Студопедия — Крестовый поход детей 5 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Крестовый поход детей 5 страница






Так она промаялась до семи, когда вернулся Пит.

— Привет, — сказал он.

— Привет.

Он привалился к стенке ее отсека. Ей еще не приходилось видеть Пита таким вымотанным. У него слезились глаза, лицо шло пятнами.

— И что мы теперь знаем? — спросила она.

— Черный мальчишка, кепка надвинута на самые глаза, а потом — бабах. Больше ничего свидетели не заметили.

— Он был черный?

— Свидетели говорят, что да.

По телефону он мог принять ее за белую. Да наверняка и принял. Черные дети приучены думать, что если у тебя власть, значит, ты белый.

Но сама она тоже приняла его за белого. Забавно. Двое черных, полицейский и убийца, и каждый уверен, что разговаривает с белым. Крайне забавно.

Мы в семье. У нас нет имен.

Она сказала Питу:

— Похоже, они не были родственниками.

— Скорей всего, так. Но надо подождать анализа ДНК.

— Белый парень взорвал белого мужчину, а черный взорвал черного.

— Ага.

— Черного, который работал в «Бургер-Кинг».

— У него даже не было постоянного адреса. Ночевал где придется. В последнее время чаще всего дома у матери на Сто двадцать третьей улице.

— Далеко не Дик Харт.

— Да уж, дальше не бывает.

— Прямо как будто мальчишки хотели дать понять, что никто не может чувствовать себя в безопасности. Опасность одинакова, будь ты магнат-застройщик или работай за минимальную плату.

— Вроде бы так.

— Я все думаю, что могла бы означать вся эта чушь про семью.

— С этим разберемся. И окажется, это из какой-нибудь малоизвестной японской компьютерной игры. Или из проповеди в ближайшей церкви.

— По-твоему, в этом направлении надо искать? — спросила Кэт.

— Надеюсь.

— Два маленьких безумца, которые назвались братьями…

— Хочешь поужинать?

— Да.

Из верхнего ящика стола она вытащила кипу рекламок заведений, в которых можно было заказать еду с доставкой. Подумав немного, они решили съесть чего-нибудь тайского.

Пит сказал:

— Никогда не поверю, чтобы во всем не было какой-то закономерности.

— Мы ее поймем.

— Уверена?

Она помолчала. Что такое? Говори что вздумается. Ведь они двое — всего лишь государственные служащие, коротающие время в ожидании посыльного из тайского ресторанчика.

— Любопытно, — сказала она. — В последнее время все труднее различать закономерности, тебе так не кажется?

— Просто мы все слегка обалдели.

— Надеюсь, в том-то все и дело — мы на время разучились видеть то, что за этими случаями стоит…

— Видеть смысл?

— Смысл… Надеюсь, он существует. Надеюсь, что тут правит не случайность… Не хаос.

— Смысл существует.

Кэт пристально посмотрела на него. В голове пронеслась мысль: надо родить еще одного ребенка и растить его вдали от всего этого, в доме среди гор, на берегу чистейшей речки, в которой до сих пор плавает настоящая рыба, а не мутанты; там у нас будут книги и не будет телевизора, и я одолею наваждения скуки и расизма, я не стану просиживать вечера напролет на табурете у барной стойки, вместо этого буду читать ребенку книжки, а днем работать в тамошней больнице или юридическим консультантом в школе или даже научусь вязать свитера, чтобы продавать их на разных там ярмарках ремесел. А если бы ты, Пит Эшбери, был немного умней, тебе хотелось бы того же, что мне. Ты понял бы, что по призванию мы эмигранты, что наша родная земля для нас слишком бесплодна, слишком сурова и что по-настоящему нам с тобой следовало бы купить надежную подержанную машину и отправиться на ней вглубь континента — может, там бы мы чего-нибудь для себя и нашли.

— Я тебе верю, — сказала она.

— Ты отлично сделала свою работу. Лучше, чем смог бы кто-нибудь другой. Спасти ребенка было невозможно.

А по телефону казаться белой

А позволить ему умереть

А быть треснувшим сосудом, пустой чашей

— Мы этого никогда не узнаем наверняка, правда ведь?

