Старлей Гришка

Война на улыбки скупа. Вырывавшиеся на волю ночами онемевшие от безделья трассера кучей носились по всей округе. Этого добра было в избытке, т. к. во время войны больше всего работы бывает на свинцовых заводах и древесных фабриках.

После всякой ночи утреннее солнце махом просушивало землю и души. Сегодня, в выходной день, а это была среда, отпущенные от безделья порыскать в режиме свободной охоты ноги самопроизвольно навели Виктора на блиндаж танкистов. Выходной среди недели не был редкостью. Им могла быть и пятница, и понедельник. Просто сегодня метео не выдало лицензию на отстрел "духов".

"Витька! Ты опять живой!" — вечно радостный зам. командира Санька, комплекцией чуть меньше своего танка, готовил торт по своему рецепту: вымачивал три булки хлеба, давно ставших кирпичами, засухаривал их слегка на сковородке, а после обливал дефицитной сгущенкой. Сделай он подобное в миру и подай на стол — Саньку бы гости просто избили, а на фронте, вне сомнения, данная жуткая мешанина являлась деликатесом. Да что там торт! Даже вода на войне, когда ты трое суток без нее, становится в любом виде живая. У Саньки сегодня были три радости: позавчера он перестал быть "Вектором", то есть закончилось его трехмесячное дежурство под этим позывным на дальней высокогорной точке. Во-вторых, он, наконец, напарился в бане. В-третьих, завтра он летит в отпуск за "ленточку". В связи с этим за столом находилось уже достаточное количество "ягод". По престранной словесной символике в Афгане многие вещи получили ласковое обозначение. Так Су-17 стал стрижом, Су-25 — грачом, танк — слоном, керосин — молоком, бензин — сметаной, мины — консервами, человек с биноклем — ясновидящим, ну а люди — ягодами.

Судя по обозначениям, мужики с тоской вспоминали о деревенском погребе.

Многолетняя офицерская практика показала, что в любом армейском коллективе на любом мероприятии один должен быть всегда трезвым от начальной нулевой точки до завершающегося часа "икс". Кому им быть, всегда решал старший по должности или званию. Если такового не наблюдалось, зажимали в кулак патрон — на кого попадет. На кого это попадало, не роптал. В его обязанности входило все: от первого налива до последнего. А что делать?..

К великому несчастью, сегодня быть трезвым выпало спецназовцу, старшему лейтенанту Григорию Бочарову. Главная задача боевого тамады в этом случае была — не допускать ни недолива, ни перелива и уж ни в коем случае не капнуть мимо. Тостовая витиеватость обязательной не считалась, ограничивались фронтовым: "Ну, по первой". Гришка недавно в сорок седьмой раз сходил "в ночь" — в разведвыход. Этот двадцатичетырехлетний старлей повидал жизнь за два года, как за 224. Там, в Москве, определили, что война идет "день за три". Гришка после первой рукопашки, когда через распоротый живот наполовину высунувшаяся вместе с кишками душа была машинально засунута его грязными руками обратно, понял, что на войне срок часто идет, как мгновение за век. И что "русского мало убить, его надо еще завалить". Тогда он определил, что "ошибка" и "вина" — это не одно и то же, что нечисть тоже считает, что она имеет "честь". Гришка в первый день войны видел, как "сильные рыдают мужики" и насколько страшен и впечатляющ лик человека в последнее мгновение жизни перед самоподрывом, когда он предпочел плену смерть. Старлей познал лично, что человек полностью правдив бывает в секунды смерти — ему уже нечего терять и бояться. Сидящие за столом негромко, чинно и степенно нумеровали тосты. Каждому тосту придавалось свое поминание и воспоминание.

Мужики молчали, сидя в тройном блиндаже, недалеко от Индии, сердцем находясь в Рязани, Перми, под Калугой...

Еще Григорий знал, что бывает то, чего быть не может... "Духи" теми двумя ребятами-десантниками, взятыми в плен, "питались", как дано додуматься только им.

Гыркающая, подвывающая "Эл-ляя экбэр" куча ела впившимися глазами еще живых раздетых, дрожащих, прижавшихся друг к другу, стоящих на снегу десантников. Главарь, вибрирующий от запаха смерти, хрипло прострелял языком свое решение. Переводчик еле успевал за его приговором:

— Вас оставляют живыми... (Долгая пауза.)

