К. С. Станиславский 23 страница. На этот раз объектом послужил мне бюст Толстого.

другом магазине.

На этот раз объектом послужил мне бюст Толстого.

Перед памятником Гоголя я сел и тоже пробовал свою хватку. Мне хотелось ухватиться

глазами за бронзовый монумент и взором потянуть его к себе так, чтобы он поднялся с

кресла.

Но скоро заболели глаза от физического пяления их. Кроме того, в самый критический

момент я встретился взглядом с одним знакомым, проходившим мимо.

— Вам не по себе? — спросил он меня участливо.

— Да, ужасная мигрень,— сказал я, покраснев до корней волос и не зная, как выйти из

положения.

«Такого напряжения никогда не надо допускать!» — решил я про себя.

 

…………………19……г.

На сегодняшнем уроке Аркадий Николаевич говорил:

— Если процессы лучеиспускания и лучевосприя-тия играют такую важную роль в

сценическом общении, возникает вопрос: нельзя ли технически овладеть ими? Нельзя ли

вызывать их в себе по произволу? Нет ли и в этой области какого-нибудь приема, своего

манка, возбуждающего в нас невидимые процессы лучеиспускания и лучевосприятия, а через

них усиливающего самое переживание?

Если нельзя идти от внутреннего к внешнему, то идут от внешнего к внутреннему. И в

этом случае мы пользуемся органической связью между телом и душой. Сила этой связи так

велика, что она воскрешает почти мертвых. В самом деле, утопленнику, без пульса и

признаков жизни, придают определенные, установленные наукой положения и

насильственно производят движения, заставляющие дыхательные органы механически

вбирать в себя и выпускать из себя воздух. Этого достаточно, чтоб вызвать кровообращение,

а за ним и привычную работу всех частей тела. При этом, по не-разъединимой связи с ним,

оживает и сама «жизнь человеческого духа» почти умершего утопленника.

При искусственном возбуждении лучеиспускания и лучевосприятия на сцене пользуются тем

же принципом: если внутреннее общение не возбуждается само собой — к нему подходят от

внешнего,— объяснял дальше Торцов.— Эта помощь извне является манком,

возбуждающим сначала процесс влучения и излучения, а потом и само переживание.

К счастью, как вы скоро увидите, новый манок поддается технической выработке.

Теперь я покажу вам, как пользоваться им.

Началось с того, что Аркадий Николаевич сел против меня и заставил придумать задачу,

ее оправдывающий вымысел и общаться всем нажитым. Для этого мне разрешено было

прибегать к помощи слов, мимики, жеста,— всего, что помогает общению. При этом

Аркадий Николаевич просил прислушиваться к физическому ощущению исходящего и

входящего токов влучения и излучения.

Подготовительная работа длилась долго, так как мне не удавалось уловить того, чего

хотел от меня Торцов.

Когда же это удалось — общение наладилось. Аркадий Николаевич заставил меня

интенсивно общаться словами и действиями и при этом прислушиваться к физическому

ощущению. После этого он отнял у меня слова и действия и предложил продолжать

общаться одними излучениями.

Однако, прежде чем наладить физические излучения и влучения сами для себя и сами по

себе, пришлось также не мало повозиться. Когда же и это наладилось, Аркадий Николаевич

спросил, как я себя чувствовал.

— Насосом, выкачивающим один воздух из пустого водоема,— сострил я.— Было

ощущение исходящего тока, главным образом из зрачков глаз и, пожалуй, из той части тела,

которая была обращена в вашу сторону,— объяснял я.

— Продолжайте же физически и механически излучать в меня до тех пор, пока у вас

хватит возможности,— приказал он.

Но ее хватило ненадолго, и скоро я бросил «бессмысленное занятие», как я его назвал.

— Разве вам не хотелось его осмыслить? — спросил Аркадий Николаевич.— Разве

внутреннее чувство не просилось прийти к вам на помощь? Неужели эмоциональная память

не пыталась подсунуть вам какое-нибудь случайное переживание, для того чтобы

воспользоваться образовавшимся током физического излучения? — допытывался Торцов.