— Тебе надо отвлечься.

— Я и пытаюсь.

— Не обидишься, если я дам тебе маленький совет?

— Это зависит от совета.

— Не пытайся сравнивать последние события с тем, что случилось с твоим собственным сыном.

Она кивнула, потеребила указательным пальцем подбородок. Наверно, глупо было рассказывать Питу про Люка. Каждый день общаясь на работе с человеком, теряешь нить. Рассказываешь ему всякое. Занимаешься с ним сексом в женском туалете.

Она спросила:

— Пит, ты там ничего себе про меня не напридумывал?

— Ни в коем случае.

Повисло молчание. Она смутила его? Пристыдила? Ладно, тогда загладим вину. Он хороший человек, он заботится о тебе.

Она сказала:

— Я не повела его к другому врачу.

— У тебя не было причины это делать.

— У нас не было денег. А страховка — дерьмовая.

— Врач сказал, что у него газы. У детей вечно что-нибудь где-нибудь немножко болит. Диагноз был вполне резонный.

— И неверный.

— Но ты ж этого не знала.

Я подозревала. Чутье подсказывало. Но я решила довериться тому врачу. Я сказала себе: у детей вечно что-нибудь где-нибудь немножко болит.

— Нет, — сказала она. — не знала.

— Так что отвлекись от всего. Сможешь?

Рубец на сердце. Он залез к нам с Дэрилом в кровать, сказал, что хочет пить, как никогда в жизни, и умер.

— Конечно, — сказала она. — Смогу.

Принесли заказанную еду. Они поели, поговорили о посторонних вещах, выбросили картонную посуду в мусор. Пит ушел к себе в кабинет. Кэт осталась сидеть — без дела, просто так. Свои дела она закончила: мальчишки мертвы, а выяснять, кем они были, предстояло другим. Она набрала телефон Саймона — после взрыва он три раза звонил, оставлял сообщения. Он поверит, когда она скажет, что была слишком занята, чтобы перезвонить, хотя это, конечно, будет неправдой. В отделе не было человека менее занятого, чем она. Она оттягивала разговор с Саймоном, потому что (признаем это) была не в том состоянии, потому что ей не хотелось быть уверенной, страстной и умудренной.

Амелия соединила Кэт со своим шефом.

— Кэт, молодец, что позвонила, а то я волновался.

— Извини, раньше не могла. У нас тут сумасшедший дом.

— Ты уже можешь уйти?

— Да. Встретимся у тебя, ладно? Я выпью чего-нибудь, и сразу спать.

— Понял. Я отсюда выберусь минут через сорок пять.

Для Саймона сорок пять минут — это быстро. Кто знает, какие колебания видов на будущее требуют сейчас его немедленного внимания?

— В таком случае, буду около девяти?

— Отлично. Ты-то сама как?

— Более или менее.

— Отлично. Встретимся в девять.

Она попрощалась с Питом и вышла на улицу. Пока Саймон не разделался с частностями какой-то своей ей неведомой сделки, она прогуляется среди затерроризированных сограждан.

Она пошла по Бродвею на юг. Не зная, что сегодня произошло, можно было бы подумать, что наступил самый обычный городской вечер. Прохожих было чуть меньше, чем всегда, двигались они как-то более опасливо и проворно, однако свежий гость из Монголии или Уганды ничего бы такого не заметил и спокойно набирался бы туристических впечатлений. Город был потрясен — но в том, чего не видно посторонним, в сновидениях о себе самом. Да, люди боялись, и невозможно было оценить, сколько потеряно денег, сколько человек отменили заказы столиков в ресторанах, сколько корпораций подумывало о перемещении штаб-квартир в более спокойное место, однако на Бродвее было по-прежнему полно такси и грузовых фургонов, магазины работали, неудачники выпрашивали у прохожих мелочь. Городская машинерия, нестройная поэзия огромного города (спасибо вам, мистер Уитмен), продолжала погрохатывать. И только взорвав приметное здание, можно было изменить картину. Сегодня никто не устраивал бдений со свечами, не было видно рыдающих женщин и курганов из цветов. Жизнь продолжалась.

