Дела с хивинцами 26-го мая.

Надежда на встречу с хивинцами вскоре оправдалась, но к сожалению не для всех. Из четырех эшелонов, состоявших под начальством генерал-майора Шрейбера, только первым двум, то есть съемочному отряду прапорщика Яковлева и уральскому транспорту войскового старшины Иванова, удалось подраться с хивинцами, а раимские транспорты — повозочный и верблюжий узнали о неприятеле когда уже он бежал восвояси.

26-го мая генерал Шрейбер не имел обычных дневных рапортов из первых двух эшелонов и только на другой день, во время движения нашего транспорта от Мана-аулие к Достановой могиле, получил донесение от войскового старшины Иванова, но такое безтолковое и безграмотное, что из него нельзя было ничего понять, кроме что Иванов имел дело с хивинцами и потерял девять казаков и несколько крестьян рыбаков, следовавших при транспорте. Чтобы разъяснить дело, Шрейбер, взяв с собою меня и человек 15 казаков, поскакал в уральский транспорт, но и там мы ничего не разъяснили: Иванов также безтолково разсказывал, как писал. Тем не менее, Шрейбер, приказав переписать донесение, исправленное граматически, поторопился его отправить в Оренбург, не дождавшись рапорта от прапорщика Яковлева, который был получен только на третий день. Согласовать оба показания оказалось невозможным без разследования, которое было поручено корпусным командиром генералу Шрейберу и произведено последним в Уральском укреплении, на обратном пути из Раима, следовательно: во 1-х, слишком через месяц после самаго дела и во 2-х на месте, где находилась большая часть лиц из отряда войскового старшины Иванова и ни одного человека из отряда прапорщика Яковлева. Разследование это показало некоторыя неверности донесения Иванова, но не разъяснило дела вполне. Разскажу сначала дело 26-го мая с хивинцами по реляциям и произведенному разследованию, а потом приведу замечательный разсказ о нем очевидца, слышанный и записанный мною уже тогда, когда разследование было окончено, и выскажу свои личныя соображения о деле.

В 10 часов утра прапорщик Яковлев, пройдя Достанову могилу, увидел, что вдали, местах в трех, показались партии вооруженных всадников, каждая человек в тридцать. Тогда, приказав отряду взять вправо к реке Иргизу и послав киргиза к войсковому старшине Иванову, находившемуся в нескольких верстах сзади его, сообщить о появлении этих партий, сам с поручиком Коведеевым, четырьмя казаками и вожаком отправился вперед, для личнаго удостоверения в их намерениях.

Подъехав на довольно близкое разстояние к вооруженным всадникам, Яковлев выслал вперед вожака для объяснения с ними, а казаков спрятал в овраге реки Иргиза. Лишь только вожак отделился от Яковлева, как на него напало несколько всадников, но он был спасен выехавшими в это время из оврага казаками. Убедясь, таким образом, в неприязненных намерениях этих людей, Яковлев вернулся к своему отряду и занялся устройством его для обороны. Съемочный отряд был поставлен в каре, один бок котораго примыкал к реке Иргизу, а остальные составились из 15 подвод, 50 неразвьюченных верблюдов, уложенных на землю и 160 спешенных казаков, размещенных в четыре линии, три боевых и четвертая из коноводов. В 11 часов неприятель, в числе около 600 человек, переправился через Иргиз и посредством выстрелов пустил по ветру, с севера, пал на съемочный отряд, в намерении истребить его огнем.

Прапорщик Яковлев, как опытный степняк, деятельно занялся тушением пала с севера, а между тем сам пустил другой на юг, дабы, в случае еслибы ему не удалось потушить первый пал, иметь возможность отвести отряд на выжженное место. Таким образом намерение неприятеля не увенчалось успехом и с этой минуты действия обеих сторон ограничились перестрелкою, продолжавшеюся до 4-х часов по полудни, когда неприятель отступил.

Прапорщик Яковлев преследовал его около часа, а потом поручил это дело хорунжему Жаринову, с 50-ю казаками, который вернулся в лагерь около полуночи и привел с собою 9 аргамаков. В продолжение всего дня в отряде Яковлева не было ни одного убитаго и раненаго, а о потерях неприятеля судить было трудно, так как азиятцы имеют обыкновение убирать тела убитых; в донесении Яковлева было сказано только, что Жаринов, во время преследования, положил на месте человек десять хивинцев.

Войсковой старшина Иванов, получа известие от Яковлева о появлении неприятельских партий, сначала этому не поверил и когда увидел впереди пал, то сказал: «врут они, собачьи дети, просто кабана палят, не надуют.» Съемочный отряд во время движения охотился перед тем на кабанов. Вскоре, однако, взяв с собою 14 казаков, Иванов пустился вперед, для личнаго удостоверения в полученном известии, и когда приблизился к съемочному отряду, неожиданно был окружен массою неприятеля. Каким образом казаки могли быть окружены в степи неожиданно? вопрос этот можно объяснить только тем, что большинство их, начиная с начальника, были пьяны. Говорят, что окруженный неприятелем, Иванов приказал казакам спешиться, но они его не послушались. Тогда он схватил пику у одного из убитых уже казаков и, обороняясь ею, успел, без шапки и эполет, ускакать назад с 5-ю казаками; остальные 9 остались в руках неприятеля.

