Царица саамов 16 страница
захваченные стада. Царь расположился в палатах властителя города. Воинов разместили группами. Мари-Луйс позаботилась, чтоб супруг был устроен удобно, и, как в былые времена, делала все, чтобы его желания и нужды исполнялись неукоснительно. Устраивая его, она (как бы невзначай) спросила: — А когда меня не было с тобою рядом, кто вместо царицы разделял твои заботы?.. Только не думай, я не от ревности... Каранни невинным взглядом посмотрел ей в глаза и сказал: — Я и не думаю, моя царица, что червь подозрения закрался к тебе в душу. Твое место всегда оставалось незанятым. Мари-Луйс хоть и поверила ему, но не утешилась. Ей хотелось, чтоб он отрешился от нее, забыл. Тогда, может, легче будет и вина и жалость сравняются?.. Мари-Луйс занялась разного рода делами и распоряжениями, которые отдавала своим придворным, слугам и рабам дома властителя Нерика, а в горле все время комом стоял с трудом сдерживаемый крик. Еще недавно жила она в этом доме чистая, неоскверненная, приехавшая на священное поклонение. Была счастлива и довольна, что рядом преданный, всегда готовый исполнить любое ее требование Таги-Усак. И не из рабского подчинения, не по обязанности... Да, но уже тогда колдовские чары сковали ее сердце... О боги, покарайте, кто виновен в этом!.. Велики муки твои, человек!.. Мари-Луйс не могла не сознавать, что при встрече с Таги-Усаком все существо ее наполняется нежностью и она прощает его, жалеет. Хотя жалеть ей надо прежде всего себя... Страшная буря бушевала в душе царицы. Во гневе она порой проклинала себя за то, что выжила, спаслась. «Зачем это и для кого?!» — думала она, сгорая, как на костре, в огне своих тревожных дум и неуемной страсти... Ворона, словно навечно поселившаяся на вершине храма, все каркала и каркала, предвещая лютую зиму. По улицам с лаем носились бездомные собаки. Чего она каркает, эта ворона?.. В Нерике опять жили армяне, те, кому удалось спастись от беспощадной хеттской резни. Едва почуяв, что возвращаются свои, горожане стали выбираться из укрытий, где прятались, и ринулись к дому властителя Нерика, стали кричать, звать царицу. — Мы умираем, будь милосердна, божественная царица наша, помоги нам! Таги-Усак доложил, что армянам-нерикцам нечего есть. Но что можно поделать?.. А толпа безумствовала. И Арбок Перчу пришлось применить силу, чтобы всех разогнать. — Царица, люди ждут от тебя помощи. Пожалей их, помоги! — взмолился Таги-Усак, опускаясь на колени перед своей госпожой. — Кому-то надо и меня пожалеть, — раздраженно бросила Мари-Луйс. И тут Таги-Усак уже решительно потребовал помочь народу. Но царице сейчас все было противно — и алчущая, стенающая толпа, и Таги-Усак. — Я одного желаю: чтоб тебя не было! Уйди с глаз моих! — она посохом со всей силой ударила его. Таги-Усак схватился за плечо, из которого хлынула кровь и полилась на ковер. Тут же сорвав с себя шелковый пояс, Мари-Луйс стала перевязывать его рану. — Ты снова сняла свой пояс, Мари-Луйс?.. — прошептал Таги-Усак. — Но не для того, чтобы усладить твою вожделеющую плоть. Не кичись былой близостью нашей. Не от твоей силы то было, а от моей слабости... Царица заботливо перевязала ему рану и села. — Какая же ты жестокая! — не без удивления сказал Таги-Усак. — Сама ранишь, сама и исцеляешь... — Я жестокая? — Да. Ты, царица! Не женщина... — Вот как?! — крикнула Мари-Луйс. — Знай же, что я обыкновенная шлюха, а не царица армянская. Таги-Усак снова кинулся перед ней на колени: — О царица! О божественная моя Мари-Луйс! Тобою одной и живу в этом мире! Ты величайшая из женщин! Не казни себя! Все содеянное тобой полно величия!.. Потрескивая, догорало в светильниках масло. — Скажи, горе мое, что ты от меня хочешь? — вдруг тихо спросила Мари-Луйс после продолжительного молчания. — Сбрось камень со своего сердца! — взмолился Таги-Усак. — Примирись с Каранни... Он любит тебя... В негодовании царица даже подскочила на стуле. — Ни в коем случае! — воскликнула она. — Никто из мужчин впредь не будет мне желанным. Я хочу жить иной жизнью, неведомой и недоступной вам. Хочу жить сама собою, но не только для себя!.. Через мгновение, уже успокоившись, Мари-Луйс ровным голосом, но очень властно проговорила: — А теперь послушай, что я тебе скажу, и беспрекословно все исполни. Весь провиант, отложенный для пленных, раздай голодающим армянам Нерика! Иди... Таги-Усак молча покинул покои царицы.