Четыре человека отправились в космос созерцать рождение звезд. А жизнь продолжалась. Что ей еще оставалось делать?

Кэт рассеянно рассматривала витрины магазинов на нижнем Бродвее. Ей хотелось, чтобы все пошло как раньше, — так может хотеться пастрами на ломте ржаного хлеба. Она не хотела оставаться собой — нет, только не сейчас. Она хотела быть самой обычной женщиной, прогуливающейся по магазинам, не преследуемой призраками, ничем не изнуренной, несущей в себе лишь неизбежную для всякого порцию горечи и вины, женщиной, которой надо убить немного времени перед свиданием с бой-френдом.

В витринах были все больше джинсы, кроссовки, уцененная косметика, реже попадались китайские травы. Магазины посолиднее располагались на боковых улицах. А Бродвей — это для молодых, полунищих, легко поддающихся соблазнам. Сама она была немолода, и чем-то соблазнить ее было непросто. Она могла свернуть на восток или на запад и там вдоволь попялиться на витрины, но этого она себе позволить не могла — слишком банально. Так что в лучшем случае оставалось неторопливо, дожидаясь девяти часов, брести неизбежным сегодня путем, рассматривать попадающиеся по дороге витрины и вести себя банально лишь в силу необходимости.

Она пересекла Кэнал-стрит, и тут ее посетило давешнее ощущение. Кто-то на нее смотрел. Она пошла дальше. Не оглядываясь — пока рано. Она подождала, покуда не поравняется с очередной витриной (магазинчик, торгующий какой-то ерундой, да, собственно, и неважно чем). Притворилась, что изучает ассортимент, и, улучив момент, бросила взгляд назад. Ничего и никого: только белая парочка, он и она, по-голубиному жмутся друг к дружке и одновременно пытаются уворачиваться от летящего по ветру мусора, да старуха сидит на краю подъездного пандуса, свесив свои облаченные в лохмотья ноги и покачивая ими, как постаревший, траченный жизнью ребенок.

Но ощущение не оставляло Кэт. Затылок тихонько покалывало.

Она повернулась обратно к витрине и машинально стала рассматривать ее содержимое. Магазин назывался «Гайя Импориум», и место ему было никак не на Бродвее, а, скажем, скорее в Ист-Виллидж.[31] В витрине безо всякого порядка громоздился разнообразный хлам: невзрачного вида пальто с воротником из поддельного меха, две пары допотопных роликовых коньков, дискотечный шар в зеркальных осколках, клубки дешевой бижутерии, голова мужского манекена с впалыми щеками, любезно осклабившаяся под разноцветным негритянским париком. Царство случайности — все эти вещи очутились в одном месте только потому, что где-то когда-то подвернулись владельцу магазина, решившему, что кому-нибудь вдруг да взбредет в голову их купить. Мир переполнен вещами, старыми и новыми; им не хватает в нем места. Обилие исключает возможность систематизации.

Кэт застыла на мгновение перед этим скорбным изобилием. Большинству населения мира все это показалось бы настоящим сокровищем, разве кто с этим поспорит? Надо принадлежать к привилегированному меньшинству, чтобы знать: все тут — мусор с самого момента своего появления на свет, и это пальто якобы богатой дамы, и эта сколотая фарфоровая пастушка, и эти пластиковые трубочки для коктейля, украшенные пластиковыми же русалками.

Среди ниток бижутерии, наполовину утонувшая в них, выглядывала миска. В нее были навалены какие-то позолоченные брошки, нитка ненастоящего жемчуга, но белеющий, подобно лунному серпу, край вполне можно было рассмотреть — вдоль него бежали непонятные символы, не то цветы, не то актинии или звезды. Мусор, наверное, это был мусор — а чем еще могла быть эта миска, учитывая, где она закончила свой путь? — и все же она чем выделялась среди прочего мусора даже во флуоресцентной витринной подсветке. Казалось, от нее исходит слабый, но вполне ощутимый свет, как светится в темноте циферблат часов, но только она светилась чистейшим белым. Миска выглядела, насколько было видно Кэт, заброшенным сокровищем, редкостью, по ошибке принятой за хлам. Ведь такое встречается сплошь и рядом. Рисунки да Винчи, очутившиеся среди ботанических гравюр, письма Мелвилла, затерявшиеся в кипе старых счетов и списков покупок Может она оказаться китайской? Пригодиться Саймону для его коллекции?

