Глава 19. Джим Кэролл: Я продавался за деньги

Джим Кэролл: Я продавался за деньги. Когда мне было то ли четырнадцать, то ли уже пятнадцать, я ходил по ебаным Гринвич-авеню и Кристофер-стрит – пока кто-то не объяснил мне, что пока рядом есть люди, отдающиеся бесплатно, никто не станет платить тебе деньги.

Куча детей, сбежавших из дома, тусовалась на Сорок четвертой стрит, как в «Подростковой похоти» Ларри Кларка, но мне это больше напоминало отстой в духе «Полуночного ковбоя». Потом один взрослый парень посоветовал мне пойти на Пятьдесят третью и Третью, где собирались чуть ли не все торгующие собой мальчики в Нью-Йорке.

Я пошел туда и мне сразу предложили неплохие деньги, но мне приходилось договариваться по-другому, потому что без амила я максимум разрешал мужикам сосать мой хуй. Или, например, я мог подрочить им. Но я никогда бы не дал мужику ебать меня. И сам не хотел их ебать, если не был под амилом. Если мне давали амил, я соглашался их ебать. И здорово ебал, ха-ха-ха! Мне нравились жирные клиенты с кучей денег, ха-ха-ха!

Микки Ли: Помню, я ехал по Пятьдесят третьей стрит и Третьей авеню и увидел Ди Ди Рамона, который там стоял. На нем была черная косуха, та самая, в которой он на обложке их первого альбома. Он просто стоял, так что я понимал, зачем он здесь. Я знал, что тут снимаются мальчики-геи. Так что я был в шоке, когда увидел там своего знакомого. «Ебать-копать! Это же Дуг стоит. Он и правда этим занимается».

Джим Кэролл: Я обычно говорил: «Слушай, мне не надо платить пятьдесят, потому что я только разрешу тебе отсосать у меня, можешь заплатить мне сорок».

Если какой-нибудь парень соглашался на сорок баксов или даже на тридцать, я на этом заканчивал работать. Мне не хотелось там тусоваться. Я не собирался заработать таким способом кучу денег, знаешь, тридцатки вполне достаточно для нормальной жизни. Мне хватало двадцати-двадцати пяти баксов. Правда, иногда выходило и по сто.

Я никогда не встречался с одним клиентом больше одного раза. Ну, знаешь, пойти с ним потом в кафе? Для меня это было дико, хотя сильно ухудшало мое финансовое положение, потому что многие предлагали: «Поживи со мной пару недель, я заплачу тебе».

Ди Ди Рамон: Песня «53-я и 3-я» говорит сама за себя. Все, что я описал, автобиографично и очень живо. Я по-другому и не умею писать.

Легс Макнил: «53-я и 3-я» — страшная песня. В ней поется о парне, который стоит на углу Пятьдесят третьей и Третьей и пытается подцепить клиента, но никто его не берет. Потом, подцепив клиента, парень убивает его, чтобы доказать, что он не баба.

Дэнни Филдс: Не думаю, чтобы Ди Ди все свое время тратил на проституцию, я знаю, что девчонки нравились ему больше, чем мужики. Думаю, все это было очень современно. Я за то, чтобы каждый мог ебать каждого, а кто какого пола вообще не играет роли. С этой точки зрения Ди Ди был очень современным. И не думаю, чтобы он стыдился того, что делал.

Я тоже торговал собой. Знаешь, бывают такие моменты, когда молодому бедному парню необходима поддержка более старшего и более богатого, и что такого, если они спят друг с другом?

Джим Кэролл: Часто все происходило в машине, но там я чувствовал себя неловко, и поэтому пытался убедить клиентов поехать в отель на Второй авеню, в тот, который напротив синагоги. Мужики считали, что я прошу слишком дорого, потому что им надо было еще платить пятнадцать-двадцать баксов за комнату. Но я объяснял им, что в отеле гораздо удобнее, чем в машине, и что нам не надо будет бояться проблем с законом.

Теплыми летними ночами можно было пойти в еще одно хорошее место – в Сентрал-парк, прямо напротив Музея естественной истории. Там было здорово. Лично мне всегда казалось, что парк куда лучше машины.

Ди Ди Рамон: Когда мне было пятнадцать, я начал покупать наркоту у фонтана в Сентрал-парке, приносить ее домой в Квинс и продавать. Я покупал полпартии у своего дилера, это было пятнадцать двухдолларовых пакетиков. У себя в Квинсе я брал по три доллара за пакетик. И, продав десять, я оставался при своих и с пятью пакетиками в кармане.

