Походная обстановка.

С следующаго дня походная жизнь приняла однообразную форму. Транспорт выступал с ночлега в 6 часов утра, двигался со скоростью от 3 до 4 верст в час, имея на половине пути часовой привал, и оканчивал переход за полдень. Черепашье движение, при однообразной обстановке степной природы и совершенном отсутствии по пути человеческаго жилья киргизских аулов, откочевавших далеко в сторону от русских отрядов, и еще во время жары против солнца, сплошь обливавшаго ярким светом равнинную поверхность, от которой некуда отвести усталые глаза, было томительно и физически и нравственно. Но наступал наконец момент приближения к ночлегу. Я с вожаком и несколькими казаками уезжал вперед выбирать место для расположения транспорта. Вожак, сделавший со мною все походы в степь, почтенный старик Агау, знал топографию степи до мельчайших подробностей, как свои пять пальцев. Хотя он не говорил по русски, но мало по малу мы выучились понимать друг друга.

В первое же время переводчиком между нами был один из посыльных, Алмакуров, хорошо говоривший по русски. В молодости Алмакуров был лихим джигитом, молодцем, и любил заниматься барантою, угоном чужого скота. Однажды он вздумал побарантовать у нас на линии, но был схвачен и отдан в солдаты. Таким образом он неожиданно совершил путешествие в Архангельск, Петербург и Финляндию; по прослужении же 25 лет в Вильманстрандском пехотном полку получил знак отличия безпорочной службы и унтер-офицерское звание, вышел в отставку, вернулся на родину, женился и сделался снова кочующим киргизом, но больше не ходит на баранту. Установка транспорта на ночлег, в известном порядке, в первые дни была весьма затруднительна, вследствие непонимания башкир по русски, и продолжалась гораздо более часа, но потом, когда все поняли, чего от них требуют, дело пошло как по маслу и исполнялось с поразительною точностью в самое короткое время.

Когда, по окончании всех хлопот о транспорте, утомленный, я входил под тень своей джуламейки, умывался и принимался за чай, то чувствовал такое довольство, наслаждение, какое не может дать город со всем его изысканным комфортом. Умственныя силы освежались вместе с физическими, мысли собирались мало по малу и являлась потребность говорить и слушать. В это время завязывались оживленные разговоры с лицами самыми разнохарактерными по своему развитию, начиная от образованнаго доктора до наивнаго башкира. В начале похода предметом разговора в отряде была ожидаемая встреча с хивинцами. Интереснее всех соображений по этому поводу было политическое суждение одного башкирскаго зауряд-хорунжаго. «А что наш царь не возьмет Хиву и не усмирит хана? что хан? дрянь! Взял бы его, да посадил на тот устров, где здох Пунапарта, да и дело с концем. Так нет. А отчего? Оттого, что урус хитер, все делает тихо, зато хорошо, не то, что наш брат башкур, или кыргыз. Вот кыргыз гулял себе на воле и никого не знал. Урус дал ему красный кафтан и кыргыз доволен и рад, а получил кафтан, так работай. Урус и запряг его на пристяжку, а там запряжет и в корень, а там и нагайка будет. Так было и с нашим братом башкуром!»

Вечерняя беседа оканчивалась всегда роскошным для степи ужином, блюда в три, которыя умел приготовлять из самых худших материалов мой человек Марковей. Он сделал со мною все без исключения походы по степи, удивлял всех наших спутников своим проворством и умением применяться без суеты к какой бы то ни было обстановке. Все алчущие, жаждущие и страждущие обращались к нему, так как у него всегда находились и лишний кусок чего нибудь, и посудина другая с водою. Не смотря на частыя поездки в степь, он не выучился ни слова по татарски, но тем не менее командовал киргизами, и те его понимали и охотно исполняли его приказания, потому что он постоянно поил их чаем. Марковей был неоценен для степных походов, и когда, спустя много лет после совершения их, мне пришлось снова ехать в Сыр-Дарьинский край, я предложил ему, давно уже сделавшемуся крестьянином Новгородской губернии, сопутствовать мне, он согласился и исполнил принятую на себя обязанность также великолепно, как в былое время.

Пал.

На другой день после нашего выступления мы видели вдали пал, то есть огонь, пущенный киргизами по степи, чтобы сжечь старый ковыль и дать возможность безпрепятственно расти свежему, и долго любовались, как отдельные сначала огоньки постепенно сливались в непрерывныя нити, сопровождаемыя сильным заревом. По желанию генерала Шрейбера, Шевченко нарисовал акварелью эту импровизованную иллюминацию и подарил ему свой рисунок.