Пассажир

 

Рэй Манзарек: Однажды Дэнни Шугамен спросил меня: «Как насчет поработать вместе с Игги?»

В то время Дэнни был менеджером Игги и работал с ним, и я ответил: «Игги, хм-хм. Знаешь, мне кажется, мы играем в совершенно разных стилях».

Stooges были похожи на заряженных грубой энергией маньяков. Это было подходящее имя для них – Stooges – представьте, Three Stooges играют рок-н-ролл, как это будет звучать? Это будет звучать как игра трех новичков. Им нужен солист – хорошо, как насчет Игуаны? Превосходно. Совешенно невменяемый, совершенно безумный. Stooges были опасны, хотя я и так постоянно находился рядом с Мистером Опасность – Джимом Моррисоном.

Джим Моррисон оказал на Игги большое влияние. Их поэзия была вполне литературной и действительно страстной. И на концертах они выплескивали море эмоций. Слава богу, мне доставались страстные музыканты. Игги Поп и Джим Моррисон были из числа самых страстных, с кем мне доводилось быть на одной сцене.

Поэтому, когда Дэнни Шугамен спросил: «Почему бы вам с Игги не объединиться и не сыграть вместе пару песен, посмотрим, что получится?», я ответил: «Хорошая мысль. Давай соберемся вместе».

 

Игги Поп: Кажется, тот случай, когда Рэй Манзарек вытащил меня из обезьянника, произошел, когда я отвисал в Голливуде. Это было, когда меня уже вышибли с небес и я поселился у шлюх. Однажды я расслаблялся, пил вино, а у одной подруги было платье, которое мне очень нравилось. Мне казалось, что она выглядит в нем просто потрясно. Ну, она надела платье на меня.

Я пошел прогуляться по бульвару Санта-Моника в этом зеленом женском платье с широким поясом, с бутылкой вина «Рипли» в руке, представляете? Собственно, замели меня за бутылку «Рипли», а не из-за платья. Они посадили меня в обезьянник и, кажется, издевались надо мной, но я уже толком не помню детали каждого моего ареста.

 

Рэй Манзарек: Дэнни Шугамен позвонил мне и сказал: «Парень, твой лид-певец в тюряге. Надо идти вытаскивать Игги под залог».

Я сказал: «Вот черт, что за хрень?»

Он ответил: «Игги сейчас в голливудской тюряге».

Я сказал: «Какого хрена он там делает?»

Дэнни ответил: «Я точно не знаю, что-то там с бухлом и нарушением общественного порядка».

Собственно, следовало бы назвать это «квалюйд и нарушение общественного порядка».

Игги свалился нам на голову из Сан-Франциско, причем сказать «свалился» можно было и в прямом смысле. Мы вытащили его из полицейского участка. В участке мы спросили: «Какой нужен залог?» Потребовали всего стольник баксов, точнее, сто пятьдесят. «Хорошо, бах, вот деньги. Можно забрать парня?» И через пятнадцать-двадцать минут появился качающийся, обалдевший Джеймс «Игги Поп» Остерберг, бредущий по голливудскому полицейскому участку в женском платье. В длинном платье. Я посмотрел на него и спросил: «Джим, это что – женское платье?»

Игги ответил: «Нет, Рэй, надо видеть разницу. Это – мужское платье».

Мы с Дэнни сгребли его и сказали: «Ну ты, мудак, давай сматываться отсюда». Копы лыбились, хихикали себе под нос и качали головами, когда по участку шествовали Шугамен и Манзарек с Игги Попом посередке. Мы вышли наружу, сели в машину и отправились на Вандерленд-авеню.

 

Рон Эштон: Игги сказал: «Рэй Манзарек кое-что для меня придумал». Они репетировали в доме Рэя, и Игги обычно вваливался в репетиционный зал, пританцовывая, весь обдолбанный, и начинал орать в микрофон.

 

Рэй Манзарек: Мы собрались на репетицию, все музыканты пришли, мы настроили технику, после чего стояли и ждали, ждали, ждали; все было готово, я стал показывать ребятам аккорды, мы были готовы попробовать пару песен.

В конце концов я спросил у Дэнни Шугамена: «Дэнни, где, на хуй, застрял Игги?»

Дэнни ответил: «Он там, наверху».

Я сказал: «Ну, тогда скажи ему, чтобы он притащил сюда свою задницу, а? Мы могли начать уже полчаса назад. Я, конечно, извиняюсь за настойчивость, но, может, мы все-таки начнем?»