— Ваш путь к своим Аллах дал... по минному полю. Кто пройдет — не тронем, подохнет — воля Аллаха. — И снова долгое "Эл-ляяя экбэр".

В гробовой тишине, при замерших "духах" и свидетеле — ледяном зимнем солнце, по полю, чуть сутулясь, не вихляя, ровной тропой шел русский солдат. Позади полпути. Второй пленный, стоя возле главаря, смотрел расширенными до бровей глазами за движениями друга, быстро менялся в лице, доставляя наслаждение собравшейся для этого куче. Взрыв! Разом присевшие "духи" пожирали глазами место, где в предсмертных судорогах бился умирающий, и следили, как реагировал второй — живой.

Переводчик подтолкнул второго, подсказав сладким голосом:

— Теперь ты... Твоя дорога сюда, в другую сторону... Парень медленно, очень медленно ступая, делая сантиметровые шаги, стал все чаще похохатывать и пританцовывать в такт движениям. На середине пути он вдруг задергался, зашипел, захихикал и запетлял в беге... дурачком. Он долго носился по полю, то отбегая, то возвращаясь, показывал "духам" язык, кукиши, шлепал себя по ногам и хохотал. С ним хохотали подпрыгивающие бандиты. Поле было обычное, не заминированное...

Старший лейтенант Бочаров стал десантником в 16 лет после просмотра одного из казенных киножурналов про крылатую пехоту, которые были обязательными для показа, как средство воспитания, перед каждым художественным фильмом. Тогда из клуба он вышел другим. До этого Гришка, насмешливо похлопывая дружка по плечу, любил говорить, как цедить, насмешливо убеждая, что за сентябрем идет январь, после заката солнца следует полдень... Носил рубашку с разными пуговицами, плевал через левое плечо, вся жизнь была сплошная дискотека, а кто не шел за ним — были дураки. Кривая ухмылка у него заменяла "здравствуйте", штаны волочились по земле, тело выглядело буквой "з", и на турнике подтягивался полтора раза в неделю. Однажды дед, летчик-фронтовик, застукал его с винным и папиросным запахом. С Гришкой был проведен "разбор полетов" старым и надежным дедовским методом — ремнем, после чего он неделю питался и учился стоя, умудрившись при этом сделать философское заключение, что курение и вино, действительно, вредны для здоровья. Мудрый дед берег честь внука смолоду. После десятого класса он, сдав вступительные экзамены на "хорошо", поступил в "рязанку" — Рязанское высшее общевойсковое десантное училище, и уже на первом курсе не мог понять, что его могло объединять со многими из тех, кто были для него еще полгода назад "своими в доску".

Гришкина ухмылка набекрень выровнялась в симпатичную улыбку, а курсантская форма явно подчеркивала мужскую красоту. Он больше "не коварствовал" языком, перестал врать и за столом чаще молчал. Батя, заглядевшись на него во время очередного отпуска, забыв прикурить, напрочь прикипел к нему. Вечером Гришка, проводив свою одноклассницу, застал мать с освежающей счастливой слезой. Из училища Григорий Бочаров выпустился с отличием и задатками разведчика от Бога. В каждом роде войск, в полку и роте есть кто-то от Бога. Иначе не до порога. Вообще, до домашнего порога из боя без Него просто достойно никто не возвращался. Или не возвращался вообще.