— Если меня заставят во что бы то ни стало продлить механически физическое

излучение, то будет трудно обойтись без помощи чего-то, осмысливающего мое действие.

Другими словами, мне потребуется материал для излучения из себя или влучения в себя. Но

где взять его? — недоумевал я.

— Передайте мне хотя бы то, что вы сейчас чувствуете, то есть недоумение,

беспомощность, или отыщите в себе другое чувство,— посоветовал Торцов.

Я так и сделал. Когда мне стало невмоготу продолжать бессмысленное физическое

излучение, я постарался передать Торцову свою досаду и раздражение.

«Отстань ты от меня! Что ты пристал! Зачем ты меня мучаешь!» — точно говорили мои

глаза.

— Как вы себя чувствовали? — опять спросил Торцов.

— Насосом, которому подставили ушат с водой и которому было что выбрасывать вместо

воздуха,— опять сострил я.

— Таким образом, ваше бессмысленное физическое излучение стало осмысленным и

целесообразным,— заметил Аркадий Николаевич.

После повторения этих же упражнений он проделал то же и с лучевосприятием. Оно

является тем же процессом, но в обратном направлении. Поэтому я не буду описывать его, а

отмечу лишь один новый момент, который создался при моей пробе.

Дело в том, что прежде чем влучать в себя, мне необходимо было ощупать душу Торцова

невидимыми щупальцами моих глаз и найти в ней то, что можно из нее влучать в себя.

Для этого пришлось внимательно вглядеться и, так сказать, вчувствоваться в то

состояние, которое переживал тогда Аркадий Николаевич, а потом постараться создать с ним

сцепку.

— Как видите, не так-то просто вызвать на сцене лучеиспускание и лучевосприятие

техническим путем, когда оно не рождается само собой, интуитивно, как это бывает в

жизни,— говорил Аркадий Николаевич.— Однако могу вас утешить тем, что на сцене, во

время исполнения роли, этот процесс совершается значительно легче, чем при упражнении и

на уроке.

Вот почему это происходит: сейчас надо было наскоро искать каких-то случайных чувств,

чтобы ими поддержать процесс влучения и излучения, но на сцене тот же процесс будет

происходить легче и проще. Так, к моменту публичного выступления все предлагаемые

обстоятельства уже будут выяснены, все задачи уже окажутся найденными, а чувство

созреет для роли и будет только ждать случая, чтобы проявиться и вырваться наружу.

Достаточно дать незначительный толчок, и заготовленные для роли чувства сами польются

беспрерывной струёй.

Когда с помощью гуттаперчевой кишки выливают воду из аквариума, нужно только один

раз втянуть в себя воздух, а потом вода польется сама. То же в процессе излучения: дайте

толчок, откройте выход для лучеиспускания, и чувство польется само — изнутри.

— Какими же упражнениями вырабатываются процессы лучеиспускания и

лучевосприятия? — спрашивали ученики.

— Они вырабатываются теми же двумя упражнениями, которые вы делали сейчас.

Первое упражнение заключается в том, чтоб с помощью манков вызывать в себе какую-

нибудь эмоцию (чувство) и передавать ее другому лицу. При этом прислушивайтесь к

своему физическому ощущению. Таким же способом приучайте себя и к ощущению

лучевосприятия, естественно вызывая и замечая его в момент общения с другими.

Второе упражнение: постарайтесь вызвать в себе одно физическое ощущение

лучеиспускания или лучевосприятия, без эмоционального переживания. Необходимо

большое внимание при этой работе. Иначе можно принять простое мышечное напряжение

за ощущение влучения и излучения. Когда физический процесс будет налажен, подставьте

изнутри какое-нибудь чувство для его излучения или влучения. Но только, повторяю,

бойтесь при этом насилия и физической потуги. Излучения и влучения производятся

непременно легко, свободно, естественно, без всякой затраты физической энергии. К слову

сказать, новый прием поможет вам направлять внимание на объект и укреплять его, так как

без устойчивого объекта лучеиспускать нельзя.

Только не делайте этих упражнений одни, сами с собой или с воображаемым лицом.

