ОРЁЛ ВАРЯ

ОРЁЛ ВАРЯ

 

1.

 

Чем ближе ко сну – тем медленней двигаются дела. Усыпив Варю сказкой, перетекшей к финалу в замысловатый бред, Люба разлепила глаза и пошла на кухню мыть посуду. Когда же с потерей тарелки домыла, оказалось, что в мире глухая ночь.

За столом в гостиной, давно уже превращенной Варькой в игровую, Люба открыла распечатки по французской грамматике для завтрашних учеников, заплакала и вышла на балкон. Над головой Кузьминского парка высветился месяц, тонкий, как брови старинных красавиц. Ветер и частые дожди разорили гущину крон. Парк за Любиным окном гремел теперь голыми ветками, и в полную луну небесное освещение проникало почти до земли, отчего лес казался светлым. Сегодня, правда, наступали лишь третьи лунные сутки. Они должны были принести Любе трудности и прорывный выход на новые рубежи.

Раньше Люба как разумный образованный человек не принимала луну всерьёз. Она надеялась на себя и на жизнь. Затем, сломленная затянувшимся невезением, понадеялась на Бога и съездила даже в святые места, что доставило ей немалого душевного неудобства. В храмах Люба бывала неловка: вставала не у той стены, не вовремя шла к иконе, целовала не то или не в том порядке. За всё это Любу ругали, приходилось следить за собой – чтобы вовремя втянуть голову в плечи и не забыть перекреститься, когда пора. Может быть от этого Любина молитва оказалась рассеянной и исполнилась лишь наполовину – у неё родилась Варя, а вот муж не удался.

Трудясь и кляня нелёгкий дар, Люба нервно растила Варю и к пяти годам поняла – сил больше нет. Как раз тогда, в дни отчаяния, за покупкой в книжном цветной бумаги для садика, она наткнулась на астрологический календарь. На его обложке влюблённые, взявшись за руки, глядели на лунную дорожку. Неожиданно для себя Люба отнесла календарь на кассу и со следующего утра начала полагаться на луну.

Приходилось признать: горестные, а в целом обычные, обстоятельства сломали Любе хребет, и луна оказалась корсетом, который держал спину. Отныне в каждом трудовом Любином дне имелся лунный десерт. Новолуние – мечтать и планировать, день второй – приступать к действиям, третий – прислушаться к снам…

Просыпаясь утром, она пролистывала календарь и брала на заметку несколько бодрых слов-обещаний. Затем вспоминала их в обед, а вечером, мчась в садик за Варей, оглядывала прошедший день – сбылось ли что-нибудь?

В позапрошлое новолуние, покаявшись бабушкиной иконе, что вместо Бога уповает теперь на власть небесного тела, Люба загадала себе подарок судьбы. Не доверяя больше размытым пожеланиям «любви и счастья», на этот раз она сформулировала запрос конкретно. Способ знакомства: частный ученик, талантливый специалист, по работе нужен французский. Внешность – милая, натура – чуткая, без «проблем».

 

Ученик сбылся пару недель спустя – как раз к полной луне. Через сложную цепочку рекомендаций в Любины руки попал молодой архитектор, застенчивый, а впрочем, дерзкий. Вера в собственный дар и судьбу весело проступала во взгляде его умных зеленовато-карих глаз, в простоте дорогой одежды и легчайшем аромате листвы и цитрусовых, добавлявшем образу каплю волшебства. Французский был нужен Марку на случай, если его проект победит и он получит некий вожделенный контракт. Люба не понимала, как можно так тщательно готовиться всего лишь к «случаю», зря выбрасывать деньги. Но вскоре переменила мнение: кто знает, может, в добровольном труде сверх меры, в приверженности «с горкой», и заключается секрет состоявшихся личностей?

Марку не было дела до Любиных методик. Он желал сразу, без промедления, говорить по-французски о сокровенном. Люба никогда ещё не видела подобного: Марк нырял в тайну чужого языка, как в ледяной океан, и, утопая, договаривался с враждебной стихией: жизнь или смерть! Вода накрывала Марка, он захлёбывался и гибнул. Руки вздрагивали, лоб покрывался испариной, на распечатках оставался влажный след пальцев.

Зато через пару-тройку уроков он уже был способен интригующе рассказать о себе. Люба узнала, что Марк живёт на Таганке, закончил МАРХИ, любит музыку и неплохо владеет джазовым фортепиано. Кроме того, человек он домашний, и на данный момент самые дорогие его люди - мама и бабушка.

«Я бы совсем по-другому жил, уехал, - объяснял он Любе. – Но мои без меня будут скучать. Люба, а как будет «скучать»? Давайте эту фразу запишем!» Семейные сантименты Марка обнадёживали Любу. В привязанности к старикам слышалась непрактичность идеалиста. А Любе, учитывая её «отягчающие обстоятельства» в виде дочки, практичный человек подойти не мог.

