каске скалящейся посмертной улыбкой мумии с вваленными глазами белой краской была выведена эмблема: две молнии, SS. Валявшийся на полу угловатый «шмайссер» с истлевшим, словно дохлая змея, ремнем, был прислонен заржавленным дулом к согнутой в колене ноге.

Присев напротив, Крюгер, борясь со страхом и тошнотой, оглядел иссушенные человеческие останки. Сейчас он, уважаемый биолог с докторской степенью, человек, последние двадцать лет уверенный, что исходил ледяную пустыню вдоль и поперек, созерцал невесть откуда тут взявшегося солдата «СС», жившего и дышавшего много лет назад. Своего земляка.

Невероятно. Непостижимо…

Ощущение какого-то нелепого маскарада, фарса, задуманного свихнувшимся режиссером, не покидало мозг, за тридцать лет привыкший перерабатывать лишь четкие научные выкладки и факты.

Как? Откуда?!

Вопросы взбесившимся табуном полезли в голову, напирая друг на друга. Тот факт, что Ханс попал на непонятно когда здесь отстроенное и, что менее всего объяснимо, не обнаруженное до сих пор фашистское укрепление, более не подвергался сомнению. Изгнанник еще раз оглядел труп, словно сахарной пудрой припорошенный инеем, и решительно стиснул зубы. Ему требовалось последнее подтверждение, и он был обязан его получить. Проглотив подступивший к горлу ком и медленно стянув перчатки, Крюгер дрожащими пальцами стал осторожно расстегивать ледяные оловянные пуговицы на мундире солдата. Пошарив во внутреннем кармане, он вытащил на свет пожухлую книжечку в кожаном переплете и, поднеся к глазам, осторожно перелистнул хрупкие, пожелтевшие от времени листки.

— Хольм Гиблер. Дата рождения — шестое июля тысяча девятьсот одиннадцатого года, — дрожащими губами прочитал он и поверх книжки посмотрел на улыбающийся каким-то своим вечным мыслям череп, поникший под весом каски. — Но как это может быть?

В этот момент из раскрытой в противоположном конце коридора двери с низким гулом налетел порыв ветра, и поежившийся Крюгер нервно огляделся, словно застигнутый на месте преступления вор. Облизнув пересохшие губы, он не глядя засунул документы погибшего солдата в нагрудный карман своей куртки и поднялся на ноги, при этом задев носком ботинка звонко бухнувшийся на пол автомат.

Отойдя на несколько шагов, Ханс обернулся со странным ощущением, что может ничего не увидеть. Будто давно истлевшие останки на самом деле были фантомом и могли враз испариться за его спиной. Поникший солдат сидел на своем месте, но Крюгер все равно ощутил пробежавшую вдоль позвоночника дрожь. Неожиданно вскрытое нацистское гнездо, все эти годы находившееся у них под ногами, пугало и завораживало одним фактом своего существования.

За второй дверью обнаружился широкий, облицованный плиткой коридор с покатым арочным потолком, по обе стороны от которого тянулись массивные железные двери высотой под два метра. Различив на полу бесформенные силуэты, оказавшиеся телами застигнутых внезапной и загадочной смертью людей, и не спеша идти дальше, Ханс попытался проанализировать ситуацию.

Итак, им сделана находка, представляющая невероятную ценность для мировой истории, но вынужденная бесславно догнивать свой век во льдах, ввиду того, что мировая история вот уже два десятка лет как кончилась.

Крюгер ухмыльнулся своим мыслям.

Что еще интересного?

Обнаруженные им останки эсэсовца и скорчившиеся на полу тела в коридоре явно говорили о том, что на базе были люди. И как-то ведь они сюда попали… Значит, тут есть выход на поверхность, и его можно найти — а раз так, он его обязательно отыщет. Но чтобы двигаться дальше, изгнаннику по-любому был нужен свет, иначе он неминуемо заблудится. Только где его взять? Крюгер прищурился, всматриваясь в надписи на дверях.

— «Склад боеприпасов», «Столовая шестой строительной бригады», «Комендантская», — он шепотом читал ближайшие истертые таблички, едва различимые в полосе бледного света.