Одного двухдолларового пакетика вполне хватало для хорошего прихода. Три двухдолларовых пакетика обеспечивали хорошее настроение на целый день. В то время наркота приходила в Нью-Йорк из Франции, это была мощная штука, которая уводила тебя в психоделические дебри далеко и надолго. Настоящая дурь.

Торговля в Квинсе у меня шла хорошо, но однажды я остался без дозы, и у меня началась ломка. Я пришел домой к матери, меня трясло, все болело. Матушка так разозлилась, что схватила с плиты кастрюлю и запустила в меня. Потом она перебила мои записи и выбросила гитару в окно. Отца дома не было, так что я ее не боялся, и я заорал: «Пошла на хуй отсюда, ебаная блядь!»

И она пошла.

После того, как мать увидела меня в ломке и мы с ней подрались, я больше не мог оставаться дома. Мне негде было жить в Форест-Хилс. Но куда-то же надо было податься, так что я решил уехать автостопом в Калифорнию.

Ребята из Флинта, штат Мичиган, подобрали меня где-то в Иллинойсе. Рыдван у них был тот еще. Я не разбираюсь в машинах, но мы явно ехали на груде хлама. Машина медленно кралась в гору, зато потом неслась под горку, как угорелая. Ребята были абсолютно безумные, они несли такой бред. Всю дорогу они повторяли, как им хочется отрезать кому-нибудь голову. Им хотелось кого-нибудь удавить. У них была тонкая проволока и два кольца, и они хотели сделать гарроту.

В конце концов они остановились на заправке в Саут-Бенд, штат Индиана, ограбили ее, и нас всех арестовали за вооруженное ограбление.

Не ушел никто. Полиция поймала нас, потому что водитель хотел дать по газам, а рыдван заглох. Полицейский, который нас поймал, пытался мне помочь. Он разрешил мне сделать десять звонков, чтобы попытаться набрать денег на залог. Он был добрым. А я звонил всем подряд. Звонил отцу, бабушке в Миссури, и все говорили: «Иди на хуй».

Первый раз в жизни я о чем-то попросил отца. Я был в отчаянном положении. Мне было страшно. Это было кошмарное место. А отец сказал: «Пошел на хуй! Сдохни там, тебе там самое место!», — и повесил трубку. Так я оказался в суде, и мне дали три месяца, потому что у меня с собой было оружие. Остальных ребят отпустили, потому что за ними приехали родители.

Мне было пятнадцать, и я сидел в тюрьме. Точнее, это была не тюрьма, а КПЗ. Там было всего десять маленьких камер, днем их все открывали и нас собирали в одной большой комнате. Я отсидел три месяца, и меня выпустили.

Мне некуда было податься, так что мой поход в Калифорнию и тюремные приключения закончились тем, что я вернулся в Квинс и опять стал жить с мамой.

Жил в Квинсе один парень, Джон Каммингс, больше известный как Джонни Рамон. Он жил напротив нас и всегда хорошо ко мне относился.

Он работал в химчистке, и я периодически видел, как он разносит вещи. Он казался мне очень крутым, потому что одевался, как хотел, даже во время работы. У него были длинные, до пояса, волосы, пятнистая бандана, ливайсовская куртка и дешевые кеды. Так что чем-то мы были похожи. Я его толком не знал, но однажды мы встретились на подходе к моему дому – я, Томми, Джоуи и Джонни жили недалеко друг от друга, в хороших больших домах в Форест-Хилс – и мы с Джонни поговорили и выяснили, что нам обоим нравятся Stooges.

Я не поверил своим ушам, потому что в то время никому не нравились Stooges. Я вырос в Германии, и мне не нравились Штаты. Это была странная страна. Вокруг какая-то кошмарная музыка. В ранние семидесятые рок-н-ролл определяли такие группы, как America и Yes – и я его ненавидел. Как раз в то время я начал проникаться New York Dolls.

Потом я познакомился со Stooges, все здорово сложилось, и Stooges стали моей любимой группой. Я бы отдал что угодно, чтобы сходить на их концерт, но они приезжали в Нью-Йорк примерно раз в девять месяцев. И каждый раз, когда они играли в Нью-Йорке, я ходил их слушать.