Общайтесь только с живым объектом, действительно существующим в жизни,

действительно стоящим рядом с вами и действительно желающим воспринимать от вас ваши

чувства. Общение требует взаимности. Не делайте также упражнений одни, без Ивана

Платоновича. Нужен опытный глаз, чтоб не дать вам вывихнуться, приняв простую

мышечную потугу за ощущение влучения и излучения. Это опасно, как и всякий вывих.

— Боже мой, как это трудно! — воскликнул я.

— Трудно делать то, что нормально и естественно для нашей природы? — удивлялся

Аркадий Николаевич.— Вы ошибаетесь. Нормальное достигается легко. Гораздо труднее

приучить себя вывихивать свою природу. Поэтому познавайте ее законы и требуйте от нее

того, что для нее естественно. Предсказываю вам, что придет время, когда вы не будете в

состоянии, стоя на сцене с партнерами, не связываться с ними током внутреннего общения,

сцепкой или хваткой, которые теперь кажутся вам трудными..

Ослабление мышц, внимание, предлагаемые обстоятельства и прочее тоже казались вам

трудными, а теперь они стали необходимыми.

Поэтому будьте довольны, что вы обогатили вашу технику новым и очень важным

манком при возбуждении общения, то есть — лучеиспусканием и лучевое -приятием.

 

 

XI. ПРИСПОСОБЛЕНИЕ И ДРУГИЕ ЭЛЕМЕНТЫ, СВОЙСТВА.

СПОСОБНОСТИ И ДАРОВАНИЯ АРТИСТА

 

…………………19……г.

Войдя в класс, Аркадий Николаевич прочел повешенный Рахмановым плакат —

«Приспособление», поздравил нас с новым этапом, вызвал Вьюнцова и дал ему такую

задачу:

— Вам нужно ехать в город, к знакомым, где вы надеетесь очень весело провести время.

Поезд уходит в два часа, а теперь уже час. Как удрать из школы раньше времени? Трудность

в том, что надо обмануть не только меня, но и всех товарищей. Как же это сделать?

— Притвориться грустным, задумчивым, убитым, больным,— советовал я.— Пусть все

спрашивают: «Что с тобой?» Можно рассказать какую-нибудь невероятную историю, но так,

чтобы все поверили. Тогда волей-неволей придется отпустить больного.

— Во! Это я понимаю! Вот здорово понимаю! — сразу ожил Вьюнцов и от радости стал

выкидывать ногами такие антраша, которых пером не опишешь.

Но... после третьего или четвертого колена он оступился, закричал от боли, замер на месте

с поднятой ногой и с искаженным лицом.

В первую минуту мы думали, что он обманывает нас, что в этом состояла его игра. Но он

по-настоящему страдал, и я поверил ему, встал, чтоб помочь бедняге, но... усомнился.

Остальные ринулись на сцену. Вьюнцов не давал дотронуться до ноги, пробовал ступить на

нее, но закричал от боли так, что мы с Аркадием Николаевичем переглянулись, чтобы

глазами спросить друг Друга — правда то, что происходит на подмостках, или же это

мистификация? Вьюнцова повели к выходу со всеми предосторожностями. Поддерживаемый

с обеих сторон под руки, он переступал одной здоровой ногой. Шествие двигалось тихо,

торжественно и молчаливо.

Но вдруг Вьюнцов затанцевал камаринскую и залился звонким смехом.

— Во!.. здорово пережил! Здорово!.. Гениально! Тютелька в тютельку! Нипочем не

отличишь! — выбрасывал он, заливаясь смехом, отдельные фразы.

В награду Вьюнцов получил овацию, а я еще раз почувствовал его даровитость.

— Знаете ли, за что вы ему аплодировали? —' спросил Аркадий Николаевич и тут же

ответил: — За то, что он нашел хорошее приспособление и удачно выполнил его.

Этим словом — приспособление — мы впредь будем называть как внутренние, так и

внешние ухищрения, с помощью которых люди применяются друг к другу при общении и

помогают воздействию на объект.

— Что значит: «применяются»? — переспрашивали ученики.