Вот если бы попался какой-нибудь склад или, на худой конец, хозблок, он бы точно смог смастерить из чего-нибудь самодельный факел. Найти что-то из местного инвентаря, исправное по прошествии сотни лет, он, разумеется, не рассчитывал. Но ведь в медпункте могли сохраниться хотя бы бинты?

Наугад заглянув в пару ближайших дверей, Ханс обнаружил небольшой кабинет коменданта с посеревшим от времени столом и ржавым металлическим шкафом в углу. Перешагнув через лежащий прямо у входа странно покореженный, словно его жевали, алюминиевый стул, Крюгер вошел в комнату.

Комендант сидел на своем месте за столом, из-под фуражки уставившись на незваного гостя чернеющими пустыми глазницами. У туловища отсутствовали руки, и они явно были оторваны вместе с мундиром. Одна из них валялась на полу недалеко от шкафа. «Наверное, от времени отвалились», — попытался успокоить себя Крюгер, но рваные края на кителе в местах, куда раньше были пришиты рукава, наводили на мысль о насильственном вмешательстве. Забредший в этот жуткий склеп человек снова вздрогнул.

Ящики стола, за исключением нескольких, были разбросаны по полу тут и там. Впрочем, в них не обнаружилось ничего особо интересного: пара фотографий каких-то женщин и генералов, пузырек с давно высохшими чернилами, ржавый «люгер» с похожей на пережаренные бобы парой патронов и давно сожранный плесенью кисет с табаком. На висящей позади стола широкой карте мира уже давным-давно ничего нельзя было разобрать.

А вот содержимое шкафа заставило все еще с трудом верящего в происходящее Крюгера задержаться. Среди многочисленных картонных папок, распухших от сырости и времени до такой степени, что лопнули стягивающие края завязки, нашлось несколько коробок с рутинными бланками и личной корреспонденцией. Некоторые листки рассыпались прямо на глазах, в то время как на других не осталось ничего, кроме еле различимых переплетающихся вмятинок, оставленных на бумаге чернильным пером. Но на некоторых из них все еще можно было разобрать отдельные слова и предложения. Выбрав наиболее сохранившийся, Крюгер подошел к выходу, где было светлее, и стал с любопытством читать чье-то письмо, когда-то выведенное каллиграфическим почерком.

 

* * *

 

«Милая Грета! В очередной раз пишу тебе письмо, которое потом положу в ящик. Я пишу письма, которые не могу тебе отправить по понятным причинам, и только это не дает мне сходить с ума. Когда-нибудь я обязательно отдам тебе эту толстую пачку писем.

От всего сердца поздравляю тебя и все наше семейство с Рождеством!

Доплыли хорошо и без происшествий, за исключением одного невероятного и памятного события, которое случилось как раз накануне Рождества. Речь идет о той таинственной секретной посылке, полученной мной накануне отплытия, помнишь? Так вот, я всегда хранил ее рядом с койкой, и даже отлучаться надолго боялся — не дай бог, что случится с кинопленкой, торжественно врученной мне самим Геббельсом. Должен признаться, она мне очень подпортила нервы. Я стал плохо спать и питаться, мама наверняка по своему обыкновению устроила бы целый скандал, узнав, что я сбросил пару килограммов. Но ничего, теперь, уже будучи на базе в полном здравии, надеюсь откормиться. Сразу хочу сказать тебе, что все мы по прибытии были восхищены и потрясены масштабом строительства, а главное — гением и дальновидностью Фюрера, который не устает возводить все цитадели арийской расы, словно предвидя те судьбоносные войны, в которых нашей гордой Родине предстоит участвовать и из которых нам суждено выйти победителями. В сердцах каждого из нас крепка уверенность в великом будущем не только Германии и нашего благословенного, избранного богами народа.

Но вернемся к посылке. Как ты помнишь, на ней было написано „вскрыть ровно в полночь Рождества, 1943-го года“. Само собой разумеется, я постарался выполнить приказание в точности, и все два месяца, что мы держали курс на Антарктику, лелеял посылку, как нашего с тобой первенца.

В ночь накануне Рождества, воспользовавшись тем, что лодка шла в надводном положении, я все-таки не удержался и вышел на палубу покурить, одолжив сигарету у боцмана. Умоляю, не рассказывай маме, а то она снова начнет переживать и у нее подскочит давление. Я бросил, честно. Но то, о чем я напишу ниже, надеюсь, полностью оправдает эту мою сиюминутную прихоть, вызванную накопившимися переживаниями.