 

Покончив с автобиографией, они в два урока освоили презентацию проекта. Люба чуть не плакала, слушая, как неуклюже и нежно Марк оборачивает в слова своё архитектурное детище – некий культурный центр, еще и с концертным залом! Он говорил о нём с плохо сдерживаемым восторгом, как о возлюбленной или о новорожденном сыне. Когда же, во время диалога на воображаемом ужине, он заявил «спутнице», что вечер был прекрасен, и игриво прибавил «же тэм», Люба поняла, что уроки пошли Марку на пользу. Ей было знакомо это состояние – когда попав в чужие земли, внезапно ощущаешь себя инкогнито и многолетние узы страхов и комплексов на какое-то время оставляют тебя.

Французский раскрепостил скромного ученика. Там, где не хватало запаса слов, Марк изящно вплетал английский, на худой конец, прибегал к жестам. Скоро Люба почувствовала, что дворец французского уже выстроен в сознании Марка. Пусть пока это лишь «проект», но в набросках уже угадывалась грядущая роскошь творения.

Лексика и грамматика – всё это стремительно и чётко укладывалось в уже заготовленные ячейки. На изумлённых Любиных глазах каркас обрастал материей. Как человек с хорошим слухом Марк легко скопировал сладкозвучие французской фонетики. Он ещё вовсю коверкал слова, но ветер речи – да, ветер получался парижский!

Вскоре вымотанной, вечно сдерживающей зевоту Любе стало казаться: она вовсе не учит Марка, а бежит со своими упражнениями вдогонку за устремлённым к мечте безумцем.

Порой она злилась на него. Её так и подмывало спросить: как, учитывая его перфекционистские привычки, он ухитряется выглядеть выспавшимся? Где находит азарт и время безупречно выучивать заданное, да ещё и раскапывать в разговорниках парижский жаргон? Хотя, к чему вопросы! У него ведь нет «обстоятельств», вот уж пять лет, как сковавших Любу по рукам и ногам!

Когда же на одном из занятий, не слишком к месту, Марк продекламировал Любе безупречно вызубренного Верлена, Люба не справилась с эмоциями:

- Марк, хотите искреннее мнение? – ляпнула она на волне раздражения и восторга. - Ваш проект выиграет. Если не этот – так следующий. Неизбежно. Вы – настырный, как все победители!

Реплика рушила границы преподавательской этики. Люба поняла это сразу и внутренне сжалась. Марк, конечно, почувствует ветерок раздражения и замкнётся. Наметившийся было «контакт» рухнет. Возможно, он даже «отпишется» от Любиных уроков. Зачем ему завистливая дура?

Но Марк не обиделся, напротив, ответил улыбкой – да такой, какие не раздаются «всуе»! Она неудержимо разлилась по лицу, детская, благодарная. «Скажите так ещё раз!» - ясно читалось в ней. И Люба с облегчением догадалась: Марк вовсе не уверен в себе, его мучит страх провалить экзамен. Он отважен только с ней – и по-французски. На самом же деле остро нуждается в тех, кто будет верить в его грядущее чемпионство.

 

Это был прорыв – внезапный и радостный, как и предсказывал Любе с утра семнадцатый лунный день. В тот же вечер, безжалостно опоздав за Варей в сад, она разыскала в книжном сборник интервью с современными архитекторами. Это было удачное приобретение – Люба словно бы поглядела в щёлку на блестящий, холодноватый и жесткий архитектурный мир. Такой мир вполне мог привлечь мужчину, забрать его время и помыслы, чтобы однажды вознаградить успехом. Это вам не графоманить на синтезаторе песенки, как делал отец Любиной дочки.

Поддержать ученика на его достойном пути – и не только французской грамматикой! – стало кровным желанием Любы. Марк перестал быть частью работы, о которой думаешь время от времени. Он остался в Любином воображении насовсем – коричневато-солнечным отражением в чашке чая. В хорошие дни его образ становился так ярок, что Люба могла почуять едва слышный запах цедры и листвы – штрих благородного парфюма, или разглядеть испарину на лбу.

Если бы Любу попросили описать её чувство к Марку, она сравнила бы его с предвкушением праздника - когда Золушка летит на бал. В данном случае «на бал» летел Марк, а Люба со своим французским вскочила на запятки кареты и «зайцем» мчалась в сторону сияющего дворца. Даже вечерняя доставка дочери из сада, куча дел и недосып, особенно горький зимой, оказались скрашены верой в чудо.

Вскоре Люба осмелилась предположить, что и ученик доволен уроками. Возможно, наивное «же тэм», которое любил повторять Марк, было уже не просто неуклюжей шуткой новичка, но тайным способом высказать Любе признательность – за веру в его дар и судьбу.

