Устойчивое неравновесие, «удаление от естества» и провоцирование неустойчивостей

Охота и собирательство – «естественные» формы человеческой деятельности, а то, что произошло за последние тысячелетия, в основе своей «неестественно». Нет ничего «естественного» в государстве, цивилизации или экономическом росте.

Д. Кристиан

Сообщества, вышедшие за порог первобытности, предстают… как некоторая аномалия, как случаи, когда неспособность достичь равновесного состояния на первобытном эволюционном уровне привела не к вымиранию, а к болезненному переходу на более «высокий» эволюционный (энергетический) уровень и к попыткам (далеко не всегда успешным) достигнуть равновесия уже на этом уровне.

А.В. Коротаев

Пытаясь привести пять выделенных векторов исторической эволюции к общему знаменателю, мы обнаруживаем обстоятельство довольно неожиданное с точки зрения расхожих экологических сентенций. Стержневая тенденция изменений, пронизывающая историю и предысторию общества, состояла в последовательных переходах от более естественных к менее естественным состояниям.

Особенно выражен данный парадокс на переломных этапах: конструктивное преодоление каждого из антропогенных кризисов в социоприродных отношениях обеспечивалось не возвращением человека к природе, а, напротив, очередным удалением общества вместе с природной средой от естественного (дикого) состояния. Это касается типов хозяйствования (охота и собирательство естественнее скотоводства и земледелия, сельское хозяйство естественнее промышленности, промышленное производство естественнее информационного), степени инструментальной и когнитивной опосредованности действий, удельного веса искусственных, субъектно-волевых регуляторов социоприродной системы, соотношения сокращающегося биологического разнообразия и возрастающего культурного разнообразия и т.д.

Примечательна, в частности, динамика демографических колебаний. Антропогенные кризисы почти всегда были так или иначе связаны с ростом населения, которое, как мы видели, опережало рост внутреннего разнообразия социальных систем. Вместе с тем успешное («прогрессивное») преодоление кризиса, расширив и углубив экологическую нишу человека, обеспечивало новый демографический рост. Это фиксируется как на региональном, так и на глобальном уровнях анализа.

Позволим себе мысленный эксперимент, а для этого вообразим невероятное. Если бы 15 – 20 тысяч лет назад на Земле объявился аналитик, оснащенный знанием глобальной экологии, географии и математики, он бы убедительно доказал, что наша планета не способна прокормить больше 5 млн. человек. Число получается делением общей территории суши, не покрытой ледниками (немного более 100 млн. кв. км.), на 20 кв. км. – территорию, необходимую в среднем для прокорма одного охотника. Достоверность расчета подтвердил бы реальный ход событий: приблизительно такая численность населения планеты (см. раздел 2.7) составила максимум, при котором и произошел верхнепалеолитический кризис, один из самых тяжелых в истории человечества.

Выходит, «палеолитический эколог» (простой расчет за которого автору помог провести географ В.В. Клименко) в профессиональном отношении был совершенно прав. Взирая с высоты последующих тысячелетий, мы найдем у него только одну, почти «философскую» ошибку: профессионал не учел творческий характер развития, и потому дальнейшая история дезавуировала математически безупречный вывод.

А именно, расчет строился на молчаливом убеждении в незыблемости знакомых аналитику технологий, социальных структур и психологических установок. Он не мог представить себе людей, вооруженных серпом, плугом, тем более станком или компьютером, и не имел данных для соответствующих оценок, но поторопился абсолютизировать актуально достоверный результат. Тот факт, что земледелие обеспечило рост населения на тех же площадях в десятки, а затем в сотни и в тысячи раз, стал бы для него абсолютной неожиданностью.

В последующем наш бессмертный эколог еще неоднократно попадал бы впросак с экстраполяционными расчетами, актуально корректными, но недооценивающими творческий фактор: и в раннюю железную эпоху, и в эпоху затяжного кризиса сельскохозяйственной цивилизации (см. раздел 2.7). Добавлю, что этот персонаж остается плодом нашего воображения вплоть до Нового времени. В конце XVIII века он воплотился в крупной фигуре Т. Мальтуса, которому были недоступны известные теперь исторические сведения, а потом в его последователях, которые эти сведения просто игнорируют…

Обнаружив, что до сих пор исторический процесс был направлен от более естественных к менее естественным состояниям социоприродной системы и что этому соответствовал механизм «прогрессивного» разрешения антропогенных кризисов, нельзя не задаться вопросом о причинах столь удивительного обстоятельства. Легче всего предположить наличие изначальной программы или цели развития, и это соблазнительное допущение (хотя и не всегда эксплицированное) составляет самый уязвимый пункт классических концепций прогресса. Но, как отмечалось во вводном очерке, современные общенаучные подходы избавляют от необходимости телеологических допущений при объяснении векторных процессов.[1]

Коль скоро я ранее признался, что логика нашего изложения в некотором отношении обратна логике исследования, открою еще один секрет. Как гипотеза техно-гуманитарного баланса предшествовала сравнительным расчетам социального насилия, так сама гипотеза и вообще концепция эволюционных кризисов подсказана синергетической моделью.