Дэнни отправился наверх. Через пять минут дверь открылась и в зал вошел Игги Поп, на этот раз без платья, но полностью, то есть совершенно весь голый.

Ребята охренели. Даже я взбеленился, а остальные сказали: «Боже мой, это – наша первая репетиция, это – наш вокалист, знаменитый Игги Поп, и он абсолютно голый».

Я сказал: «Игги, здесь нет девушек. Тут мужская компания. Мы собрались отрепетировать несколько песен, так почему ты голый? Почему бы тебе не пойти наверх и не надеть хотя бы трусы или еще что-нибудь? У тебя там есть маленькая набедренная повязка, может, наденешь?»

Игги сказал: «О да, да. Хорошая идея, Рэй».

Игги мог охуительно петь. Понимаешь, он был мастером своего дела, но я думаю, ему была нужна эта типичная для Stooges гигантская волна звука для того, чтобы появилась необходимость перекричать ее.

Кажется, я тогда сказал: «Я пас. Я не могу этим заниматься, здесь нет места для клавиш, идея обречена от рождения».

Так нельзя петь. Можно орать и прыгать и делать классные движения руками, если это то, чем ты хочешь заниматься до конца дней своих.

Все это замечательно, если не принимать во внимание, что когда ты становишься взрослым, тебе приходится потихоньку успокаиваться и начинать познавать глубины своей души. Чтобы влиться в человеческое сообщество, ты должен держать в узде свои фрейдистские побуждения – мой папа поступал со мной так, а моя мама поступала со мной этак – и ты должен контролировать свои юнгианские побуждения. Тогда ты сможешь контролировать вселенную.

Взросление не значит, что ты оставляешь все опасности позади, наоборот, ты прыгаешь навстречу опасности, ты борешься с опасностью.

 

Рон Эштон: Дэнни Шугамен позвонил мне и сказал: «Рон! Ты не поверишь!»

Я спросил его: «Ну, Дэнни, в чем дело?»

Он продолжал: «Игги будет, Игги будет ненавидеть меня…»

Я спросил: «Что случилось?»

Он ответил: «Понимаещь, должен был выступать Дэвид Боуи, и Игги купил для него шесть цветов, на нем было платье, и я вел его на концерт, а потом его увидели три серфера и начали избивать его…»

Потом Дэнни сказал: «А я просто смылся».

Позже я видел Игги. Ему выбили передние зубы, над глазом и под глазом были швы. Он был совершенно уебанный.

 

Игги Поп: Я шел по Сансет-бульвару, когда рядом остановился лимузин. Окно опустилось, и кто-то сказал: «Привет, Игги!»

Это был Дэвид Боуи и он сказал мне: «Игги, зайди как-нибудь послушать мою новую запись». Кажется, в то время он как раз делал «Station to Station» и мы поговорили о том, чтобы вместе сделать пару четырехдорожечных песен. Мы с Дэвидом были похожи, подружились еще в Лос-Анджелесе в середине семидесятых. Были случаи, когда я ходил на его концерты в Лос-Анджелесе или ломился к нему: «Эй, пусти меня ночевать к себе в отель!» Такие дела. Наверное, я испытывал естественное чувство обиды из-за того, что к нему пришел успех, а ко мне нет.

Путь к рождению моего нового альбома «The Idiot» начался с того, что мне позвонил парень по имени Фредди Сеслер. Фредди стал ключом к моему возрождению, потому что именно он позвонил мне и сказал: «Привет, Игги…»

Я жил в Сан-Диего, был в завязке и пытался вести себя, как хороший мальчик. Фредди позвонил мне и сказал: «Слушай, ты должен сам себе помочь. Приехал Дэвид, и я собираюсь с ним встретится». Конечно, Фредди встречался со всеми – уверен, вы знаете почему – он может войти в любую дверь. Потом Фредди перезвонил мне и сказал: «Я видел Дэвида. Он хочет поработать вместе с тобой. Позвони ему». Потом он дал мне номер домашнего телефона и все что нужно, у Фредди всегда было все что нужно, ха-ха-ха! Но я никогда не гнал лошадей – я амбициозный и люблю быть первым, но мне нравится сначала поломаться, ха-ха-ха! Это моя особенность, которая часто раздражает людей. У меня всегда получается: «Нет, нет, нет… Ну, ладно, согласен!»