Ночь была тихая, звездная, и я почему-то сразу вспомнил наш с тобой медовый месяц на лыжном курорте в Альпах, помнишь? Словно я в тот момент был не на лодке посреди океана, а рядом с тобой, в те короткие, благословленные небесами несколько дней. Тогда ты со дня на день ждала Тиля, и твои глаза светились такой глубокой, понятной только будущей матери радостью и надеждой, что, просыпаясь каждое утро, я никак не мог поверить своему счастью. Я целовал твои подрагивающие в утренней истоме сомкнутые веки, любовался твоей сонной улыбкой… Я очень по ней скучаю.

Так вот, пока я мысленно собирался с духом, стараясь успокоить напряженные до предела нервы и ломая голову над тем, что же может быть на этой пленке, которую рейхсминистр вручал лично мне в руки, как ответственному за идеологию на нашем корабле, из рубки на палубу выскочил перепуганный Штрек. Он прокричал на ходу, что до полуночи осталось всего три минуты! Представляешь, занятый своими думами и сигаретой, я совсем забыл о беспощадном беге времени!

В этот вечер механик в очередной раз показывал команде „Пароходик Вилли“, который длился почти восемь минут и который фюрер, несмотря на свою ненависть к американскому кино, навлеченную этим шутом Чаплином и его пошлым „Великим диктатором“, благосклонно разрешил к просмотру. Именно поэтому мне удалось незаметно улизнуть на палубу, так как я видел этот фильм уже сотню раз.

Великие силы, будь проклят звук! Но, честно скажу тебе, наблюдая за рисованными злоключениями лопоухого мышонка Микки на палубе корабля, я каждый раз искренне хохотал до слез, хотя за время экспедиции успел выучить эту картину наизусть. Уолтер Дисней завораживает своим искусством рисованного кинематографа! Особенно запомнились некоторые цитируемые сценки из фильмов Бастера Китона, на которые мы ходили с тобой незадолго до свадьбы.

Когда „Пароходик“ закончился, в кают-компании на несколько минут включили свет, давая механику возможность заменить пленку. Развеселившаяся команда загалдела, кто-то закурил, другие принялись горланить шуточные скабрезные (а чего еще ждать от соскучившихся по суше моряков?) песенки. В общем, атмосфера стояла, как на воскресном базаре, — и, видит бог, после всех трудов мы заслужили небольшой праздник! Жить несколько недель на судне, до отказа набитом биологическими материалами и учеными зазнайками из Аненербе, которые везут с собой более двухсот человеческих единиц для опытов, совсем непросто.

Да что я тебе рассказываю? Ты, мое чудо, вечно страдающее от постоянного отсутствия мужа, и так сама знаешь.

Но я снова отвлекся. Час вскрытия посылки Геббельса настал. Я сбегал в свою каюту и принес механику пакет, который обжигал мои ладони. Внутри оказалась небольшая катушка с цветной пленкой „Agfa“, от силы минут на восемь, и я сразу понял, что это отнюдь не очередная копия „Пароходика“. С обратной стороны на катушке стояла дарственная надпись, выведенная рукой самой Лени Рифеншталь! Все, что произошло в следующие минуты, походило на сон. За несколько секунд до полуночи проектор застрекотал, приняв в себя пленку, в помещении приглушили свет, но распалившаяся команда продолжала весело галдеть и шутливо мутузить друг друга, не обратив на это внимания.

Пока над их головами не появился ОН.

Сообразив, кто перед нами, мы с механиком, первые увидевшие изображение, невольно вытянулись и одернули кители, хотя на нас еще не был устремлен пронизывающий взгляд, от которого не стыла кровь в жилах только у полоумного.