В синергетическом определении общество есть неравновесная система особого типа, устойчивость которой обеспечивается искусственным опосредованием внешних (с природной средой) и внутренних отношений, а культура – весь комплекс опосредствующих механизмов: орудия и прочие материальные продукты, языки, мифологии, мораль, право и т.д. Будучи совокупным антиэнтропийным механизмом, культура должна изменяться в соответствии с потребностями неравновесной системы. Как известно, сохранение последней обеспечивается постоянной работой, противопоставленной уравновешивающему давлению среды, а такая работа оплачивается ускоренным ростом энтропии других систем – источников свободной энергии и вещества.

Если позволяют условия, система стремится к экстенсивному развитию, наращивая нагрузку на среду и истощая ее ресурсы, причем «агрессивный характер диссипативных структур тем резче проявляется, чем обильнее, доступнее источники питающей их энергии» [Арманд А.Д. и др., 1999, с.181]. Поскольку же с увеличением объемов ресурсопользования его удельная эффективность снижается, то рано или поздно линейное усиление антиэнтропийной работы и ее результатов оборачивается своей противоположностью – опасностью катастрофического разрушения среды вместе с самой системой.

Таким образом, механизмы, эффективно функционировавшие на прежнем этапе жизнедеятельности, на новом этапе становятся дисфункциональными. Одним из характерных примеров может служить филогенез интеллекта. Формируясь изначально как инструмент агрессии (разрушения окружающих неравновесных систем – источников свободной энергии для антиэнтропийной работы организма), он на определенном этапе сделался смертельно опасным для своего носителя; нейтрализация опасности была обеспечена, как мы видели, качественно новыми, неизвестными природе средствами регуляции.

Анализируя кризисные явления (раздел 2.6), мы выделили три возможных результата: разрушение неравновесной системы (катастрофа), смена среды обитания и смена шаблонов жизнедеятельности. Для эволюционных – эндо-экзогенных – кризисов третий вариант, в общем случае, связан с совершенствованием антиэнтропийных механизмов, обеспечивающих бóльшую удельную продуктивность (объем полезного результата на единицу разрушений среды). Как правило, это достигается усложнением организации и ростом «интеллектуальности» и становится возможным в том случае, если к моменту обострения накоплено и сохранено достаточное количество неструктурированного – «избыточного» – внутреннего разнообразия. Вернувшись к этому вопросу в Очерке III, мы убедимся, что зафиксированные здесь зависимости охватывают широкий круг явлений далеко за пределами социальной истории.

На языке синергетики сценарии разрешения кризиса называются аттракторами и в ряде случаев могут быть описаны как квазицелевые состояния, т.е. аналоги тактической цели.

Саморазрушение – простой аттрактор – редко становится целью интеллектуальной системы, хотя и такие случаи не исключены. Они имеют место и в социальной жизни (альтруистические или анемические самоубийства, как индивидуальные, так и коллективные), и в природе (скажем, уже упоминавшийся «феномен леммингов»), и в технических устройствах (например, боевые самонаводящиеся ракеты и т.д.).

Более характерные цели – миграция в новую среду с еще не исчерпанными ресурсами, или адаптация к изменившимся условиям без качественного развития системы. Последнее, однако, возможно при кризисах экзогенных, т.е. вызванных в основном спонтанными внешними событиями. В истории биологических видов и первобытных племен изредка наблюдаются даже случаи «адаптивного регресса» – когда спасительными оказываются упрощение и относительная примитивизация.

Для нашей темы наибольший интерес представляют сценарии со странным аттрактором – те случаи, когда устойчивость, обеспеченная новыми механизмами жизнедеятельности, достигается на более высоком уровне неравновесия со средой, т.е. случаи сохранения через развитие. Этот вариант реализуется в меньшинстве случаев, но частичные временные успехи при решении актуальных задач самосохранения (напомню, «успех» по латыни – progressus) ретроспективно выстраиваются в последовательную тенденцию «удаления от естества».

Добавим, что с исчерпанием резервов для крупномасштабной миграции социумов «прогрессивный» путь разрешения кризиса становится решающим. Все более выпукло обозначается дилемма крайних сценариев ответа на кризис: упрощение, разрушение, приближение к равновесию – или усложнение, достраивание, еще большее удаление от равновесия.

Обращение к синергетике помогает сформулировать критерии возрастающей эффективности «послекризисных систем», которые вне этой модели четко не отслеживаются, хотя (см. раздел 2.7) интуитивно угадываются исследователями эволюции.