Поэтому я какое-то время медлил, знаете, как это обычно делал цезарь. Когда тебя впервые выбирают цезарем, ты должен говорить: «Нет, нет, нет, я, наверно, не справлюсь». Тогда все скажут: «Нет, нам нужно, чтобы ты стал цезарем. Ты нам нужен, чтобы спасти республику!» Тогда ты ответишь: «Нет, нет, правда, нет. Я тронут, но извините, ребята. Я просто недостоин».

Вы должны вести себя именно так. Поэтому вначале я подумал: «Не буду звонить этому парню». Но потом я все же ему позвонил, у него была одна песня, сингл, который он написал, и он сказал: «Смотри, сейчас ты ничего не делаешь. Ну говори, ты хочешь спеть этот сингл?» Я ответил: «Конечно, хочу». Это была хорошая песня. Затем Дэвид сказал: «Хорошо, слушай, мне кажется, здесь, на Западном побережье, у тебя не очень-то ладится, поехали с нами в турне, оторвемся вместе».

Ну, я ответил: «Классно!» Так я проехал вместе с ним через всю Америку на машине, и каждый вечер видел его в действии, и так я начал обучаться навыкам самосохранения, что потом помогло мне приспособиться к жизни. Всю херню, как позаботиться о себе, я узнал от Дэвида Боуи во время турне «The Station to Station».

Джеймс Грауэрхольц: Однажды мне позвонил Игги, которого я еще не знал. Забыл уже, откуда там он звонил, вроде бы они гуляли по Парижу, с Брайоном Гайсином, другом и любовником Уильяма Берроуза, который вместе с Уильямом придумал этот прикол. Игги с Брайоном тусовались около «Паласа», загружались кокаином и танцевали до утра. Брайон сказал Игги: «Тебе надо познакомиться с Берроузом. Когда будешь в Нью-Йорке, позвони Джеймсу Грауэрхольцу».

Так что когда Игги приехал в Нью-Йорк, он позвонил мне и сказал: «Я тут в Нью-Йорке никого не знаю…» Меня это прикололо, потому что пару лет назад он у нас наделал кучу шума. По моим сведениям, Игги – легендарный разводила, ну, не обломный, он великий, но у него ни черта не вышло. Похоже, он сам не знал, на что способен. Он был легендой – ползал там по битому стеклу, и прочее саморазрушение.

Так что я сказал: «Хорошо, все будет». Позвонил Терри Орку и сказал: «Нам надо устроить тусовку для Игги». Терри сказал: «Хорошо, я в деле».

 

Легс Макнил: Неожиданно пошел слух, что Игги в городе. Все шептались по большому секрету, потому что каждый хотел приберечь Игги для себя. Все так воткнулись в Игги, потому что о нем было известно только, что у него был нервный срыв и что его укатали в дурку в Лос-Анджелесе. Все было так интересно – Игги, вещь в себе, спускается с горы. Игги был мифом. Может, Игги был единственным, кого в массовом порядке уважала вся сцена – люди, которые вообще никого не уважали. Ну, был еще Лу Рид. Лу был потрясающим, но он был мудаком.

Игги был богом.

Джеймс Грауэрхольц: Перед вечеринкой Игги неожиданно появился в моем пентхаусе. Мы не встречались раньше, и вот мы сидим, беседуем и курим, и тогда он прямым текстом сказал мне: «Знаешь, я действительно привел в порядок свои дела, потому что я в конце концов дошел до понимания того, что являюсь продуктом. Рок-н-ролл – это бизнес, а я – продукт, так что я работаю и собираюсь поддерживать форму и у меня все получится».

 

Терри Орк: Как мне вспоминается, я предложил отсосать у Игги, а он ответил: «Э, просто полижи мой животик, ладно?» Так я продолжал лизать его живот и мне это нравилось. В таких делах он был на высоте. Мне кажется, каждый хотел отсосать у Игги. Понимаете, ТАМ было ТАК.

 

Игги Поп: Я плохо помню вечеринку. Помню, что видел Джонни Фандерса. Это была забавная встреча, потому что он хотел делать то, что мы обычно делали, а я не хотел.

 

Джеймс Грауэрхольц: Все были фанаты, но не в том стиле, которого придерживался Игги. Он носил очки, он был одет почти нормально, своим видом он говорил: «Я не хочу быть каким-то фриком, я хочу, чтобы меня принимали всерьез».