Пленка была новая и, чудо, полноцветная! А сидящий за своим письменным столом Фюрер, одетый в один из своих лучших парадных кителей, выглядел, как живой. Он задумчиво склонил голову, не смотря в объектив и положив широко расставленные руки на стол ладонями вниз. Я сразу догадался, что это был явно заранее отрепетированный жест. Глаза фюрера были закрыты в смиренном ожидании, словно он предвидел царящую в кают-компании атмосферу и терпеливо давал возможность зрителям успокоиться. Но эффект от его появления вышел совсем другой. Наконец посмотрев на изображение, проецируемое поверх широкого, растянутого во всю стену холста, команда, моментально осекшись, как один человек с шумом вскочила, в немом приветствии выбрасывая руки вперед и украдкой поправляя одежду, хотя фюрер и не мог этого видеть. В этот момент я гордился каждым из них.

Выдержав паузу, наш вождь начал говорить. Несколькими короткими фразами, по всей видимости приготовленными заранее, он поздравил команду с Рождеством и сразу перешел к делу. Начатое освоение Антарктиды очень интересовало его и некоторых известных ученых, работающих над новыми проектами в Аненербе. Должен сказать тебе, что в тот момент я ощутил легкий приступ страха и растерянности от вновь навалившегося осознания ответственности, возложенной на меня и моих подчиненных.

Далее Гитлер говорил о важности великой миссии, лежавшей на наших плечах, хвалил нашу решительность и отвагу, даже называл колонистами и пилигримами антарктической страны. Он выражал уверенность, что начатое строительство базы и последующее освоение ледников станет лишь первым шагом на пути становления новых сил Великой Германии. В своей манере, по мере выступления возбуждаясь от собственных слов и сопровождая речь частым постукиванием сжатого кулака по столу, он даже высказал сожаление, что не сможет находиться рядом с нами в тот торжественный миг, когда ноги первых арийских завоевателей ступят на ледяную землю, хранящую множество тайн.

Не знаю, что в те минуты творилось в сердцах и душах каждого из нас, но, милая Грета, клянусь: о лучшем подарке мы и мечтать не могли! Наш Вождь, Предводитель и любящий Отец поздравлял нас с праздником, искренне восхищаясь нашей самоотверженностью и мужеством. Клянусь тебе, в тот момент в глазах каждого из поднявшихся в кают-компании и выбросивших руку в торжественном приветствии людей, независимо от возраста и должности, стояли счастливые слезы любви и благодарности. Потому что именно в тот момент мы, его преданные дети и верные исполнители святой воли, стали с ним одним целым. Это было неописуемо и потрясающе. Словно он в тот момент, благословляя, лично говорил с каждым из нас! Даже спустя несколько минут после окончания сеанса, в каюте царила торжественная, звенящая тишина, как после церковной службы в нашем родном Бонне воскресным утром.

Прости, если утомил тебя длинным письмом, но мне так хотелось поделиться с тобой своими впечатлениями от неожиданного личного обращения нашего фюрера… Так по тебе соскучился и, несмотря на увлекательнейшую работу в проекте „Пирамидеры“, на который привезенные нами светлые умы из Аненербе возлагают большие надежды, уже ужасно хочу к тебе и детям. Но этой мечте пока не суждено сбыться, так как моя командировка заканчивается не раньше, чем через месяц, а учитывая долгий обратный путь, в ближайшее время, милая Грета, встречаться нам с тобой суждено лишь во снах. Но, как известно, чем дольше разлука, тем слаще воссоединение.

Поцелуй за меня Марту и Тиля.

Всегда любящий тебя

Вильгельм.

Новая Швабия, 17 января 1944 года».

 

 

* * *

 

Покончив с чтением, Крюгер некоторое время задумчиво смотрел на письмо, так и не нашедшее адресата. Догадывался ли автор, что вместо жены его послание спустя сто лет будет читать совершенно другой человек, живущий в мире, в котором больше не было нужды ни в корреспонденции, да и вообще в выражении каких-либо надежд и эмоций? Что стало с этим Вильгельмом и его Гретой? Царящее в кабинете безмолвие не могло дать ответа. Быть может, именно останки написавшего письмо офицера СС покоятся теперь в этой комнате, а неупокоенному духу соотечественника Ханса Крюгера суждено вечно грезить в окружающем безмолвии и холоде о жене и детях?

И что такое «Проект „Пирамидеры“»? Крюгер вздохнул и покачал головой, задумчиво оглядывая распухшие от времени папки. Сколько же еще неоткрытых и непознанных секретов и загадок оставила после себя канувшая в лету Третья империя?