Кэт вошла в магазин. Там пахло плесенью и пропотевшей шерстью и еще, совсем слабо, сандаловыми благовониями. Помещение больше напоминало полузаброшенный чулан, нежели магазин. Там и сям возвышались горы обуви, на длинной прогнувшейся вешалке теснились старые куртки и свитера, надпись ярким маркером на баке из картона оповещала, что его содержимое продается по пятьдесят центов за штуку.

В глубине магазина за стеклянной стойкой сидела женщина, такая же выцветшая и изношенная, как и ее товар. Седые волосы свисали на плечи, черты лица — едва уловимы, словно бы кто-то сперва нарисовал их, а потом попытался стереть ластиком. И все же что-то было в ней королевское, в этой развалине. Она сидела, гордо распрямив спину между высокой вазой с павлиньими перьями и зеркалом в овальной раме, напоминая не самую главную из правительниц подземного мира, повелительницу всего потерянного и неуместного.

Перед ней Кэт тоже захотелось выглядеть повеличественнее. Не думай, ничего из твоего убогого хлама я не собираюсь тайком сунуть в сумку.

— Здравствуйте, — сказала женщина безо всякого намека на злокозненность или подозрительность.

Наверное, она сидела так несколько лет в ожидании именно этого вечера, когда кто-нибудь к ней зайдет.

— Здравствуйте, — ответила Кэт самым обычным своим тоном. — Я хотела узнать, продается ли миска из витрины.

— Миска?

— Да. Она выставлена в витрине. В ней еще навалены украшения. Вы ее продаете?

— Ах да, миска. Минутку подождите, пожалуйста.

Женщина встала. Она оказалась невероятно худой.

На ней было свободное платье в розах, на плечах что-то вроде сиреневой шали. Она подошла к витрине, наклонилась и высыпала из миски украшения. Потом протянула ее Кэт.

— Вот, — сказала она.

Миска действительно не была заурядной вещичкой. Это было видно сразу. Размером с воробьиное гнездо, она вся светилась, как будто усиливая тусклое магазинное освещение. Кэт взяла ее из рук женщины — миска оказалась легче, чем она ожидала, почти невесомой. Даже вблизи Кэт не могла разобрать, что это за символы бегут по ее внешнему ободку. На китайские они были не похожи. Каждый отличался от другого, но все представляли собой вариации на одну тему: кружок, от которого во все стороны отходят лучики, прямые или волнистые, длинные или короткие.

— Красивая, — сказала Кэт.

— Не знаю, откуда она здесь.

— Но она продается?

— Да, десять долларов.

Кэт помешкала в дурацком сомнении: если вещичка и вправду такая красивая, какой кажется, может ли она стоить так дешево?

— Я ее куплю.

Она дала женщине десять долларов и подождала, пока та завернет миску в газетный лист. Кэт подумала, что подарит ее Саймону. Она никогда не дарила ему ничего подобного; покупала только книги и однажды галстук, который вызвал его восхищение во время их совместного похода в «Барнис». Она никогда не дарила ему ничего, что отвечало бы ее собственным представлениям о красоте, ничего, чему было бы предназначено попасть в число тщательно отобранных трофеев, украшавших его жилище. У нее просто-напросто никогда не хватало на это духу.

Женщина положила покупку в старый пластиковый пакет из «Дуэйн Рид» и отдала его Кэт.

— Любуйтесь на здоровье, — сказала женщина.

— Спасибо, — ответила Кэт. — Постараюсь.