* * *
Три дня уже, как прибыли в Нерик. Площадь перед храмом бога Мажан-Арамазда, запруженная пленниками, полнилась медным перезвоном цепей, в которые они были закованы. Их согнали сюда восстанавливать то, что ранее разрушили хетты. Надсмотрщики стояли над ними с кнутами и тяжелыми дубинками, то и дело подгоняя и приговаривая: — Работайте, работайте!.. Рано утром Каранни и военачальники на колесницах проехали и осмотрели город, а затем направились к войску, выстроившемуся в ожидании престолонаследника на открытом плато неподалеку от палат властителя Нерика. Поприветствовав своих воинов, Каранни громогласно объявил: — Сейчас каждый из вас получит положенную долю добычи! Вы невиданной храбростью одержали такую победу, что о вас будут помнить во все времена. И боги славят вас! Быстро соорудили помост. На нем установили два высоких стула и пригласили престолонаследника сесть как на троне. Пригласили и царицу. Мари-Луйс пришла внешне спокойная, миролюбивая. Почтительно кивнула царевичу и в ответ на его приглашение покорно села слева от него, как всегда это делала. Воины громко и радостно приветствовали царицу. Все добытое на войне добро грудилось посреди расчищенной от снега площади. Захваченный у хеттов скот и отары овец находились в другом месте под присмотром пленников. Назначенные для раздачи даров жрецы ждали слова царевича. Каранни поднялся и в воцарившейся тишине громко сказал: — И скот, и рабов, и все, что нами захвачено у врага, я приказываю раздать в равной доле и воину, и военачальнику! Стоявший вблизи от царевича родоначальник Сисакана Татан тихо, чтоб не слышал никто другой, спросил: — Я не ослышался, божественный? Как так — в равной доле?.. — Все всем поровну!.. Знать насторожилась: что это с престолонаследником, куда он гнет? Простого воина равнять со знатью?.. Однако возразить царевичу никто больше не решился. А добыча была воистину несметной. И оружие, и снаряжение, и шатры. А сколько золота и серебра! Сколько скотины, овец, рабов-пленников! И все поровну? И воину, и его властелину?.. Немыслимо... По знаку Каранни начали с пленников. У каждого хетта внимательно проверяли зубы, щупали мышцы. Больных и немощных тут же передавали жрецам (заранее было определено, что их потом выведут за пределы города и уничтожат), а всех годных построили по трое и стали наделять ими воинов и военачальников. Потом раздали скот и уж вслед за тем все иное добро. Воины навьючили каждый свою долю добычи на полученных в рабство хеттов-пленников и погнали их вместе со скотиной к становищу. Уходили, кланяясь престолонаследнику и царице. — Слава великому героическому Каранни! — Слава!.. Почти до самого вечера длилась раздача. Только после всех воинов получили свою долю родоначальники и военачальники, престолонаследник и царица. В довершение Каранни подозвал Таги-Усака и сказал ему: — Двенадцать воинов моей личной охраны пали на поле битвы. Это были храбрые и преданные люди. Да примут боги их души с благословением! А мою долю добычи доставь родственникам погибших. Так же поступила и царица. Ничего себе не взяла. Чуть помешкав, родоначальники и военачальники тоже вынуждены были отказаться от своей доли в пользу семей павших. И снова над площадью загремело: — Слава великому и отважному Каранни!.. — Слава! Слава!.. Только один человек оставался равнодушным ко всему происходящему — верховный военачальник Каш Бихуни. Ничего ему не было нужно. У него ни жены, ни детей! Один как перст на всем