Среди гостей были и такие, кто спрашивал: «Какой такой Игги?» или «Ну, Игги здесь?». Вроде с претензией, что они очень крутые, они все хотели быть очень крутыми. Это был перебор. Потом Игги джемовал с Erasers, а потом спел. Дело было в маленькой спальне. Я не помню, какую песню он пел, кажется, что-то собачье: «I Wanna Be Your Dog» или «Dogfood». Точно на собачью тему, ха-ха-ха! Но я не сильно парился, что там происходит на вечеринке. То есть это было классно, но, кажется, я бегал за какими-то мальчиками.

 

Игги Поп: В то время я еще не знал, что в Нью-Йорке – большая панковская тусовка. Казалось, что там все крутилось вокруг Патти Смит, которая относилась скорее к звездам поэзии. Я плохо представлял, что там происходило в «CBGB» и в других местах. Но я был в курсе, что в Нью-Йорке есть какая-то особая группа бунтарей. Тогда мне казалось, что во всей вселенной есть две-три группы, которые не полный отстой, но у меня не было мыслей типа: «О, панк свершается, он завоевывает мир, он становится великим и громадным».

Понимаете, все, что я знал, – что у «Эрвин Бразерс» в Лос-Анджелесе «Raw Power» идет по тридцать девять центов. Я думал, ну что ж, такие дела. Всем наплевать.

 

Пэм Браун: Игги пришел в «CBGB», и мы все перлись, понимаете? Я взяла пару порций бухла, подошла к нему и сказала: «Я хотела бы взять у тебя пару интервью для журнала Punk…»

Он ответил: «Ну что же, прекрасно! Давай завтра». Меня проперло: «Вау!» В то время я жила с Джоуи Рамоном на чердаке у Артуро, прямо напротив «CBGB». Там мы и устроили интервью. Роберта Бейли пришла и фотографировала, а Джоуи Рамон делал зарисовки. Игги был такой потрясный. Мы беседовали несколько часов.

 

Игги Поп: Я навестил Ramones на их чердаке. Они были хорошие ребята. Ramones были классные. Они дали мне понять, что слышали мои песни, но они не собирались писать кипятком и обливать меня медом. Они просто сказали, что им нравится мои работы, и мне это было приятно, очень приятно. Они упомянули одну или две песни, которые им понравились, и я подумал: «Эй, уже хорошо!»

Их первый альбом был совершенно потрясный. Это был замечательный альбом, но, с другой стороны, должен сказать, что глядя на обложку, на каждый фетиш по имени Рамон, я вспоминал, что то же самое Дэнни Филдс хотел сделать с нами. На первом альбоме Дэнни сделал меня «Игги Stooge», даже не спросив моего мнения. Они называют это идентификацией продукта. Ну да, вроде как вся Америка ломанется к прилавкам и скажет: «О! Это Игги Stooge! О! Раскупим его сейчас же!»

Игги Stooge! Я никогда не был Игги Stooge. Дэнни просто придумал это и я был в ярости. Я хотел то ли покрошить все вокруг, то ли убить себя. Поэтому, когда я увидел первую запись Ramones, я подумал: «Ясно, в конце концов Дэнни заполучил своих марионеток». Но в то же время я думал: «Да, это классный альбом».

 

Роберта Бейли: Я уверена, это было первое интервью Игги после долгого перерыва, он только что закончил лечение, поэтому еще боялся воссоединения с человеческой расой. После интервью Игги пригласил меня и Джона Хольмстрома на ужин в «Фебу». Я заказала омара, довольно экстравагантно, правда? Я думала, за все платит Дэвид Боуи, но Боуи уже был в Европе. На следующий день Игги уехал в Берлин, где записал «The Idiot» вместе с Боуи.

 

Анджела Боуи: У меня большая проблема с тупыми людьми – особенно с тупыми людьми, которым нравится фашизм. А у Дэвида Боуи была полоса тупизма, настолько же широкая, насколько длинная. Одной из причин гибели моей любви к Дэвиду стало то, что он увлекся немецким экспрессионизмом.

Однажды в Англии, около вокзала «Виктория», Дэвид встал в открытом лимузине «мерседес ландау» и поднял руку в гитлеровском салюте: снимок оказался на первой странице трех английских газет. И, честно говоря, после этого я не хотела его больше видеть. Остаток совместной жизни с ним, рождение нашего ребенка – все это было кошмаром, попыткой найти выход из ситуации, в которой я оказалась. И совместное путешествие Дэвида и Игги в Берлин было таким же тошнотворным, как и все остальное.