Микки Ли: Джонни Рамон хорошо ко мне относился. Он кололся наркотой, но никогда не пытался затянуть меня в это дело. Тогда его еще звали Джон Каммингс, и я считал его крутым. Он носил мотоциклетную куртку. Черную кожаную куртку. Когда я только начал тусоваться вместе с ним, он очень хорошо ко мне относился. Не знаю почему. Чем-то я ему нравился. Может быть, он просто знал, что я умею играть на гитаре.

Но Джонни не испытывал ни малейшего желания знакомиться с моим братом, Джоуи Рамоном. Джоуи называл себя Джефф Старшип и тусовался с какими-то странными людьми из Виллидж. Тогда брат был настоящим хиппи. Он ходил босой, он поехал в Сан-Франциско и тусовался там с настоящими хиппи. Вот почему Джонни не хотел с ним знакомиться. Джоуи был обычным стремным хиппи. А Джон ненавидел хипов.

Ди Ди Рамон: Мне приходилось тусоваться с разными ребятами, потому что с каждым я употреблял его наркотик. С Джоуи я затусовался, потому что он любил выпить. Но Джоуи не дружил с наркотиками. Он пробовал, но ничего хорошего они ему не дали. Он приходил в дикое возбуждение. Однажды я видел, как он покурил травы, упал на пол и забился в конвульсиях, свернувшись калачиком, с криками: «Кровь кипит! Бьет ключом!»

Джоуи Рамон: Я толком не нюхал клей или «Карбону». Техника бумажных пакетов прошла мимо меня. Ну, не совсем мимо, но я никогда не увлекался этим так, как Джонни и Ди Ди.

Они часто поднимались на крышу, нюхали «Карбону», нюхали клей и дурь. Ощущения от этого были очень странные, эдакое «Бзззз, бзззз, бзззз».

Ди Ди Рамон: Я не только курил хорошую траву, но еще и начал нюхать клей. Клей, туинал и секонал. Приколись, ты не можешь вынуть голову из пакета. Мы травились вместе с Эггом, моим другом, потому что Эгг был тот еще тип. Он не употреблял дурь, траву, кислоту, ему нравилось нюхать «Карбону» (это моющая жидкость) и клей. Обнюхавшись клея, мы начинали названивать по телефону.

Были такие номера, туда звонишь, и в трубке раздаются странные гудки. Мы звонили, звучало «Бип-бип-бип-бип-бип», и мы втыкали на эти звуки часами. Потом еще нюхали клей. Если у нас не было клея, Эгг шел в супермаркет, приносил оттуда пару баллонов со взбитыми сливками и мы нюхали газ оттуда. Все что угодно, чтобы забалдеть – лекарство от кашля, клей, туинал, секонал.

Но Джоуи предпочитал алкоголь. Я не знал больше никого, кто любил бы выпить. Мы брали пару бутылок «Бунс Фарм» или «Гало», садились у подъезда и пили весь день.

Джоуи сказал, что раньше он был водителем «скорой помощи». У него были права, но дошло до того, что он не мог прийти в себя настолько, чтобы открыть дверь гаража, завести машину и выехать до того, как дверь закрылась. Если честно, он и водить уже не мог. Если еще честнее, я тоже не мог.

Микки Ли: Джоуи так достал маму, что она запретила ему у нас появляться. У нее была собственная картинная галерея под названием «Сад искусства». Джоуи прожил там какое-то время. Когда мать уезжала на выходные, я пускал его пожить без спроса.

Мне было стыдно перед ним. Думаю, мать считала, что она кругом права. У нее был мужик, Фил, который потом стал психологом. Коротышка с бородой, похожий на Фрейда. Это Фил предложил Джоуи покинуть родительский дом, потому что тому уже было чуть за двадцать, но он ничем не занимался и непохоже было, чтобы он собирался чем-нибудь заниматься.

Джоуи Рамон: Я просто сидел с Ди Ди на углу бульвара Квинс, квасил и цеплялся к прохожим. К тому моменту меня уже вышвырнули из дома. Мать сказала, мол, это все для моего же блага.

И я переехал в мамину картинную галерею. Мне приходилось баррикадироваться там, чтобы мусора меня не загребли. Они проходили мимо, я видел их фонари и слышал радиопереговоры, и они долбили в двери, как будто считали меня вором. Это был напряжный момент. Меня все время мучили фантазии на тему, как они меня достанут. Так что я заваливал проходы картинами и ложился спать на полу. У меня был спальник, подушка и одеяло. Днем я там же работал. Вечерами я отвисал в «Ковентри», большом рок-н-ролльном клубе в Квинсе. Однажды я встретил там Ди Ди Рамона и привел его ночевать в галерею.