белом свете... В одном из залов палат властителя Нерика уже был накрыт стол, и царевич пригласил на ужин своих приближенных. Когда все расселись, как подобало, по старшинству, Каранни сказал: — Верхняя провинция страны хеттов теперь принадлежит нам, братья мои. Впредь она будет именоваться Малой Хайасой. Я повелеваю разделить поровну между всеми здесь присутствующими ее земли, города и селения, после чего управляйте ими по своему усмотрению. И еще я освобождаю вас от дани царскому дому и храмам за эти владения. — О царевич наш, слава тебе!.. — Слава великому Каранни!.. Все бросились к престолонаследнику. Кто-то целовал полы его одежды, кто-то лобызал руки... Мари-Луйс невольно прослезилась. А Каш Бихуни и сейчас был безучастен ко всему происходящему. Ничто его не интересовало. Даже пленницы — жены Мурсилиса и хеттских военачальников, хоть и рьяно пытались, не сумели завлечь его своими прелестями. Он только язык им показывал, этим блудницам, и был таков... Зал сотрясался от восторженных восклицаний и тостов, а Каш Бихуни знай наливал себе вина в серебряный кубок, пил и с завидным аппетитом заедал жаренной на вертеле бараниной. Наступила ночь. В городе тут и там загорались костры.
* * *
Уже на другой день в Нерике стихийно образовался рынок рабов. Товаром были пленные хетты. Купцы валили отовсюду, даже чужестранцы. Торговались с продавцами — армянскими воинами, как и следовало купцам, истово. Особенно дорого просили за миловидных девушек и молодых женщин. Неожиданно в этой сутолоке вдруг появилась Мари-Луйс. Едва ее колесница врезалась в толпу, как все бросились в разные стороны. Царица громко спросила: — Э-эй, доблестные воины, кому из вас досталась в долю моя приемная дочь, хеттская девушка Ерес Эпит? Я ищу ее!.. Э-эй, дочь моя, отзовись, если ты здесь!.. — Здесь я, матушка царица!.. Ерес Эпит бегом примчалась, бросилась к колеснице своей обожаемой покровительницы: — Здесь я! Меня продают!.. Девушка не успела договорить, как ее уже нагнал хозяин, конник из Драконова полка. — Это моя добыча, великая царица! — закричал он. — Добыча свята и по праву принадлежит тебе, — сказала царица. — Но ты ведь продаешь ее, а я куплю у тебя. Мари-Луйс сняла с головного своего убора жемчужную булавку и протянула воину. — Бери. Эта жемчужина стоит не одной сотни пленников. Думаю, ты останешься доволен?.. Воин облобызал ноги царицы. А площадь взорвалась восклицаниями удивленного люда: такая цена за одну пленницу?! Царица тем временем бережно усадила рядом с собою Ерес Епит и повернула коней назад. — Что же ты раньше не подала мне весточки, Ерес Эпит? Я не думала, что ты среди пленников. Спасибо, боги подсказали мне поискать тебя здесь! О Эпит-Анаит, добрейшая и справедливейшая из богов!.. А Ерес Эпит, плача от счастья, нежно ластилась к коленям царицы... В этот день Мари-Луйс отправилась с визитом к хеттской царице, старшей жене Мурсилиса, которую по ее повелению содержали здесь же, в палатах властителя Нерика. Пленница очень удивилась, увидев ее, но Мари-Луйс почтительно приблизилась к ней и с участием в голосе сказала: — Твой царственный супруг, как принято по вашим обычаям, предал земле тело твоего сына Наназити. Я пришла, чтобы выразить тебе свое сочувствие и, насколько это возможно, утешить тебя, царица. — Благодарю, победительница!.. Мари-Луйс поразилась. В голосе этой потерявшей взрослого сына женщины не ощущалось боли и страдания. И глаза ее были сухие... — Твой супруг очень жесток по