— Это означает то, что сейчас сделал Вьюнцов:

чтоб уйти с урока раньше времени, он применился с помощью ухищрения,— объяснил

Торцов.

— По-моему, он просто разыграл нас! — возразил кто-то.

— А разве без этого розыгрыша вы поверили бы ему? — спросил Аркадий

Николаевич.— Необходима была хитрость, чтоб добиться цели и удрать из школы. Вьюнцов

решился на нее и на обман потому, что применился к условиям, к предлагаемым

обстоятельствам, мешавшим ему удрать.

— Значит, приспособление — это обман? — допытывался Говорков.

— В иных случаях приспособление — обман; в других — приспособление является

наглядной иллюстрацией внутренних чувствований или мыслей; иногда приспособление

помогает привлекать на себя внимание того, с кем хочешь общаться, располагает к себе;

иногда передает другим то невидимое и лишь ощущаемое, что не договаривается словами, и

так далее и так далее.

Как видите, возможности и функции приспособления многообразны и многочисленны.

Вот, например: допустим, что вы, Названов, занимаете важный пост, а я — проситель.

Мне необходима ваша помощь. Но вы меня совсем не знаете. Поэтому, чтоб добиться своей

цели, мне надо как-нибудь выделиться из общей массы просителей.

Но как приковать к себе ваше внимание и завладеть им? Как упрочить едва

зародившуюся связь и общение? Как повлиять на вас в хорошем, выгодном для меня

смысле? Какими средствами воздействовать на ваш ум, на чувство, на внимание, на

воображение? Как растрогать душу влиятельного человека?

Вот если он увидит своим внутренним взором условия моей жалкой жизни, если он

создаст в своем воображении картину, хоть немного приближающуюся к ужасной

действительности, то он заинтересуется мной, раскроет свое сердце для взаимного общения

со мной. Тогда я спасен! Но для того чтобы помочь проникнуть в чужую душу, ощутить ее

жизнь, нужно приспособление.

С его помощью мы стремимся как можно рельефнее выявить свое внутреннее чувство и

общее состояние.

Но в других случаях с помощью того же приспособления мы скрываем, маскируем и свое

чувство, и свое общее состояние. Самолюбивый, гордый человек старается быть любезным,

чтобы замаскировать свою обиду. Следователь на допросе хитро прикрывает

приспособлениями свое настоящее отношение к допрашиваемому преступнику.

Приспособление — один из важных приемов всякого общения, даже одиночного, так как

и к себе самому и к своему душевному состоянию необходимо приспособляться, чтоб

убеждать себя.

Чем сложнее задача и передаваемое чувство, тем красочнее и тоньше должны быть и

самые приспособления, тем многообразнее их функции и виды.

— Извините же, пожалуйста,— спорил Говорков,— для всего этого существуют слова.

— Вы полагаете, что они исчерпывающим образом передают все тонкости чувствования?

Нет, при общении нам мало одних слов; они слишком протокольны, мертвы. Чтоб оживить

их, нужно чувство, а чтоб вскрыть его и передать объекту общения, необходимы

приспособления. Они дополняют слова, досказывают недосказанное.

— Значит, чем больше приспособлений, тем сильнее и полнее общение? — спросил кто-

то.

— Дело не в количестве, а в качестве приспособлений.

— Какие же качества им нужны для сцены? — хотел я понять.

— Они многообразны. У каждого артиста свои, оригинальные, ему одному присущие

приспособления, самого разнообразного происхождения и достоинства. Да ведь и в самой

жизни — то же. Мужчины, женщины, старики, дети, важные, скромные, сердитые, добрые,

вспыльчивые, спокойные и так далее обладают своими особенными разновидностями

приспособлений.

Каждое новое условие жизни, обстановка, место действия, время вызывают

соответствующие изменения в приспособлениях: ночью, когда все спят, применяешься как-

то иначе, чем днем, на свету и на людях. Приехав в чужую страну, ищешь подходящих для

местных условий приспособлений.

Каждое переживаемое чувство требует при передаче его своей неуловимой особенности

в приспособлениях.

Все виды общения — взаимное, групповое, с воображаемым или отсутствующим

объектом и прочее — также требуют соответствующих особенностей в приспособлениях.