Разведчик Григорий о разведке знал все. Чему не доучила в мелочах "рязанка", он с лихвой добрал на войне. Война практически доказала правильность теории легендарного училища, где преподавали золотые медалисты Афгана. Уж они-то знали, что через эту войну прошли все мало-мальски уважающие себя военные со всего света, для которых более качественной практики, чем воевать с русскими, не существует. Отличник Бочаров с первого боя не трясся в истерике при виде убитого, и задыхался только от потока ветра, а не от страха, когда вылетал с парашютом вверх ногами с борта "горбатого" на скорости 400 км/час. Но страх Гришка уважал. Битые и прошитые войной преподаватели с первого дня вразумили курсантские головы тем, что страх, оказывается, это Божий дар. Страх — отец разведки. Только он, загодя, делает мозг хладнокровным аналитиком для спасения личного и всей группы. Страх — это нормальное состояние здоровой психики. Если страха нет, его тут же заменит животный инстинкт предательского самосохранения. Бесстрашный человек опасен в бою. Страх — это бронежилет человека, от которого ответвляются десятки сопутствующих чувств. Особенно брат разведки — риск и ее мать — осторожность. Это старший лейтенант знал, как "Отче наш". От этого оказалось, что сердцу, если надо — прикажешь. Гришка приказывал сердцу сто раз на дню: молчать, терпеть, ждать, сбивать азарт, иначе бесконтрольный кровавый азарт в бою гарантирует твой конец. Одно из условий разведчика — высокий интеллект, выводящий интуицию на уровень тоннельного зрения, то есть, обладающий этим качеством человек способен видеть все краем глаза. От всех неразведмыслей надо категорически отказываться до боя. В разведку надо уходить в чистом белье, ибо профессиональный противник услышит тебя по запаху метров за тридцать-пятьдесят. И желательно некурящему, без насморка. Гришка на зубок знал повадки собак, их слабое место с 11 до 16-ти, плюс псиное поведение в грозу, дождь, ветер, жару. Его научили уходить от собак "восьмеркой", используя перец. Это когда натоптав довольно большую тропу в виде цифры "восемь", посыпал ее отравой, и собака заходила в тупик — туда, откуда начинала поиск, отравившись. Или "дергать" от противника заячьим кругом, то есть двое-трое открываются противнику и уводят его от основного отряда. Духи, идя за ними, теряют контроль над главной силой, которая дает условный сигнал, и "зайцы" залегают. Враг, напоровшись на них, забивается с двух сторон. Гришка мог терпеть удушье руками, мочиться и ходить под себя по малому и большому в засаде и без эмоций терпеть это в любое время суток и года. Спать зимой с засадной группой в виде причудливых шахматных квадратиков, засунув свои разутые ноги в пах другого, грея их его теплым животом. Он учился быть голодным и холодным перед разведвыходом. У него с собой всегда были два-три ножа, которыми он бил, не задумываясь, в цель: в сердце, под кадык или куда попало. Гришку уже в Афгане научили терпеливо, без движения, равнодушно ждать, пока случайно заползший на тело скорпион или тарантул сам не слезет с него. Тревожить его — себе на сто процентов хуже. Знал, как по спящей змее определить, когда здесь были люди. Если она была спокойна или спала, значит, "духов" здесь не было минимум минут тридцать. Старлей без дешевого и слюнявого пижонства мог убить кролика и выпить его кровь. Пустить в дело для питания все: собаку, лягушку, червей, змей, насекомых, ящериц, мышей. Умел немедленно прервать икоту, которая ночью в горах слышна до километра. Для этого, стоя на коленях у камня, он ставил на него фляжку с водой и, сцепив руки за спиной в замок, делал несколько глотков.

Разведчик Григорий, кавалер двух орденов, двух медалей "За отвагу" и дважды раненный, умел все. Потому что все это нужно было ему на войне. Чтобы Родину защищать, Москву и Арбат. Ибо, "Убивая врага — учишься особенно любить Отечество!" Гришкин профессионализм был штучным товаром и цены не имел из-за бесценной любви к Родине. Его евро- и заокеанские противники имели почасовую цену за свою любовь к своей родине и защищали ее по финансовому сговору строго определенный срок. И были они не солдатами удачи, а хлыстами войны. Оружие которых за два доллара сверху можно было всегда развернуть в любую сторону. А потом, если не будет таких спецназовцев-разведчиков, как Гришка, то пижоны, до того лениво сидевшие в пивнушках и брезгливо поглядывавшие на них, будут на Арбате чистить до блеска примитивную обувь фабрики "НАТО", перебиваясь от этого чаевыми и с тоской вспоминать о старлее Григории Бочарове.

К полуночи войсковая внутриблиндажная трапеза завершилась командой старшего стола: "Время. Заканчиваем". И народ, принявший по нескольку раз на грудь, четко выполнив приказ командира, за пять минут заметно протрезвев до штатного режима, разошелся. Минут через двадцать в блиндаже остался один Санька, в десятый раз проверивший отпускной чемодан, мысленно подталкивая при этом часовую стрелку. Самое черепашье движение времени — когда едешь с войны домой.