отношению к моему мужу, царица армянская. Я очень тревожусь о своем повелителе. — Неужто к нему жестоки? — удивилась Мари-Луйс — Не думаю. Это исключено, царица. Его содержат с подобающим почтением, как царственного пленника. Я сама слышала, как мой супруг приказал своим военачальникам не допускать жестокости в отношении царя Мурсилиса и охранять его от наших воинов и жрецов, у которых к нему свой особый счет. — А почему же нас не освободили и не дали уехать домой? — Это я не позволила. — Вот как? — вздрогнула хеттская царица. — Но ты ведь жила у нас в такой неге и холе? Больше того, по своей воле сожительствовала с царем Мурсилисом? И за все такая плата?.. — Неправду говоришь, царица. Отнюдь не по своей воле я все это делала. И не по доброте твой супруг содержал меня в неге и холе. Он насиловал мою плоть, раздирал мою душу и в оплату окружил меня роскошью... Мари-Луйс предостерегающе подняла руку, не давая прервать себя. — Благодаря вашей «неге и холе» я осквернена и раздавлена. Ни ты, ни твой муж, так и знай, больше не увидите своего Хаттушаша!.. И на троне вам тоже никогда больше не восседать! Пленница бросилась в ноги Мари-Луйс со стенаниями: — О, мстишь за себя! Бессердечная, жестокая тигрица! — Да, мщу. Не просто за себя, а за оскверненную душу свою, за надругательство, за боль и страдания моей родины, причиненные твоим царем! Я просто не вправе забыть об этом. — Но ты же расточала моему супругу такие ласки, изображала такую влюбленность?! — Да, расточала, да, оскверняла свое тело. Но все это с целью обмануть его, одурачить, заставить вступить в бой с армянским войском. Я знала, что только такой ценой добьюсь его погибели и нашей победы! А ты, ты думала, мне нужен твой Мурсилис?.. Ха-ха-ха!.. Нет, милая. Я шла к своей цели после вашего вероломства в Нерике! Это я уничтожила вашего верховного военачальника! Я отравила моими ядовитыми стрелами... Мари-Луйс оборвала себя. Не стала говорить, что и сына ее, Наназити, убила она. Бог с ней, и без того уже повержена. Перевела речь на другое, обещала содержать до конца жизни в полном благополучии и с должной почтительностью. Про себя Мари-Луйс с горечью подумала, что в последнее время получает какое-то даже удовольствие от своей жестокости... Почувствовав вдруг усталость, она отошла от распростертой на полу хеттской царицы и, распорядившись, чтобы пленницу накормили, дали хорошего вина и вообще были бы предупредительны, удалилась. Мари-Луйс зашла и к женам хеттских военачальников. Те встретили ее льстивыми улыбками, земными поклонами, вознесением молитв, чтобы боги хранили их нынешнюю властительницу. И это, надо сказать, было омерзительно. Вчерашние гордячки сегодня стелились, как рабыни. Неужели только ради того, чтобы выжить?.. Любой ценой жить дальше и вкушать земные радости?.. Мари-Луйс повелела раздать всех этих женщин — а их было не менее тысячи — армянским воинам в качестве добычи. Военачальников она при этом предупредила: — Вы на этих пленниц права не имеете. Запомните твердо. Я передаю их воинам, пусть владеют ими как знают. Вечером Мари-Луйс велела привести к себе хеттскую царицу. Та явилась разряженная, вся раскрашенная, с оголенной грудью. И Мари-Луйс отметила, что она еще довольно хороша и не потеряла свежести. Это почему-то вызвало в ней зависть. Ерес Эпит принесла пива. Царица предложила пленнице сесть и подала ей кубок. Медленно потягивая пиво, Тагухепа заговорила и уже не могла остановиться, хотя Мари-Луйс