Сама по себе категория устойчивости здесь мало что решает, поскольку примитивные системы, как правило, устойчивее сложных, в чем легче всего убедиться, просто сравнив длительность существования различных биологических видов или различных типов социальной организации. Единая же шкала эффективности антиэнтропийных механизмов (безотносительно к конкретной системе и конкретной обстановке) может выстраиваться по уровню неравновесия со средой, на котором удается стабилизировать состояние системы. Общество, успешно преодолевшее эволюционный кризис, достигает устойчивости на более высоком уровне неравновесия; в этом концентрируется весь комплекс относительных преимуществ и, соответственно, недостатков «послекризисной» культуры по сравнению с «докризисной».

Как отмечал И. Пригожин [1985], равновесие слепо, а неравновесие становится «зрячим». Неравновесное состояние дает системе «зрение», которое помогает избегать уравновешивания со средой. Чем выше уровень устойчивого неравновесия, тем отчетливее выражены качества субъектности и субъективности, а «удаление от естества» – это возрастающая роль человеческой воли, идеальных образов, мыслей и планов в совокупной детерминации мировых процессов.

Оглядываясь в прошлое, можно проследить, как последовательно возрастал удельный вес событий, происходящих в субъективном («виртуальном») мире, по отношению к событиям в мире физическом («масс-энергетическом»). Художественные образы, религиозные и философские учения, научные открытия и бред полубезумных фанатиков оказывали все более значительное влияние на ход материальных процессов, превосходя по масштабу последствий (которые определимы даже по энергетическим показателям) землетрясения, цунами, падения метеоритов и прочие природные катаклизмы. Эта результирующая общеисторическая тенденция – парафраз того, что Э. Леруа, П. Тейяр де Шарден и В.И. Вернадский назвали становлением ноосферы, а здесь обозначено как удаление от естества…

Обратим внимание на ряд решающих отличий социально-синергетической модели от идеологических, позитивистских и функционалистских концепций развития.

Во-первых, прогресс – не цель и не путь к конечной цели, а средство сохранения неравновесной системы в фазах неустойчивости. «Апостериорно» отслеживаемая векторность развития не является следствием заложенных программ или врожденных человеку стремлений: это последовательность вынужденных преобразований, каждое из которых, способствуя решению актуальных жизненных проблем, рождает множество новых, еще более сложных проблем.

Во-вторых, это процесс, хотя и кумулятивный, но не аддитивный: социологи, полагающие, что «макроэволюция есть сумма микроэволюций», недооценивают нелинейный характер макроэволюционных изменений, опосредованных драматическими противоречиями и кризисами.

В-третьих, хотя социальная эволюция отчасти является адаптивным процессом, суть дела не в том, что общество адаптируется к окружающей среде, а в том, что оно последовательно адаптирует внешнюю природу к своим возрастающим потребностям, а также перестраивает внутреннюю природу человека в соответствии с его возрастающими возможностями и последствиями преобразующей деятельности.

В-четвертых, хотя сугубо внешние и внутренние факторы влияют на ход эволюционного процесса, решающую роль в его направлении играют спровоцированные неустойчивости – последствиясобственной дезадаптивной деятельности общества. Во многих случаях там, где некоторые исследователи усматривали результаты природных катаклизмов или внутренне не обусловленные всплески энергии, синергетическая модель помогает увидеть разбалансировки в системе культуры, предкризисные процессы или, наоборот, ответы культуры на антропогенные кризисы. В частности, собранный нами фактический материал подтверждает наличие причинной связи между демографическими и технологическими процессами, о которой, несколько примитивизируя Дж.М. Кейнса [1922], пишут многие социологи, однако заставляет переставить акценты. Не демографический рост «толкал» технологические развитие (ср. [Boserup E., 1965], [Клягин Н.В., 1999], [Ганжа А.Г., 2000]), а напротив, новые технологии создавали предпосылки для роста населения. Это одна из форм экологической агрессии, свойственной живому веществу: при благоприятных условиях популяция, численно увеличиваясь, захватывает жизненной пространство.

Наконец, в-пятых, провоцирование неустойчивостей – не случайный сбой в нормальной жизнедеятельности общества, а имманентное свойство поведения. Синергетика, высвечивающая в любом предмете спонтанную активность, альтернативна гомеостатическим моделям, в том числе их модернизированной версии, построенной на принципе «максимизации потребления». Чем выше уровень устойчивого неравновесия (и, соответственно, чем более явно выражено качество субъектности), тем сильнее утомляемость от однообразия. У человека как самой неравновесной из известных нам устойчивых систем тяга к «бескорыстному» уклонению от устойчивых состояний отчетливо представлена потребностно-мотивационными и эмоциональными особенностями психики.

Поскольку этот аспект имеет прямое отношение к прогнозированию и предупреждению кризисогенных действий, рассмотрим его подробнее.

[1]«Освобождают от необходимости» – не значит «исключают возможность». Ничто не запрещает, например, постулировать присутствие «суператтрактора», в направлении которого и происходит историческое развитие [Бранский В.П., 1999]. На мой взгляд, однако, достоинство синергетики в том, что она позволяет без этого обойтись.