Опасаясь ответственности за напрасную потерю людей, Иванов, в рапорте своем, умолчав о своевременном получении известия от Яковлева и о распоряжениях своих вследствие этого известия, донес, что толпа хивинцев, выехав из оврагов, напала на партию казаков, разставлявших ведеты, и захватила, таким образом, 9 человек; но несправедливость этого показания вскоре обнаружилась. Обезглавленныя тела нескольких погибших казаков были нами найдены близ того места, где стоял съемочный отряд во время дела. Хивинцы преследовали Иванова, но не посмели напасть на его транспорт, устроенный в каре, а бросились в сторону к реке Иргизу, где захватили 5 работников компании рыбнаго промысла на Аральском море, безпечно ловивших рыбу в версте от транспорта и не знавших ничего о близости неприятеля. Из них 3 человека погибли, а 2 спаслись потом из плена.

Прискакав в транспорт, Иванов собрал легкий отряд, перешел с ним за реку Иргиз и погнался за бежавшим туда неприятелем. Отряд состоял из 84-х казаков и одной 6-ти фунтовой пушки, а в рапорте был показан в 115 казаков при 3-х офицерах, желавших, не участвуя в деле, получить за него награды. Иванов преследовал неприятеля до самаго заката солнца и вернулся в лагерь на другой день утром, часа в 4 или в 5. Во время преследования с нашей стороны потери не было, а хивинцев было положено на месте, по показанию Иванова, около 50-ти человек; кроме того, взято в плен 4 человека и отбито у неприятеля 38 аргамаков и 26 верблюдов.

Пленные показали, что хивинцев в деле 26 мая было около 2.000, что они провели в дороге 50 дней и по причине недостатка подножнаго корма сильно изнурили своих лошадей, и что с ними было 1.000 верблюдов, но на поиск они взяли только 36, из которых 26 попали в руки русских.

Вот все данныя, по которым корпусный командир мог сделать свои заключения о деле 26 мая. За это дело прапорщик Яковлев был произведен в подпоручики, поручик Коведеев получил орден Анны 3-й степени с бантом, авойсковой старшина Иванов попал под следствие. Он был виноват в том, что, во 1-х, получа известие от Яковлева, немедленно не дал знать об этом генералу Шрейберу, и тем лишил главный отряд возможности принять участие в деле и окончательно поразить хивинцев; в 2-х, позволил неприятелю неожиданно окружить себя и чрез это потерял 9 казаков; в 3-х, не предупредил чинов ввереннаго ему транспорта о близости неприятеля и чрез это потерял еще несколько человек и наконец, в 4-х, сделал ложное донесение.

Все это произошло от излишней привязанности к горячим напиткам, совершенной безграмотности и неразвитости Иванова, ставивших его в полную зависимость от офицеров. Но с другой стороны нельзя не отдать справедливости его личной храбрости и лихому преследованию хивинцев, о котором приведу разсказ очевидца, одного из двух освободившихся из плена рыбаков, который осенью того же года плыл со мною по Сыр-Дарье от Кос-Арала до Раима.

«Мы ловили рыбу, так в версте от колонны, вдруг, вижу я, на нас несутся всадники. Братцы! худо! закричал я и не успел вымолвить этих слов, как нас схватили и потащили на арканах. Проволочив версты с три, меня представили к ихнему набольшему. Тот что-то сказал, меня посадили на лошадь и везли верст пять к тому месту, где стояли их верблюды, доставшиеся после, вместе с погонщиками, в руки Иванова. Меня снова ссадили с лошади и волочили на аркане верст тридцать. Дорогой я заметил, что недалеко от меня, бежит, также на аркане, один из моих товарищей. Я не боялся смерти и молил только Бога, чтобы отсекли голову, не мучая перед этим. При каждом движении всадника я думал, что настала уже моя последняя минута. Вдруг слышу пушечный выстрел! Маленько бы повернее и картечь положила бы многих, по к несчастию никого не задела. Однако хивинцы смешались, напрасно их старики суетились и кричали, никто их не слушал и все скакали без оглядки. Слышу топот коней близок. Наши, подумал я, дернул аркан, он опустился и я упал на землю. Смотрю — точно наши.

Впереди всех летит Иванов и за ним два — три казака, а остальные, сердечные, еле тянутся. Увидав меня, Иванов остановился, проговорил «ба! кажись наш. Поймай любого аргамака из отбитых и жди моего возвращения» и снова понесся вперед. Он дрался лихо как простой казак, с пикой в руке вносился в ряды неприятельские и много тел положил на месте. Если бы хивинцам вздумалось обернуться назад, они увидели бы, что бегут от трех или четырех храбрецов и верно устыдились бы своей трусости. Не успели наши отъехать, ко мне бежит аргамак. Вы не верите? Правда, оно похоже на сказку, а было так. Когда он поровнялся со мною, я закричал пррр... у, и он остановился, как вкопаный. Я сел на него и хотел было попридержать, как аргамак мой понесся во всю прыть.

