Декабря, воскресенье, 20.00, мансарда

 

Я сказала Лилли, и она согласилась, что уж если пришли Борис с Кенни, то позаниматься не получается. Да и барабанный стук не очень способствует наукам. Так что мы решили устроить перерыв в занятиях и отправились в Чайна‑Таун греться на солнышке.

Завалились в «Великий Шанхай», пообедали вегетарианскими блюдами. Запомнилась стручковая фасоль в чесночном соусе. Мы с Борисом оказались рядом, и он здорово смешил меня.

Только сейчас я поняла, что, несмотря на заправленный в брюки свитер и шумное дыхание через рот, Борис очень милый и забавный человек. И умный. Лилли такая счастливая! Ну, в том, что она любит парня, который тоже ее любит. Ах, если бы я смогла полюбить Кенни так, как Лилли любит Бориса!

Но, по‑моему, я не контролирую, в кого влюбляюсь. Если бы я была в состоянии контролировать свои чувства, то никогда бы не полюбила Майкла. С одной стороны, он старший брат моей лучшей подруги, и если Лилли обнаружит, что он мне очень нравится, то она НЕ ПОЙМЕТ. К тому же он старше и скоро закончит школу.

У него еще и девушка есть.

А мне‑то что делать? Я не могу заставить себя влюбиться в Кенни, не могу заставить его поменьше любить меня.

Хотя он до сих пор не пригласил меня на танцы. Даже не упомянул ни разу, что они скоро состоятся. Лилли говорит, что мне надо не заморачиваться, а позвонить ему и спросить: «Ну, так идем мы или нет?»

При этом она все время напоминает, как я грохнула Ланин мобильник. Хватило храбрости. А теперь что, не хватает храбрости позвонить своему бойфренду и спросить, идем ли мы на школьный вечер танцев?

Но Ланин телефон я разбила в порыве гнева. В моем отношении к Кенни нет ничего даже отдаленно напоминающего страсть. Какая‑то часть во мне очень не хочет идти с ним на танцы, и эта часть очень радуется своей потаенной радостью, что он меня до сих пор не пригласил.

Очень‑очень маленькая часть, но она все же имеется, как ни крути.

Так что, хотя мы так здорово посидели в кафе с Борисом, я в глубине души грустила из‑за всей этой ерунды с Кенни.

А теперь стало еще более грустно. Просто душераздирающе. А все потому, что какая‑то девочка – американка китайского происхождения подошла ко мне в тот момент, когда я вынимала печенье из обертки, на обратной стороне которой написана какая‑то китайская мудрость или предсказание… Так вот, подходит ко мне этот ребенок и просит автограф. И одной рукой протягивает мне фломастер, а другой – проклятущую «Санди таймс» с моими фотографиями. И просит подписать!

В тот момент я всерьез задумалась о самоубийстве. Правда, техническую сторону не успела всесторонне рассмотреть. Может, заколоться? Прямо здесь и сейчас? Вилкой. Пластиковой.

Но вместо этого накарябала что‑то там и попыталась изобразить на лице улыбку. Как странно! Эта девчонка была так счастлива, что встретила меня. Да почему? Она знает обо мне не по работам по охране полярных медведей, спасению китов и поддержке голодающих детей. Хотя я эти работы еще, разумеется, не написала, но когда‑нибудь точно напишу.

Так вот, она была счастлива видеть меня только потому, что нашла в дурацкой газете кучку моих фоток в красивых платьях, подчеркивающих, какая я длинная и тощая, как жердь.

Ну и что???

Тут у меня снова жутко разболелась голова, и я сказала, что хочу домой.

Никто особенно не возражал. Наверное, все вдруг поняли, сколько времени потеряли и сколько еще осталось учить. И мы ушли из кафе. Теперь я снова дома, и мама сказала, что пока меня не было, Себастьяно четыре раза звонил и прислал еще одно платье.

И не просто платье. Это платье Себастьяно смоделировал специально для меня, чтобы я надела его на Зимние Танцы.

Ну и платьице! Темно‑зеленое какое‑то, вельветовое, с длинными рукавами и широким квадратным вырезом.

Но когда я натянула его и взглянула на свое отражение в зеркале, то не узнала ни себя, ни платье: ух ты, как здорово! Очень здорово.

К платью была приложена записка:

 

Пожалуйста, прости меня.

Уверен, этот наряд поможет ему увидеть в тебе не только подружку своей младшей сестренки.

С.

 

Очень даже мило. Грустно, но мило, душевно так. Себастьяно, конечно, не знает, насколько безнадежно все у нас с Майклом – никакой наряд тут не поможет. И уже не важно, как я хорошо в нем выгляжу…

Но каков Себастьяно – он принес свои извинения. Бабушка даже этого не сделала.

Конечно, я прощаю Себастьяно. Не его же была вина.

Думаю, когда‑нибудь я смогу простить и бабушку, так как она слишком старая и порой уже плохо соображает, что к чему. Что можно делать, а что – нельзя.

Но самая большая вина лежит, конечно же, на мне самой. Я должна была предвидеть, догадаться, сопоставить, предусмотреть. Я должна была попросить Себастьяно не фотографировать меня вообще. Я просто была в тот момент в такой эйфории, что забыла главное: чтобы быть принцессой, недостаточно научиться носить красивые платья, а уметь стать примером для множества людей… Людей, которых даже не знаешь и, скорее всего, никогда в жизни не встретишь и не узнаешь.

Вот поэтому, если я не сдам этот треклятый зачет по алгебре, то все, я труп.