Ди Ди Рамон: Я жил где попало, но домом считал картинную галерею на бульваре Квинс. Ни мебели, ничего. Просто магазин картин, и мы спали на полу на складе.

Джоуи тогда рисовал. Он мог порезать морковь, салат, турнепс и клубнику, смешать все и этим рисовать. Его картины были очень хороши. Потом он начал записывать на кассеты разные звуки. Однажды он пришел в квартиру матери на двенадцатом этаже. Была гроза, и он вытащил микрофон от кассетника на балкон, чтобы записать звуки грозы. В микрофон ударила молния и спалила все на хрен.

Иногда он просил меня прийти и постучать баскетбольным мячом с полчасика. Он все это записывал. А потом весь вечер тупо слушал запись.

Я знаю, что Джоуи лежал в психбольнице. Я считал его умным, потому что многие, кто туда попал, не вернулись. А Джоуи сумел вырваться обратно, на улицу. И еще у него были подружки, с которыми он познакомился в дурке. Так прямо и говорил: «Я познакомился с ней в дурдоме».

Джоуи все делал правильно. Даже в самой тяжелой ситуации он делал все что можно. Он грамотно предлагал себя людям, лучше, чем кто бы то ни было. Это было вроде проституции. Одна девушка даже согласилась пустить его к себе в квартиру в Юнион-Тернпайке. У нее была клевая квартира, и она принесла ему его коллекцию записей, типа «Be True to Your School» и «Caroline», записи Beach Boys.

Микки Ли: Похоже, пребывание в дурдоме пошло Джоуи на пользу, он завел там кучу знакомых, особенно девушек.

Своих подруг по дурдому он приводил домой к маме. Одна из девушек выглядела весьма ничего, но с головой совсем не дружила. Схватила мою гитару и давай петь! Собственные песни. Подруга оказалась фолкершей[49], настоящей хиповской фолкершей. Они с Джоуи оба практиковали интроспективную психо-что-то-там, и ее песни были выдержаны в духе: «О, мне так надо, а ты так прекрасен». Мерзость полнейшая. От этой поебени мне блевать хотелось.

Думаю, что Джоуи понравился Ди Ди и Джонни именно тем, что был психом. Их больше всего интересовало именно это: насколько ты ненормален. Быть психом было круто. Они считали Чарльза Мэнсона крутым. Одна из причин, почему Джонни мне все меньше и меньше нравился, – то, что он тащился от таких, как Чарльз Мэнсон. Каждый больной безумец, проповедующий зло и насилие, автоматически считался крутым. Джонни так углубился в эту тему, что готов был даже оказаться в одной компании с моим братом, хотя мне кажется, он не воспринимал Джоуи всерьез.

Как раз в то время Джоуи ударился в глиттер и начал играть с первой своей группой. Джоуи влился в группу Sniper и каждый день ловил тачку до бульвара Квинс, чтобы зависнуть в клубе под названием «Ковентри». Кажется, Джоуи пошел к ним лид-сингером, ответив на объявление в Village Voice: «Давайте приоденемся и станем звездами».

Ди Ди Рамон: Однажды я видел, как Sniper играли вместе с Suicide. Джоуи был лид-певцом, это было здорово. Смотрелся он, как полный псих. Думаю, что он был отличным лид-певцом именно потому, что так сюрно смотрелся. И у микрофона он стоял тоже очень сюрно. Мне всегда было интересно, как ему удается сохранять равновесие?

Прикол был в том, что все остальные певцы пытались копировать Дэвида Йохансена, который, в свою очередь, копировал Мика Джаггера, и этим они меня уже достали. А Джоуи был неповторим.

Микки Ли: Джоуи был из самых ярких представителей глиттера. Лично мне глиттер не нравился. Он казался мне слишком вычурным и неестественным. Мне кажется, ты или гомик, или нет. А поскольку гомиком я не был, то и не собирался им становиться только потому, что Лу Рид был гомиком.

А Ди Ди и остальной народ надо мной издевались. Я приходил на тусовку каждый день, Ди Ди обычно заявлялся в обнимку с одним парнем, Майклом, и они ласкались друг с другом. Они делали так нарочно – чтобы эпатировать людей и отделиться от толпы. Может, так они чувствовали себя крутыми. И каждый раз, как я встречался с Ди Ди на улице, он говорил: «Ты все еще выглядишь как хиппи. Давай, включайся. Ты же педик».

Он так говорил, потому что я одевался так, как потом будут одеваться Ramones. Просто джинсы, майка и кеды. А пока они разряжались в пух и прах. Даже Джон.