Люди общаются с помощью органов своих пяти чувств, с помощью видимых и

невидимых путей общения, то есть: глазами, мимикой, голосом, движениями рук, пальцев,

телом, а также и через лучеиспускание и лучевосприятие. Для этого в каждом случае им

необходимы соответствующие приспособления.

Иные актеры обладают прекрасными приспособлениями в области драматических

переживаний, но при этом совершенно лишены их в комедии, или, наоборот, хорошими в

комедии и плохими в драме.

Нередко бывают актеры с прекрасными переживаниями во всех областях человеческого

чувства, при очень хороших, верных приспособлениях. Но часто эти актеры производят

большее впечатление только на интимных репетициях, когда режиссер и смотрящие сидят

близко. При переходе на сцену, требующую большей яркости, те же приспособления

бледнеют и не перелетают через рампу, а если и перелетают, то не в достаточно яркой и

сценической форме.

Мы знаем также актеров с яркими, но немногочисленными приспособлениями. Благодаря

однообразию последние скоро теряют свою силу, остроту и притупляются.

Но есть немало актеров, обиженных судьбой, с плохими однообразными, неяркими, хотя и

верными приспособлениями. Эти люди никогда не будут в первых рядах сценических

деятелей.

…………………19……г.

Аркадий Николаевич продолжал незаконченные на прошлом уроке объяснения:

— Если в жизни людям нужно бесконечное количество приспособлений, то на сцене

актерам они нужны еще в гораздо большей мере, так как там мы беспрерывно общаемся, а

потому и все время приспособляемся. При этом большую роль играет самое качество

приспособлений: их яркость, красочность, дерзость, тонкость, акварельность, изящество,

вкус.

Вот, например: на прошлом уроке приспособление Вьюнцова было до дерзости ярко. Но

может быть и иначе. Вельяминова, Говорков и Веселовский, идите на сцену и сыграйте нам

этюд «сжигания денег»,— приказал Аркадий Николаевич.

Вельяминова лениво приподнялась с кресла и стояла с тоскующим лицом, ожидая, что ее

партнеры последуют ее примеру и встанут. Но они сидели.

Наступило неловкое молчание.

Не выдержав томления, Вельяминова заговорила. Чтобы смягчить свои слова, она

воспользовалась женским жеманством, так как знала по опыту, что оно действует на

мужчин. Она опустила взор и старательно отковыривала номерную бляху от театрального

кресла, чтобы замаскировать свое состояние. Желая скрыть румянец, заливавший ее щеки,

Вельяминова поднесла платок к лицу.

Пауза тянулась без конца. Чтобы заполнить ее, чтобы смягчить неловкость создавшегося

положения и придать недоразумению шутливый оттенок, Вельяминова с усилием выжимала

из себя смех, но он звучал невесело.

— Нам скучно! Ну, право же, нам очень скучно! — уверяла красавица.— Я вот только не

знаю, как это сказать. Но, пожалуйста, дайте нам новый этюд... и тогда мы будем так

играть... так играть... просто... ужас!

— Браво! Молодец! Отлично! Теперь мне не нужен этюд сжигания денег! И без него вы

показали нам все, что нужно,— решил Аркадий Николаевич.

— Что же именно она показала? — спрашивали мы.

— А вот что: если Вьюнцов дал нам дерзкие, яркие, внешние приспособления, то

Вельяминова обнаружила более изящные, тонкие, внутренние. Она терпеливо, на все лады

уговаривала меня, старалась разжалобить; она хорошо использовала свое смущение и даже

слезы; она, где можно, кокетничала, чтоб достигнуть цели и выполнить задачу. Она то и дело

меняла свои приспособления, желая передать мне и заставить воспринять все оттенки

переживаемого ею чувствования.

Не годится или приелось одно приспособление,— она пробовала другое, третье, надеясь

наконец напасть на самое убедительное, которое проникнет в душу объекта.

Надо уметь приспособляться к обстоятельствам, к времени, к каждому из людей в

отдельности.

Если имеешь дело с глупым, надо применяться к его мышлению, искать наиболее простой

словесной формы и приспособлений, доступных уму и пониманию глупца.