У меня не хватило сил удерживать его, я опустил поводья и он пошел шагом. Тут я встретился с моим товарищем, едущим тоже на аргамаке. Мы поехали вместе вперед и скоро достигли какого-то озера, слезли с лошадей, напились воды, отдохнули маленько и, не дождавшись Иванова, который верно вернулся другим путем, решились ехать назад одни, но едва могли сесть на лошадей, так разболелись наши пятки, а до тех пор мы не чувствовали боли. Мы вернулись к лагерю ночью, но не смели в него въехать ранее утра. Рана, полученная мною в этот день, скоро зажила и я остался на Кос-Арале, а товарищ мой должен был вернуться на родину, потому что раны мешали заниматься рыболовством».

По всем этим данным и по последующим известиям видно, что одна и таже толпа хивинцев делала нападения, сначала на Яковлева, а потом на Иванова, и что первый прекрасно отбился от неприятеля, а последний нанес ему решительное поражение. С этим положением не согласуются только два обстоятельства; но, по моему убеждению, они произошли от известной доли неточности донесений Яковлева, на которое не было обращено, при разследовании, должнаго внимания. Первое касается числительности неприятеля. Яковлев говорит, что перед ним было хивинцев около 600 человек, а пленные показали, что в деле 26 мая их было до 2.000; но это ничего не доказывает: с одной стороны Яковлев мог ошибиться в счете неприятеля, скрываемаго от него дымом от палов, а с другой пленные могли увеличить его число.

Гораздо существеннее другое обстоятельство. Каким образом Жаринов и Иванов могли преследовать одного и того же неприятеля и не встретиться! Хотя в донесении Яковлева и говорится, что Жаринов, во время преследования, положил на месте человек десять хивинцев, и отбил 9 аргамаков, но Яковлев сам не был этому свидетелем, писал со слов другого, и потому мог ошибиться. Ошибка его тем более вероятна, что в своем донесении он не обозначает даже направление преследования неприятеля. По всем соображениям, Жаринов следовал только позади Иванова и подобрал несколько отбитых последним аргамаков. Таким же образом на другой день после сражения высланная из главнаго эшелона партия нашла еще 4 хивинских аргамаков, а потом находили их киргизы, рыскавшие по пути преследования Иванова.

О поводах к набегу хивинцев пленные единогласно показали следующее: батырь Исет-Кутебаров просил у хивинскаго хана защиты от русских, обижающих подведомственных ему киргиз и требующих насильно от них верблюдов. Хан послал шайку в 600 вооруженных хивинцев, под начальством бея Вайса, который прибыв к Исету, нашел его жалобы несправедливыми, но, уступая убедительным просьбам батыря, решился напасть на русские отряды, следовавшие к Раиму. В действительности же инициатива набега принадлежала, как оказалось впоследствии, самим хивинцам. Недовольные устройством русскаго укрепления на Сыр-Дарье, они несколько раз пытались взять его, но безуспешно и потом решились напасть на следовавшие к нему транспорты, уничтожить их и тем лишить укрепление средств к дальнейшему существованию.

В тот же день, то есть 26 мая, другая шайка хивинцев явилась в окрестностях Новопетровскаго укрепления, которое не нравилось им столько же, как и Раим, но она была разбита русскими.

Корпусный командир, удостоверясь в справедливости полученных им сведений о сборище хивинцев, отправил в степь отряд из роты пехоты и четырех сотен казаков, под начальством подполковника Чигиря, которому придал генеральнаго штаба поручика Лео. Отряд этот проводил дополнительный раимский транспорт из 600 верблюдов от Илецкой защиты до Уральскаго укрепления и потом вернулся назад, не встретив нигде неприятеля, поспешно бежавшаго после дела 26 мая по направлению к Усть-Урту.

В первой половине июля в Раиме было получено известие чрез лазутчика, что хивинский хан весьма недоволен результатами дела у Достановой могилы. Из шайки в 2.000 человек, отправленной в поход, не вернулось еще в Хиву 700 человек, а возвратившиеся представили только 7 русских голов. В двадцатых августа, встреченные нами, во время плавания на Аральском море, ордынцы на урочище Аджибай, на западном берегу моря, сообщили, что хивинцы, нападавшие на наши отряды, еще возвращаются домой небольшими партиями в пять, десять человек, пешие, оборванные, голодные и изнуренные. Одна из подобных партий прошла мимо них дней за десять, значит в половине августа, но многие еще не вернулись. Как сильно подействовала на Хиву неудача похода видно из того, что он был последний. Хивинцы поняли, наконец, что борьба с нами им не под силу, и прекратили враждебныя действия, ограничив свое нелепое домогательство об оставлении русскими Раимскаго и Новопетровскаго укреплений миролюбивыми представлениями чрез посланцев, которые приезжали в Оренбург в 1848, 1849 и 1852 годах.