Но Джоуи запал на глиттер капитально. Он воровал мамины украшения, ее одежду, макияж, шарфы, из-за чего они еще сильнее начали ругаться. Она просто сатанела, когда недосчитывалась очередной шмотки. Вот еще одна причина, почему я не люблю глиттер, – он создает дома кучу проблем.

То, что Джоуи играет в группе, это было здорово, но вот ловить тачки до бульвара Квинс в том виде, в котором Джоуи шел на концерты, было просто опасно. Начать с того, что он и так очень высокий, под два метра, а в ботинках на платформе он стал еще выше – два десять, может, чуть больше. Ходил он в комбинезоне. В те времена такая внешность магнитом притягивала к тебе проблемы. Ты сильно рисковал, когда ловил тачку до бульвара Квинс в таком виде.

Джоуи Рамон: Я ловил машину в полном обмундировании. Обычно я ходил в черном комбинезоне, специально для меня сшитом, в розовых сапогах до колен на огромной платформе, в куче фальшивых бриллиантов, в перчатках и на мне болталось несколько поясов. Меня подвозили, но именно тогда я впервые познакомился с педиками. Представь, на полдороге, неожиданно тебе говорят: «Слушай, может, постоим под мостом?» Обычно, если мы были достаточно близко от места назначения, я просто выскакивал из машины.

Микки Ли: Как-то раз его избили. Разбили нос. Пришлось отвезти его в больницу Элмхерста. Мне было плохо.

Потом Sniper стали в «Ковентри» частыми гостями, играли много раз за месяц. Я решил сходить посмотреть, как у них там дела. В «Ковентри» оказалась целая глиттерная тусовка – все перлись от этой группы, Harlots of 42^nd Street. Так что я был готов увидеть полный отстой.

Когда группа вышла, я был поражен. Сроду не думал, что Джоуи как лид-певец настолько хорош. Он же сидел у меня дома, мучил мою гитару, писал все эти песни, ту же «I Don’t Care» – и тут вдруг этот парень на сцене, и от него не оторвешь глаз.

Я был сражен. Я был в шоке.

Не сказал бы, что Sniper были такими уж классными, но брат меня впечатлил по-настоящему. Он двигался, как во времена ранних Ramones. Я сказал ему: «Не могу поверить. Не могу поверить, как ты отрабатываешь концерт, как ты выступаешь».

Джоуи Рамон: Это было время глиттера, в «Ковентри» выступали New York Dolls и Kiss, они приезжали из Манхэттена. Потом Sniper стали играть у «Макса», так что меня пускали бесплатно, и я ходил туда потусоваться и посмотреть на Dolls.

Ди Ди Рамон: Я наконец-то устроился на работу, курьером. Утром я забирал почту и рассортировывал ее, у меня была тележка, я раскладывал на ней почту, учитывая порядок столов в офисе. Потом развозил почту и мог немного потрепаться с людьми. Потом все сначала, десять раз в день, а потом я шел домой и напивался.

Джон Каммингс работал на стройке, на Бродвее, 1633. Меня тоже туда перевели, и мы с Джонни встречались каждый день за ленчем. Обычно мы шли в танц-клуб «Метрополь» и пропускали там по паре кружек пива. А когда нас начинало развозить, мы шли в гитарный магазин Мэнни в соседнем подъезде и стояли разглядывали гитары.

А однажды, в пятницу, в день зарплаты, мы пошли и оба купили себе по гитаре. И решили собрать группу. Джон купил «Мосрайт», а я – «Данэлектро».

Джоуи Рамон: Однажды мне позвонили Джонни и Ди Ди и спросили, не хочу ли я пойти к ним в группу. Я ответил: «Да».

Ди Ди Рамон: Монти Мелник сделал нам одолжение, пустив нас на репетиционную базу, которая называлась «Мастерские перформанса». Именно с этого и начались Ramones. Мы пытались снять несколько чужих песен, но не смогли. Я понятия не имел, как настраивать гитару, и знал всего один аккорд – «ми». Остальные были не лучше. Джоуи с первой же репетиции уселся за барабаны. На подготовку установки у него ушло два часа. Мы все ждали и ждали, пока Джоуи прицепит все барабаны куда надо. Мне все это надоело, и мы начали играть. Отыграв одну песню, мы остановились, и я посмотрел на Джоуи. У него не было сиденья на табуретке. Он сидел, как на колу. Это была наша первая репетиция.