Выйдя из магазина, она услышала громкий стук копыт летящей галопом лошади. Кэт остолбенела. Вот она несется — несется на нее. Невзнузданная гнедая лошадь скачет по Бродвею. Казалось, сама земная ось пошатнулась. Происходило что-то страшное и невозможное в принципе. Но потом пошатнувшаяся было ось встала на место. Просто эта лошадь от кого-то сбежала. И все. Одна встречная машина шарахнулась в сторону, другая начала сигналить. Лошадь скакала по середине улицы, подковы высекали искры из асфальта. Спустя мгновение появилась патрульная машина, она преследовала беглянку, включив всю иллюминацию и сирену. Тут же где-то поблизости вроде есть конюшня? Конюшня, где содержатся полицейские лошади. Кэт укрылась в дверях магазина. Лошадь проскакала мимо. Она, бесспорно, была очень красива. Черная развевающаяся грива, лоснящиеся сильные бока. Древнее чудо, проскочившее границу между разными измерениями. Она не выглядела напуганной. Просто скакала. Патрульный автомобиль ехал за ней, мигая разноцветными огнями. Лошадь скакала, уходя от преследования.

Женщина из магазина вышла на улицу и встала рядом с Кэт.

— Ужас, — сказала она.

— Боже мой.

— Уже второй раз за месяц.

— Правда?

— Что-то их пугает, — сказала женщина. — Раньше ничего подобного не случалось.

— И чего, по-вашему, они пугаются?

— Чего-то такого в самом воздухе. Животные чуткие.

Кэт стояла рядом с женщиной и наблюдала, как лошадь исчезает из виду среди визга тормозов и автомобильных гудков, унося с собой цокот копыт и вой полицейской сирены. Что будет, когда она доскачет до Кэнал-стрит?

— Вы миску не разбили? — спросила женщина.

— Что? А, нет.

Кэт, оказывается, прижимала пакет с миской к груди, словно бы защищая ее или же, наоборот, в надежде, что та послужит защитой ей самой.

— Хорошо.

Женщина из магазина покивала — как если бы эпизод с бегством лошади был задуман исключительно ради того, чтобы лишить Кэт ее десятидолларового приобретения, и теперь женщина с удовольствием убедилась, что все обошлось.

Обе женщины видели, как лошадь остановилась. Столкновения не произошло. Лошадь остановилась у Кэнал-стрит, встала на дыбы. Полицейские высыпали из своей машины. Угол Бродвея и Кэнал-стрит, смешение людей и уличных огней, а надо всем этим мотается голова лошади. Глаза и зубы сверкают, тянущаяся из пасти струйка слюны кажется светящейся.

— Bay! — воскликнула Кэт.

— Что-то их пугает, — сказала женщина.

— Должно быть, — отозвалась Кэт.

В девять (может, это неправильно, может, подчеркивает ее зависимость от него — всегда появляться точно вовремя?) она поздоровалась с консьержем Джозефом и поднялась наверх. Саймон встречал ее в дверях квартиры. Он обнял ее, поцеловал в темя.

— Господи, — прошептал он. — Господи Иисусе.

— Кошмарная история, — сказала она.

Он усадил ее на диван, смешал ей коктейль. Она рассказала, что произошло. Он слушал, сосредоточенно нахмурив брови.

— Боже мой, — сказал он, когда она закончила.

— Видимо, все закончилось, — сказала она.

— Не может такого быть.

— В смысле, для меня закончилось. Оба мальчишки мертвы. Возвращаюсь к беседам с моими обычными полоумными.

— А со взрывами что? Будет расследование?

— М-мм… Много времени оно не займет. Два ненормальных ребенка по наущению террористов вступили в что-то вроде сговора. Узнали в Интернете, как смастерить простейшую бомбу. Непонятно, почему до сих пор не звонили их родители.

— По-твоему, почему?

— Не хотят верить, что это случилось с их детьми. Если позвонишь в полицию и там тебе подтвердят, что все именно так, то тут уже ничего не поделаешь. А если не звонить, можешь и дальше убеждать себя, что твои дети просто сбежали из дома.

— Думаешь, с ними плохо обращались?

— Не исключено. Но может быть, и нет. Иногда оказывается, что детство у моих клиентов было более или менее обыкновенным.

— Есть хочешь?

— Нет, я поела.

— Еще выпьешь?

— С удовольствием.

Он взял у нее бокал. У нее к горлу подступил ком, и она расплакалась. Вот только что не плакала — а мгновением позже уже ревет. Она рыдала громко, со всхлипами. Саймон обнял ее.