почти не поддерживала разговора, все разглядывала ее, вспоминая юного Наназити, отмечала, что он был очень похож на мать. Тоже красивый... «Но, боги, как она болтлива, эта Мурсилисова жена!.. И зачем она тут?.. Ах, да! Я ведь сама ее пригласила. И теперь надо ее слушать? Словно не она, а я — пленница!.. Нет, я свободна, я могу сама распоряжаться собой, своими желаниями! Нет ничего превыше свободы личности. Я свободна от мужа, от богов и даже от самой себя!..» И Мари-Луйс вдруг резко оборвала разболтавшуюся пленницу: — Не забывайся, Тагухепа! Ты очень уж разошлась. Тебе следует быть поскромнее!.. — О великая царица армянская! — запричитала та в ответ. — Я на миг запамятовала, что отныне мой удел — жалкий плен и безвестность!.. О боги, может, я когда недодала вам жертвы, что вы так покарали меня?! О всеславная Иштар, не я ли ежегодно приносила тебе в жертву безвинного младенца?! За что же ты меня покинула!.. Мари-Луйс, не испытывая к ней ни капли сострадания, резко сказала: — Принесение человека в жертву — страшнейшее зло. Именно за это вас, хеттов, и постигла кара, потому вы и пали под натиском моего отважного супруга!.. — Это же священное, угодное богам дело — принесение им в жертву человека?! — удивилась пленница. — Кто же может запретить?.. — Я это запретила! — Ты?.. Царица запретила?! — Я!.. — Не какая-нибудь простолюдинка, а ты, царица, само порождение богов?! — Я, я!.. — О царица армянская! Поостерегись. Человек — ничто в сравнении с богами. Как же можно пожалеть какого бы то ни было человека, если богам извечно угодна такая жертва?.. Бойся гнева всевышних. — Опасность в ином. Ты совсем недавно видела ее воочию, когда погибало войско твоего супруга. — О боги, выходит, страна моя повержена?! — Конечно, — спокойно сказала Мари-Луйс, — ты же знаешь это... Вошел Таги-Усак. Он явно хотел что-то сказать, но присутствие пленницы и смутило, и удивило его. Зачем она здесь? Похоже, мирно беседуют... Странно, что может связывать этих двух женщин? Таги-Усак подчеркнуто поклонился только своей царице. Она сурово посмотрела на него и спросила: — Что с тобой? Ты словно вестник смерти... — Да, великая царица... Но, может, сейчас не говорить?.. — Почему же, говори, но лучше бы с улыбкой... — Дело в том, что... — почти шепотом сказал Таги-Усак. — В общем, супруга этой твоей гостьи больше нет... Мари-Луйс в душе вознегодовала: выходит, Каранни не исполнил ее просьбы, не сохранил жизнь Мурсилису? Не значит ли это, что она понемногу лишается власти?.. Нет, конечно. Да и чего ей, собственно, противиться такому решению престолонаследника, она же признает его величие и согласна с волею армянских жрецов и воинов, объявивших его после победы богом?.. И разве она не желала погибели для хеттского войска?.. И однако... Мари-Луйс снова грозно глянула на астролога и в полный голос проговорила: — Так, так!.. Но почему ты сообщаешь эту желанную нам весть с каким-то испугом?.. Таги-Усак опустился на колено. Царица показала ему на дверь, и он вышел, подумав при этом, что почва под ней, похоже, заколебалась... Мари-Луйс попросила прислужницу принести из гардеробной черный шарф и набросила его на голову своей пленницы. Та вздрогнула: — Это знак траура, царица! Что произошло? — Восплачь, хеттская царица! Ты овдовела. И я ничем не могу тебя утешить! Пленница зарыдала. А Мари-Луйс не без горечи усмехнулась: вот и обрела друга по несчастью. Взяв в руки кубок, она стала с удовольствием медленно пить пиво.