Если же, наоборот, объект общения — сметливый человек, приходится действовать

осторожнее, искать более тонких приспособлений, чтоб он не понял ухищрений и не

уклонился от общения, и так далее.

Насколько важна роль приспособления в творчестве, можно судить по тому, что многие

артисты при средней силе переживания, но при ярких приспособлениях дают больше

почувствовать свою внутреннюю «жизнь человеческого духа» на сцене, чем другие, сильнее

и глубже чувствующие, но обладающие бледными приспособлениями.

Лучше всего наблюдать приспособления у детей. У них они выражаются ярче, чем у

взрослых.

Вот, например, мои две племянницы: младшая — сама экспансия, само вдохновение.

Чтобы выразить высшую радость — ей мало поцеловать: это еще не передает до конца ее

счастия,— для усиления выразительности ей надо укусить. Это ее приспособление, которого

она не замечает. Оно выскакивает из нее помимо воли. Вот почему, когда виновник ее

радости вскрикивает от боли, девчонка искренне удивляется и спрашивает себя: когда же это

я успела «куснуть»?

Вот вам образец подсознательного приспособления. Старшая, напротив, вполне сознательно,

обдуманно выбирает свои приспособления. Она раздает поклоны или благодарности разным

людям по степени уважения к ним и по важности оказанных ей услуг. Но такие

приспособления нельзя считать вполне сознательными и вот почему.

В процессе создания приспособлений я отмечаю два момента: 1) выбор приспособления и

2) выполнение его. Согласен, что племянница выбирает свои приспособления сознательно.

Но выполняет она их, как и большинство людей, в большей мере подсознательно. Такие

приспособления я называю полусознательными.

— А бывают целиком вполне сознательные приспособления? — интересовался я.

— Конечно, бывают, но... представьте себе, что в реальной жизни я не улавливаю

приспособлений, и выбор и выполнение которых были бы в полной мере сознательны.

Только на сцене, где, казалось бы, подсознательному общению открывается полный

простор, я поминутно наталкиваюсь на вполне сознательные приспособления.

Таковыми являются актерские штампы.

— Почему вы говорите, что на сцене подсознательному общению открыт полный

простор? — допытывался я.

— Потому что при публичном творчестве нужны сильные, неотразимые приемы

воздействия, а большинство органических, подсознательных приспособлений принадлежит к

числу таковых. Они ярки, убедительны, непосредственны, заразительны. Кроме того, только

с помощью таких органических приспособлений можно передавать со сцены тысячной толпе

едва уловимые тонкости чувства. В жизни больших классических образов, пр-и наличии их

сложной психологии, такие приспособления имеют первенствующее значение. Создание и

передача их доступны только нашей органической природе с ее подсознанием. Таких

приспособлений не подделаешь ни с помощью ума, ни с помощью актерской техники. Они

рождаются сами, подсознательно, в момент естественного подъема чувства.

Как ярко блестят на подмостках подсознательные приспособления! Как они захватывают

общающихся и врезаются в память смотрящих! Их сила в неожиданности, смелости и

дерзости.

Следя за игрой артиста, за его поступками, действиями на сцене, ждешь, что он в таком-

то важном месте роли скажет свою реплику громко, отчетливо, серьезно. Но вдруг, вместо

этого, совершенно неожиданно, он говорит ее шутливо, весело, едва слышно, и этим

передает оригинальность своего чувствования. Эта неожиданность так сильно подкупает и

ошеломляет, что толкование данного места роли кажется единственно верным. «Как же это

я не догадался, что здесь скрыто именно такое значение?!»—удивляется зритель, любуясь

неожиданным приспособлением.

Такие неожиданные приспособления мы встречаем у больших талантов. Но даже и у этих

исключительных людей они создаются не всегда, а в моменты вдохновения. Что касается

полусознательных приспособлений, то мы их встречаем на сцене несравненно чаще.

Я не берусь производить анализ для определения степени подсознательности каждого из

них.

Скажу только, что даже минимальная доля такой подсознательности дает жизнь, трепет

при выражении и передаче чувства на сцене.