— Все хорошо, — сказал он нежно. — Все хорошо.

Она не могла остановиться. И не хотела останавливаться. Она вся отдалась плачу. Рыдания душили ее, мешали дышать — словно в глотку засунули камень, извлечь который можно было только слезами.

— Все хорошо, — повторял Саймон. — Все хорошо.

Наконец рыдания прекратились. Она затихла у него в объятьях.

— Извини, — сказала она.

— Ничего, ничего.

— Просто… просто я все испортила.

— Ничего ты не испортила.

— Дети звонили мне, а я им не помогла.

— Все хорошо.

Она помолчала, решая, рассказать или нет, что черный ребенок принял ее за белую. И решила не рассказывать. Она понимала, что его утешения не будут ничего для нее значить. Подумала, что обязательно расскажет ему об этом когда-нибудь потом — ради того, что называют «близостью», — сейчас же она измотана, ее беспокоят совсем другие вещи, говорить об этом сейчас было бы неискренне, да и непросто.

Вместо этого она сказала:

— Боюсь, я не смогу больше этим заниматься.

— Тебе надо поспать.

— Знаю. Но утром, по-моему, ничего не переменится.

— Поживем — увидим.

— Наверно, мне придется поискать другую работу.

— Там посмотрим, ладно?

— Хорошо… Ой, у меня ведь для тебя кое-что есть.

— Да?

— Подожди минутку.

Кэт встала, но ноги слушались ее не очень хорошо — она успела немножко захмелеть. Достала из сумочки миску, протянула ему.

— Не успела покрасивее упаковать, — сказала она.

Он вытащил миску из супермаркетного пакета, развернул газету. И вот она — у него в руках. Да, и вправду чудесная вещица. Это стало особенно ясно здесь, в его квартире, куда допускались только редкостные и чудесные вещи.

— Bay! — воскликнул Саймон.

— Она из совершенно занюханного магазинчика. Но ведь прелестная, да?

— О да…

— Китайская?

— Нет. Никогда не видел ничего похожего.

Он поставил миску на кофейный столик. Она сияла, как какой-то искристый опал.

— Спасибо, — сказал он.

— Тебе нравится?

— Да. Очень.

— Я ее… я ее увидела в странном маленьком магазинчике и подумала, что она тебе понравится.

— Мне очень, очень нравится.

— Вот и хорошо. Я рада.

Саймон поднялся с дивана.

— А теперь, — сказал он, — тебе пора в постель.

— Ага. Пора.

Кэт почувствовала, как он обнял ее за плечи. Прикосновение было нежным и добрым, но что-то переменилось. Она обвила рукой его талию. Что-то переменилось.

— Пошли, — сказал он.

Они пошли в спальню. Она начала раздеваться.

— Ты тоже ложишься? — спросила она.

— Еще нет. Рано. Надо кучу всего переделать.

Она сняла с себя все и легла. Саймон присел на краешек кровати, поправил одеяло. Он был сама нежность. И все-таки что-то было не так.

Она сказала:

— Долго не сиди, ладно?

— Не буду.

Она взяла его руку, погладила кончики пальцев.

— Саймон?..

— Чего?

Скажи. Рано или поздно одному из вас придется это сказать.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Так легко. Естественно. Ни капли отчуждения. И все же…

Он поцеловал ее, погасил свет и вышел из спальни.

Когда он закрыл дверь, Кэт поняла: она плакала у него на груди, принесла ему подарок и взволнованно ожидала, как он его примет. Впервые у нее не вышло быть сильной и циничной, умудренной жизнью сотрудницей полиции. Впервые она была такой же, как и другие его женщины (само собой, женщин у него успело смениться не одна и не две), — ранимой, нуждающейся в нем, стремящейся ему понравиться и благодарной за то внимание, которое он ей оказывал.

Она пыталась прогнать от себя эту мысль. Да Господи, это ж всего-навсего в один-единственный вечер. Она, черт возьми, ужасно расстроена. Кто бы на ее месте сумел себя сдержать? Утром она снова станет самой собой. (Станет ли?) Так всегда бывает, когда двое получше узнают друг друга. Разве мыслимо, что бы ни случилось, оставаться собой? На то и близость. Бывают и темные периоды. Тебе самой не нужно, чтобы тебя щадили, ты хочешь, чтобы с тобой делились страхами и сомнениями, слезами, самообвинениями.