* * *
Каранни явился к овдовевшей царице-пленнице. Усевшись в кресло, он сказал ей какие-то слова в утешение, помолив богов, чтобы были милосердны к поверженной стране хеттов, и положил перед ней восковую табличку. Скрепи эту грамоту своей печаткой, старшая жена Мурсилиса. Он тоже незадолго до смерти поставил печать под этим решением... — О чем она? — робко поинтересовалась царица. — О том, что страна хеттов навсегда уступает нам завоеванную нашим мечом хеттскую Верхнюю провинцию и возвращает насильственно отторгнутые у нас Тегарамские и Торгомские земли. — Так ты ведь уже захватил Верхнюю провинцию, армянский престолонаследник? Зачем же тебе еще нужна эта грамота? — Ты, конечно, отчасти права. Грамота и впрямь ничего бы не решала, не будь названная земля завоевана нашей кровью и нашим оружием. Однако все же приложи свою печатку рядом с мужниной. Я желаю этого!.. Хеттская царица сняла с пальца печатку и приложила ее туда, куда указал Каранни. Для нее это кольцо уже ничего не значило и не имело никакой цены. Если только подарить его надзирательнице, чтобы давала не тухлой, а свежей воды, когда пить хочется... — Что ты намерен делать со мной, победитель хеттов? — неожиданно смело спросила она. — Или я уж не так красива и привлекательна?.. Каранни улыбнулся. — Почему же? Ты и привлекательна, и красива, вдова Мурсилиса. И я вижу, что бог любви тебя не покинул. А потому, если хочешь, могу подарить тебя кому-нибудь из моих воинов. — Да, да, хочу!.. И буду в благодарность молиться богам за тебя!.. — Однако, вдовствующая царица, права на тебя принадлежат не мне, а моей супруге. — Я боюсь ее, боги! Она уткнулась лицом в ладони и заплакала, а когда снова подняла взгляд, Каранни уже не было. Очень ей было страшно при воспоминании о Мари-Луйс, о ее глазах, которые, того и гляди, ужалят словно змеи. Очень страшно. Да кому пожалуешься...
* * *
Каранни направился к Мари-Луйс. Может, боги помогли ей смягчиться и настроиться на примирение?.. С утра до вечера Нуар просит его, умоляет делать все для того, чтобы вновь обрести близость царицы. Мари-Луйс встретила супруга с покорностью, но и с величием. Приказала служанкам принести разной снеди и вина, сама все ему подавала. Каранни даже показалось на миг, что ее влечет к нему. Но, увы, это только показалось. Она была далека, как никогда. Говорили супруги о нуждах войска. Вспоминали о сыне, о недужном царе Уганне. Мари-Луйс взволновалась, пожаловалась, что ужасно соскучилась по сыну своему, по дому. Каранни пил вино и согласно кивал всему, о чем бы она ни говорила. Собравшись уходить, он сказал: — Прикажи не оставлять вдову Мурсилиса без присмотра, чтобы не отравилась или как-нибудь еще не порешила себя. — Она такого не сделает, не бойся. Эта чувственная самка еще не отрешилась от земных радостей. Ну а если бы она даже и покончила с собой, тебе-то какая от того печаль, мой государь?.. — Я хочу увезти ее к нам, в Куммаху. В глазах у Мари-Луйс сверкнул огонь, но она не обнаружила своего подозрения и с улыбкой спросила: — Хочешь сделать ее своей женой? — Хочу, чтоб служанкой у тебя была царица хеттов. Каранни с мольбой смотрел на нее. И Мари-Луйс понимала, о чем он молит, но покачала головой и сказала: — Спокойной ночи, мой государь. Он вышел, а Мари-Луйс еще долго стояла неподвижная и, казалось, даже бездыханная. Но вот тонкие ноздри ее вздрогнули, она ударила в ладоши и приказала вбежавшей служанке привести вдову Мурсилиса. Та не замедлила явиться, опять вся разряженная. Ее вид вызвал у Мари-Луйс раздражение, но она тем не менее приняла ее учтиво, усадила и сказала: — Ты должна выбрать себе нового мужа, царица. Пленница посмотрела на нее пустым взглядом, но при этом не без кокетства проговорила: — Во мне еще много огня. Мари-Луйс громко засмеялась. — Твой царственный супруг говорил то же самое. — Он был жалок и вызывал у меня только презрение и брезгливость. Вечно предавался блуду и пьянству. Ему мало было женщин Хаттушаша. Со всех