Джоуи Рамон: Нас было всего трое. Я играл на барабанах. Ди Ди играл на ритм-гитаре и пел. Когда Ди Ди пел, он переставал играть на гитаре, потому что не мог одновременно и петь, и играть.

Ди Ди Рамон: В конце концов мы решили, что пора завязывать. Никто из нас не мог толком ничего сделать. Я был настолько пьян, что упал и звезданул по усилкам. Они начали прикольно свистеть, зато перестали работать. Монти на нас вызверился. Он сделал нам одолжение, пустил, а мы устроили бардак. Но когда мы пришли на следующей неделе, он опять нас пустил. Джоуи написал две новые песни. Одна была «What’s Your Game?», другая – «Suck Your Buss». Поскольку Джоуи знал слова, он пел, сидя за барабанами, и вот тогда-то мы поняли, что Джоуи у нас должен петь. Я взял в руки бас. Я сказал Джонни, что хочу, чтобы Джоуи стал певцом. Он согласился.

Джоуи Рамон: Вышло так, что они играли все быстрее и быстрее, и я просто не успевал за ними на барабанах. Просто слишком быстро. На каждой репетиции они чуть-чуть ускоряли темп. Так что меня попросили петь, Ди Ди попросил, он видел меня в Sniper и считал, что я ни на кого не похож. Все остальные пытались подражать Игги или Мику Джаггеру.

Ди Ди Рамон: Джоуи стал лид-певцом, Джонни на гитаре, а Томми Рамону, нашему менеджеру, наконец-то пришлось сесть за барабаны, потому что никто больше не хотел. Так собрался оригинальный состав Ramones. Но мы совершенно не понимали, что делать, когда начали играть. Попытались сделать пару песен Bay Sity Rollers, и у нас ничего не вышло. Мы просто не знали, как это делается. Так что мы начали писать собственные вещи и лепить их, как получается.

Мы написали «I Don’t Wanna Walk Around With You», и «Today Your Love (Tomorrow the World)». Через пару дней написали «I Don’t Wanna Go Down in the Basement» и «Loudmouth». Вроде бы тогда же Джоуи написал «Beat on the Brat». Это была реальная история. Джоуи как-то видел мамашу, которая бежала за ребенком с дубиной в руке, и написал об этом песню.

Джоуи Рамон: Форест-Хилс был районом для «среднего класса», там жили сплошь богатые снобы и их вопящие выродки. Там просто кишмя кишели эти ебаные дети, которые доставали всех подряд. Нельзя сказать, чтобы родители их били, скорее это тебе хотелось загасить их всех, этих испорченных сопляков. Они были настолько неконтролируемыми и безнаказанными, что дико хотелось их всех порешить.

Как раз тогда я написал песню «Judy Is a Punk». Я как раз шел по улице мимо одного места, Торни-крофт. Это был жилой дом, где собирались пацаны со всего района, тусовались на крыше и квасили. Помню, я шел мимо, и мне в голову пришла первая строчка. Еще одна улица – и еще одна строчка.

Ди Ди Рамон: После одной из первых репетиций мы с Томми пошли в офис студии, потому что он хотел поговорить со мной. Он сказал: «Есть мысли, как нам назвать нашу группу?»

«Ну, не знаю, – ответил я. – Может, Ramones?» И как-то так вышло, что каждый взял имя Ramone и добавил к своему обычному имени. И мы стали Ramones.

Дебби Гарри: Мы с Крисом Стайном налетели на Томми Рамона на улице, и он сказал: «А, у меня тут группа. У нас тут репа, приходите посмотреть».

И мы пошли в «Мастерские перформанса». Это было потрясающе. Это было весело. Джоуи все время падал. Он же очень высокий и неуклюжий. Он и так плохо видит, к тому же еще надел черные очки. И вот он стоит и поет, и вдруг БАХ! – и он лежит на лестнице, которая ведет на сцену.

Потом остальные «Рамоны» его поднимают и продолжают играть.

Дэвид Йохансен: Чувствую себя идиотом. Однажды мы с Силом уходили из «Мастерских перформанса», там сзади у Монти репетировали Ramones. Мы шли мимо них, увидели Ramones и сказали им: «Ребята, забейте! У вас ничего не получится».

Чувствую себя полным идиотом. Они не укладываются у меня в голове. Еще помню, как однажды сказал Крису Францу, ударнику Talking Heads: «Ты классный парень. Зачем ты с ними связался? У вас нет ни одного шанса».

Да, я та еще муза.