 

Игги Поп: Берлин был похож на город привидений, со всеми вытекающими радостями. У полиции там очень дипломатичный стиль, можно сказать, «культовое поведение». И это такой пьяный город: всегда кто-нибудь идет по синусоиде. Кроме того, они не парятся по поводу торговли наркотой. Хотя неправильно говорить, что они не парятся по поводу наркоты, скорее они не парились над тем, что люди развлекались.

 

Анджела Боуи: О боже мой! У Дэвида и Игги это был как медовый месяц. Это было отвратительно: английская жопа и американский сопляк думали, что они очаровывают Германию, а немцы смотрели на них и смеялись. Оба корчили из себя бонвиванов – швырялись деньгами, покупали всякое дерьмо, пытались представить себе, что живут в двадцатые или тридцатые годы, как Кристофер Ишервуд: «О! Мы планируем переехать в Берлин». Они вызывали у меня желание проблеваться. Не могу вам передать, как меня от них тошнило.

Дэвид и Игги решили зависнуть именно в Берлине, потому что там больше трансвеститов на квадратный дюйм музыкальной тусовки, чем в каком-либо другом городе мира. Дружба Дэвида с Игги была партнерством проклятых. Понимаете, о чем я? Это когда вы просто терпите друг друга, потому что никому больше не нужны. Мне кажется, «декаданс» – слишком лестное определение для этого. «Замешанная на кокаине куча говна» подходит гораздо лучше. Вся затея была просто потерей денег и времени – они проводили кучу времени, соревнуясь, кто найдет самого смазливого трансвестита.

 

Легс Макнил: Глиттер-рок был пропитан декадансом: туфли на платформе, юноши с подведенными глазами, Дэвид Боуи и гермафродитизм. Богатые рок-звезды подражали героям «Берлинских историй» Кристофера Ишервуда: помните, Салли Баулз, развлекающаяся с трансвеститами, шампанское на завтрак и минет, пока нацисты потихоньку забирали власть.

Декаданс оказался таким бессильным, потому что думал, что еще есть время, а времени уже не было. Окружающий мир разрушался. Мы проиграли войну во Вьетнаме, кучке парней с дубинками в черных шароварах. Вице-президент Спиро Агню был вынужден подать в отставку, потому что его поймали, когда он брал взятки прямо в Белом доме. А Ричард Никсон заработал Уотергейт, взломав ночью штаб-квартиру Демократической партии, потому что был конченым параноиком. Я имею в виду, что злоебучий Никсон победил на выборах с самым большим в истории перевесом. Он был просто психически болен. И потом ему пришлось подать в отставку. А потом президент Джеральд Форд послал Нью-Йорк на хер, когда случилось банкротство. Город Нью-Йорк объявил о своем банкротстве!

По сравнению с тем, что происходило в реальном мире, декаданс казался изящным и привлекательным. Панк вертелся не вокруг распада и гниения, панк вертелся вокруг апокалипсиса. Панк говорил об уничтожении. Все пришло в негодность – так что погнали прямо в Армагеддон. Знаете, если однажды вы обнаружите, что ракеты стартовали и уже летят к вам, вы, наверно, будете говорить то, что вы всегда хотели сказать, но так и не сказали. Вы, наверно, повернетесь к своей жене и скажете: «Знаешь, я всегда думал, что ты жирная корова!» Мы себя так и вели.

 

Эд Сандерс: Панки напоминали мне броненосцев: прикид этих людей был разновидностью брони для защиты от щупалец глобальной системы. Это стиль «Армагеддон-конец света-я готов-сделай это-Гарри Гилмор». Знаете, вроде: «Если это должно произойти, давай, начали, я готов, можешь проблеваться на меня, мне не сложно почиститься». В этом есть что-то индивидуально апокалиптическое – персональный апокалипсис, закалка.

Культура, из которой вырос панк, напоминает мне оперу Бертольда Брехта «Взлет и падение города Махагони», где ты мог делать что угодно, если у тебя были деньги, но если у тебя нет денег, ты преступник, ты отброс, ты блевотина. И среда, из которой возник панк, напоминает мне еще фильм «Бегущий по лезвию бритвы» – разновидность стиля жизни, где есть дробный, грозный звук барабанов судьбы, только ты не знаешь, что это на самом деле – барабаны судьбы или чья-то песня. Но что бы это ни было, всегда слышен звук барабанов.