концов мира велел свозить их к себе. Вот он какой был. Добром никто его не вспомнит. Мари-Луйс смотрела на нее и думала: «А ведь эта ничтожная женщина если страдает, то лишь от неудовлетворенности своей плоти. Сластолюбивая, чувственная самка, она, чего доброго, сумеет затянуть Каранни в свои тенета. В мире нет ничего постоянного, устоев нет. Ничему нельзя верить, даже своею рукою содеянному...» Однако и на этот раз хеттскую царицу угостили на славу. Мари-Луйс даже поощряла ее к болтливости: пыталась прояснить для себя, не породил ли Каранни в душе этой блудливой самки каких-нибудь надежд. Только в полночь она наконец выпроводила Тагухепу, наделив незначительными подарками, и сама потом долго сидела задумавшись. Но вот она попросила позвать Таги-Усака. Тот сразу вошел, будто ждал зова, стоя за дверью. Мари-Луйс сидела напряженная, словно тигрица, готовая к броску. Наконец, как бы выйдя из оцепенения, она четко проговорила: — Немедленно вывезти из Нерика вдову Мурсилиса. — Я готов исполнить твой приказ. Но, прости мне, божественная, ревность твоя беспричинна. Мари-Луйс не на шутку взъярилась: — Прекрати бередить мою душу!.. За яростью последовало смирение. Она про себя сердилась, что не умеет сдерживаться при астрологе. Откуда в нем столько силы?.. Ничем его не сломишь... Царица тяжело вздохнула и уже спокойно сказала: — Доставь ее к хеттской границе и... пусть убирается с богом.
Через два дня Каранни поинтересовался, что с пленницей. — Не больна ли? Почему-то не видно ее. — Подозрения твои не безосновательны. Царица отравилась. — Неужели? Мари-Луйс пристально воззрилась в него: не сожалеет ли? Но нет. Он был откровенно равнодушен. И она наконец облегченно вздохнула. — А куда девали ее останки? — Я приказала вывезти из города и сжечь. — Мне так хотелось, чтобы она стала твоей служанкой... — У меня и без нее хватает слуг. — Как знаешь... Оба явно понимали друг друга. Ничего больше не говоря, они вышли. Им предстояло присутствовать на похоронах останков Урси Айрука. Хоронили его в приделе нерикского храма. Великий жрец войска готовился к совершению обряда погребения, а Каранни вошел в храм и попросил оставить его там одного: он оплакивал преданного воина и славного родоначальника, сетовал на то, что боги не уберегли его. Вошла Мари-Луйс и с упреком сказала: — Опомнись. Войско ждет тебя. И снег идет, люди мерзнут. Во всем своем царском облачении они предстали перед войском. Воины опустились на колени, Каранни подошел к покойному, коснулся губами его лба и торжественно изрек: — Боги примут тебя и возлюбят, отважный юноша! В добрый путь к бессмертию!.. Снег шел сильнее и сильнее. Мари-Луйс смотрела, как он засыпал все вокруг, как падал на лицо покойного, и с горечью думала о превратностях судьбы, о краткости жизни, о безжалостности богов. И еще она думала: «Боги ли создают человека или человек сам придумывает себе богов, чтобы было потом кому молиться, питать надежду на искупление грехов жизни? Все — ложь. Только смерть есть истина. Вот она... Земля родит. Она и забирает. Глупо уповать на бессмертие души». Мари-Луйс, сама того не замечая, вся дрожала. В толпе, окружавшей могилу, царица вдруг увидела великого жреца Нерика Арванда Бихуни. Она глазам своим не поверила. Вгляделась внимательнее. Он. Точно он. О боги, как же ему удалось уцелеть, если всех нерикцев вырезали?.. Словно ударом молнии пронзила ее догадка обо всем, когда она увидела рядом с Арвандом Бихуни великого жреца хеттов Кама Вараша с кадильницей в руках. Ясное дело — оба пса из одной конуры!.. Не кружит ли тут и прорицатель Чермак? При воспоминании о нем Мари-Луйс задрожала еще сильнее. — Тебе холодно? — тихо спросил Каранни. — Нет, — беря себя в руки, ответила Мари-Луйс — Просто жалко Урси Айрука. Молодой ведь еще. И какое у него, даже у мертвого, необыкновенное лицо... Теперь Мари-Луйс видела в толпе и других хеттов. И хоть все они подладились под армян — и одеждой и бородами, она без труда отличала их.
|