Канувшая, но не бесследно.

Снова повинуясь странному порыву, Ханс бережно сложил листочки и, засунув их обратно в незапечатанный конверт, аккуратно убрал в рюкзак. Если бы мир был прежним, его находка стоила бы целое состояние. Но немцем двигала не корысть, а научное любопытство — ведь даже в новом, разрушенном мире обычная частная переписка становилась важным историческим документом. В том, что ему удастся выбраться с базы, Крюгер уже не сомневался и даже решил не торопиться, пока как следует все не изучит. О том, что реально выход пока не найден, а на дне тощего рюкзака болтается последняя банка с бобами, заинтригованный обнаруженным человек пока не думал, в данный момент занятый поиском материала для факела, без которого дальнейшее обследование останков базы делалось невозможным.

За дверью с табличкой «склад боеприпасов» обнаружилось несколько стоек с приржавевшими к ним «шмайссерами», ящики с гранатами, автоматные магазины и прочая военная утварь, давно ставшая бесполезным хламом. Но Хансу все-таки повезло. Среди некогда отличных вещей, созданных швеями и конструкторами специально для суровых условий Антарктики, а теперь пришедших в негодность, возящийся немец нашел-таки полиэтиленовый мешок, в который была аккуратно сложена дюжина завернутых в плотную хозяйственную бумагу пузатых спичечных коробков. Крюгер издал радостный вопль, словно обнаружив старых друзей. Впрочем, ликовал он недолго: в шести коробках были лишь раздувшиеся деревяшки, с которых слезла сера, в двух других гнездилось неизвестно какое поколение вонючей бурой плесени, а вот от двух последних, лежавших на самом дне, при беглом осмотре мог выйти толк.

Также среди прочего отыскались две большие бочки. С помощью ножа с усилием сковырнув покатившуюся по полу и развалившуюся на полдороге крышку, Крюгер кончиком ножа поковырял слипшуюся черную массу, некогда бывшую рассыпчатыми шариками пороха.

— Да и черт с ней, с формой! — фыркнул изгнанник. — Главное, может ли он еще гореть?

Пока удача была на его стороне, только бы не сглазить. Оставалось найти что-нибудь под трут. Не долго думая, Крюгер вернулся в комендантскую и вытряхнул кости из оторванных рукавов немецкого кителя. Лук под факел не годился, поскольку был тонким и к тому же изогнутым. А вот толстенная ручка некогда могучего молота, превратившегося в бесполезный ржавый булыжник и пылившегося на складе рядом с пороховыми бочками, подходила вполне. Тщательно изваляв в порохе рукав кителя и истратив не менее пятнадцати спичек, чертыхающийся Крюгер все-таки сумел развести огонь. Потревоженная его резкими движениями ржавая пыль заметалась в свете пламени хороводом кружащихся искорок.

Покончив с главной проблемой и засунув в рюкзак обернутый в тряпицу небольшой кусок пороховой массы, которая еще могла пригодиться, Ханс сжал факел и двинулся в темноту.

Когда он неторопливо поворачивал в первый широкий боковой коридор, появившийся на его пути, сзади донесся гулкий отзвук закрываемой внешней двери, через которую он вошел. Замерев на месте, человек выглянул в темный коридор, поводя перед собой факелом. Маячившего в конце коридора белого пятнышка дверного проема, обозначающего выход в наружную галерею, не было видно. Открытая бог знает сколько лет железная дверь захлопнулась.

— Ветер, — обращаясь скорее к самому себе, нежели к окружающей темноте, пробормотал Крюгер, не верящий в россказни про призраков.

Но все-таки он, словно потревоженный горном охотника зверь, некоторое время настороженно прислушивался ко вновь наступившей тишине, слепо вглядываясь в темноту перед собой, настолько густую, что, казалось, ее можно было потрогать руками.

Через несколько секунд Ханс снова неторопливо пошел вперед — разгоревшееся любопытство было намного сильнее суеверий и надуманных страхов. Крюгер не боялся заблудиться: в любом случае там, откуда он пришел, на поверхность выбраться было невозможно. Оставалось просто довериться старушке-судьбе да многочисленным указателям, тут и там написанным на родном немецком языке. Проплывающие по обеим сторонам от него заперты