— Значит,— старался я вывести заключение,— вы совсем не признаете на сцене

сознательных приспособлений?

— Признаю в тех случах, когда мне их подсказывают со стороны: режиссер, товарищи

актеры, непрошеные и прошеные советчики. Но... такими сознательными приспособлениями

надо пользоваться осторожно и мудро.

Не вздумайте принимать их прямо в том виде, в каком они вам даются. Не позволяйте

себе просто копировать их! Надо уметь присваивать себе чужие приспособления и делать их

своими собственными, родными, близкими. Для этого нужна большая работа, нужны новые

предлагаемые обстоятельства, манки и прочее.

Так же следует поступать в тех случаях, когда артист подсмотрит в реальной жизни

типичные для его роли приспособления, захочет привить их себе и создаваемому образу. И в

этом случае бойтесь простой копировки, которая всегда толкает актера на наигрыш и

ремесло.

Если вы сами придумали для себя сознательное приспособление, оживите его с помощью

психотехники, которая поможет вам влить в него долю подсознания.

…………………19……г.

— Вьюнцов, пойдемте со мной на сцену и сыграем вариант на этот этюд, который вы уже

раз играли,— приказал Аркадий Николаевич.

Прыткий юноша бросился на сцену, а за ним медленно пошел Торцов, шепнув нам:

— Я сейчас спровоцирую Вьюнцова! — Итак, вам во что бы то ни стало необходимо

раньше времени вырваться с урока! Это главная, основная задача. Выполняйте ее.

Торцов сел у стола и занялся своим делом: вынул какое-то письмо и весь ушел в чтение.

Его партнер, сосредоточенный, стоял возле и придумывал приспособления поискуснее, чтоб

с их помощью подействовать на Аркадия Николаевича или обмануть его.

Вьюнцов прибегал к самым разнообразным ухищрениям, но Торцов, точно нарочно, не

обращал на него внимания. Чего-чего не делал наш неугомонный юноша, чтоб удрать с

урока. Он долго и неподвижно сидел с измученным лицом. (Если б Аркадий Николаевич

взглянул на него, то наверное бы сжалился.) Потом вдруг встал и торопливо вышел за

кулисы. Постояв там некоторое время, он вернулся назад больной, неуверенной походкой,

вытирая платком якобы холодный пот, и тяжело опустился на стул ближе к Аркадию

Николаевичу, который продолжал игнорировать его.

Вьюнцов играл правдиво, и мы одобрительно откликнулись из зрительного зала.

Далее, он почти умирал от усталости; у него появились спазмы, конвульсии; он даже

сполз со стула на пол и так наиграл при этом, что мы засмеялись.

Но Аркадий Николаевич не отзывался.

Вьюнцов придумал новое приспособление, от которого смех усилился. Но и на этот раз

Торцов молчал, не обращая внимания на игравшего.

Вьюнцов усилил наигрыш, и в зрительном зале засмеялись громче. Это еще больше

подтолкнуло юношу на новые и новые, очень смешные приспособления, дошедшие в конце

концов до клоунады и вызвавшие в зрительном зале гомерический хохот.

Только этого и ждал Торцов.

— Поняли ли вы, что сейчас произошло? — обратился он к нам, когда все успокоились.

— Основная задача Вьюнцова была: удрать с урока. Все его действия, слова, попытки

притвориться больным, чтобы обратить на себя внимание и разжалобить меня, являлись

лишь приспособлениями, с помощью которых выполнялась главная задача. Вначале

Вьюнцов действовал, как полагалось, и эти действия его были целесообразны. Но вот беда:

он услышал смех в зрительном зале, сразу переменил объект и стал приспособляться не ко

мне, который не обращал на него внимания, а к вам, поощрявшим его трюки.

У него явилась совсем новая задача: забавлять зрителей. Но как оправдать это? Где найти

предлагаемые обстоятельства? Как поверить и пережить их? Все это можно только по-

актерски наиграть, что и сделал Вьюн-цов. Вот почему и создался вывих.

Лишь только это случилось, подлинное человеческое переживание сразу пресеклось, и