И все же ее не оставляло чувство, что в ней теперь появился изъян. Она перестала быть редкостной и чудесной вещью, суровой черной богиней законопорядка. Она превратилась в сломленного человека, которому нужны его помощь и здравый смысл.

Она понимала, во что все это выльется. Она думала, что понимает. Саймон не был плохим человеком; сейчас, сидя в соседней комнате, он не размышлял, как бы скорее избавиться от Кэт. Но у него в душе, как она подозревала, на месте восхищения и желания образовалась пустота. Он не придает этому значения. Завтра сварит для нее кофе. Будет не просто добрым, а очень добрым. Он не покинет ее в момент, когда он ей нужен. И при всем при том это было началом конца. Она чувствовала, она понимала, что пусть не сейчас, а месяцы спустя станет ему неинтересна. Тогда начнется ее новая жизнь в его сознании — в качестве той, с кем у него когда-то был роман. И ничего удивительного. Абсолютно ничего. Саймон — коллекционер. Теперь-то она понимала, что он коллекционировал эпизоды своего прошлого и что в один прекрасный день он достигнет настоящего, женится на умной, красивой белой женщине, своей ровеснице или чуть моложе, станет воспитывать детей, то и дело оглядываясь на собственную юность, когда, вместо того чтобы платить за школу, он покупал предметы искусства и антиквариат, когда ходил в клубы и рестораны, известные лишь ограниченному кругу, когда встречался с танцовщицей из труппы Марка Морриса, а потом с художницей, чьи инсталляции выставлялись на бьеннале, а после нее, совсем недолго, с черной женщиной старше его годами, которая работала полицейским психологом и имела какое-то касательство к тем самым террористическим актам, которая разговаривала по телефону с настоящими террористами.

Так уж он запрограммирован. Способный мальчик из Айовы, полностью состоявшийся, амбициозный, — ему естественным образом хотелось, было просто необходимо покуролесить, прежде чем вступить в жизнь, которая предназначалась ему с самого момента зачатия. Все было предопределено. Не встреться он тогда с Кэт, очень скоро в его жизни появился бы другой колоритный персонаж. И с самого начала где-то поблизости маячила верная законная жена, которая дожидалась своего часа.

Она, Кэт, была коллекционной вещью, не так ли? Она была экзотическим экземпляром — за таковой ее всю жизнь держали мужчины. Не свиристелка, а образованная черная девушка, прочитавшая гораздо больше книг, чем прочитал ты; которой плевать на мелочи, составляющие домашний уют, и которая во всем дает тебе сто очков вперед. Им нравилась крутая девчонка, к слабонервной же их меньше тянуло. Это было уже не то, на что они подписывались.

Вместе с Дэрилом она пережила бы смерть Люка — но не мучительные угрызения совести. На месяц-другой Дэрил мог бы утешить ее. На год бы его не хватило — да и как, если у нее не оставалось на него никаких душевных сил. Если она все повторяла, снова и снова, что убила их ребенка и что только идиот мог думать, что любит ее. Повторяй подобные вещи почаще, и тебе обязательно поверят.

В самом деле, кто станет винить парней за то, что они норовят слинять, стоит начаться подобной ерунде? Ей подобная ерунда тоже не нравилась.

Зазвонил ее сотовый. Она, по привычке, мгновенно проснулась. Но где он? Где она сама? Ах да, у Саймона. В его постели. Саймона рядом не было. Часы показывали двенадцать сорок три. Она встала, совершенно голая. Вышла в гостиную, где Саймон работал за ноутбуком, сидя за столом, сделанным добрую тысячу лет назад.

— Мой сотовый, — сказала Кэт хриплым спросонья голосом.

— Я подумал, тебя лучше не будить, — отозвался Саймон.

Она достала из сумочки телефон, посмотрела, кто звонил. Пит.

— Что случилось? — спросила она, набрав его номер.

— Знаешь, кто только что заявился в Седьмой участок? Уолт Уитмен.

— Что?

— Ты слушаешь? Какая-то старуха говорит, что она — Уолт, твою мать, Уитмен. Пришла в Седьмой участок, говорит, что хочет сдаться. Я уже там.

— Это такая шутка?

— Я серьезен, как никогда. По ее словам, она мать взорвавшихся мальчишек, а зовут ее Уолт Уитмен.

— Что за хреновина…

— Она знает, что к случившемуся имеет какое-то отношение Уитмен. Это все, что я пока могу тебе сказать.

— Я еду.

— Куда — знаешь?

— Да.

Она отключилась. Саймон вскочил со стула, всем своим видом выражая готовность прийти на помощь.

— В чем дело?

— Уолт Уитмен сдался полиции. При этом Уолт Уитмен оказался женщиной.

— Что?

— Я тебе потом позвоню.

Она вернулась в спальню и принялась одеваться. Саймон вошел тут же, следом за ней.

— Кэт, что происходит?

— Черт его знает.

Она невольно прикинула, насколько сильно ему сейчас хочется заняться с ней сексом.

Она оделась. Саймон проводил ее до дверей. Там она его поцеловала — обеими руками обхватила лицо и поцеловала нежно и быстро.

— Звони сразу, как сможешь, — сказал он.

Она немного помедлила. На кофейном столике, блестя, как лед в прожекторах стадиона, стояла миска, совершенная при всей своей скромности. Она не была ни редкой, ни уникальной, ей не стоять на полке в окружении старинных сокровищ, но эту миску ему подарила Кэт, и она знала, что он оставит ее себе. Он мог бы класть в нее мелочь и ключи, приходя поздно вечером домой.

— Счастливо тебе, дорогой, — сказала она.

Осанка королевы. Тон как у классной дамы.

Женщину посадили в комнату для допросов номер три. При ней находились Пит, толстяк Боб (глаза мопса, запах подгоревшего тоста) и кошмарный Дейв (прическа под «Дюран-Дюран», на шею заползают завитки волос, видимо, густо покрывающих все его тело) из ФБР. Кэт в комнату проводил смазливый полицейский-латиноамериканец.

Женщине было лет шестьдесят, она сидела на засаленном казенном стуле, спина прямая, как вешалка для шляп. Ее седые волосы — цвета полярного льда, раскаленного добела металла — были собраны в пучок над длинной бледной шеей. Поверх бесформенного платья кофейного цвета она надела мужской твидовый пиджак с подвернутыми рукавами и выставленной напоказ серой в полоску подкладкой. Длинные пальцы рук были чопорно растопырены на столе, как если бы она дожидалась, когда ей сделают маникюр.







Дата добавления: 2015-10-02; просмотров: 374. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Шрифт зодчего Шрифт зодчего состоит из прописных (заглавных), строчных букв и цифр...

Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Ситуация 26. ПРОВЕРЕНО МИНЗДРАВОМ   Станислав Свердлов закончил российско-американский факультет менеджмента Томского государственного университета...

Различия в философии античности, средневековья и Возрождения ♦Венцом античной философии было: Единое Благо, Мировой Ум, Мировая Душа, Космос...

Характерные черты немецкой классической философии 1. Особое понимание роли философии в истории человечества, в развитии мировой культуры. Классические немецкие философы полагали, что философия призвана быть критической совестью культуры, «душой» культуры. 2. Исследовались не только человеческая...

Толкование Конституции Российской Федерации: виды, способы, юридическое значение Толкование права – это специальный вид юридической деятельности по раскрытию смыслового содержания правовых норм, необходимый в процессе как законотворчества, так и реализации права...

Значення творчості Г.Сковороди для розвитку української культури Важливий внесок в історію всієї духовної культури українського народу та її барокової літературно-філософської традиції зробив, зокрема, Григорій Савич Сковорода (1722—1794 pp...

Постинъекционные осложнения, оказать необходимую помощь пациенту I.ОСЛОЖНЕНИЕ: Инфильтрат (уплотнение). II.ПРИЗНАКИ ОСЛОЖНЕНИЯ: Уплотнение...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.012 сек.) русская версия | украинская версия