Едва обретя первый навык беседы, Марк ринулся интервьюировать Любу. Она с охотой рассказала ему, что закончила языковую гимназию и «иняз», стажировалась во Франции, что обожает французскую живопись, и немного рисует сама. О семье сообщила, что родители живут в Петербурге, с семьёй брата. Но, сколько ни понукала себя, так и не решилась упомянуть хотя бы вскользь, что у неё есть Орёл.

 

 

2.

 

Орлу шел шестой год и звали его Варя. Он был маленький и толстоватый, со скромным носиком-пуговкой.

Орлиная напасть началась в сентябре, когда Люба включила Варе старый чешский мультфильм про дружбу крота и орла. Пока гордому и чувствительному орлу в мультфильме бинтовали простреленное крыло, Варя сидела замерев и размазывала по толстым щекам слёзы. Когда же Орёл встретился с орлицей и вывел орлят – уткнулась в подушку.

С тех самых пор походы в сад и из сада усложнились для Любы.

- Не тащи меня! Я лечу сама, крыльями! Я - орёл! – протестовала Варя, страшно грассируя. Люба не сомневалась, что это следствие французского, которым было насквозь пропитано их двухкомнатное жилище.

- Ты не орёл! Ты маленькая противная девица!

- Я аррёл! – грозно настаивала Варя и норовила раскинуть руки по ветру.

- Да! Ты орёл от слова «орёт»! Ты вообще я не знаю, кто! Прекрати спотыкаться, иди, как люди!

Осень, зарядившая с самого сентября, измучила Любу. Ей хотелось снегу. Чтобы не волочить за руку неуклюжего Орла, а наконец брякнуть его в санки – и везти, думая о своём, краем мысли любуясь на Марка.

Материнско-дочерние отношения Любы и Вари пока что не складывались. Скорее они были компаньонками, с некоторым перевесом Любиных прав. Иногда в выходной или на излёте одной из регулярных Варькиных простуд, пока не кончился больничный, Люба устраивала себе с дочерью дружеские посиделки. Покупала маленький тортик, газировку Варе и себе – бутылку сухого вина, остатки которого допивались потом в особо тяжкие дни.

В один из таких сабантуйчиков Люба рассказала Варе о Марке. Просто сообщила без особой надежды на интерес «компаньонки», что есть у неё теперь такой ученик – интеллигентный, талантливый. А какой он милый, Варька! У него коричневые волосы, немножко вьются, и столько грусти в глазах, хотя вроде бы благополучный, образование, перспективы… И конечно, хорошо бы нам его заполучить в друзья!

 

Варя вполне понимала маму. У неё самой – ещё с прошлой весны – имелась сердечная рана. Первый порез нанесла дочери сама Люба. «Посмотри, как люди себя держат! – сказала она, выволакивая Варю из лужи, и указала ей на новенького мальчика. – Погляди, какой принц! Конец дня – а он в брючках как после глажки! И на свои теперь посмотри. Нет – ты посмотри!»

Нового мальчика звали Артуром. «Арктуром» - в интерпретации Вари, которой Люба, как назло, показывала накануне атлас со звёздами.

У Артура была ухоженная мама-барби и был папа. Единственный из всех детей он не носил обычных детских курток, а пижонил – осенью в пальтишке, зимой в расшитой дублёночке и утеплённых вельветовых брючках. Ребёнок вроде Варьки угваздал бы всё это враз. Но Артурик был чист, как игрушка. Аккуратность его имела оборотную сторону. Он боялся мышей, змей и насекомых – даже в книжках. Боялся потасовок, падений, и был освобожден ото всех прививок сразу. На садовских праздниках он чистым и верным голосом исполнял песенку и затем, потупившись, слушал аплодисменты. Воспитательницы любили его, и Варя полюбила тоже – за космическое несходство с собой. Она таскала ему из дома подарки – человечков из наборов «лего», Любины туристические магниты с холодильника, банки с гуашью и прочую ерунду. Всё это время от времени возвращала Любе мама Артурика.

Примерно в тот момент, когда Артуру надоели ухаживания, Варя и стала Орлом. Маленькая толстая девочка с носом-пуговкой нашла защиту от каменных сердец в орлином призвании.

 

С углублением в любовь разговоры компаньонок достигли значительной степени откровенности. В хорошие дни – а таких после знакомства с Марком было у Любы всё больше – она выплескивала на Варю свои одинокие эмоции, стараясь, где можно, придать рассказу педагогический мотив.

- У Марка есть мама. Он её очень любит, заботится. Он хороший сын.

- Как Арктур?

- Намного лучше. Он часто её приглашает куда-нибудь поужинать, заказывает ей всякие поездки… А в школе, представляешь, он был совсем тихим мальчиком, ему было трудно. Поэтому он старался как можно лучше учиться. И вот однажды ему приснился парк, полный волшебных домов. Они парили в воздухе. Он захотел построить этот парк наяву. И теперь он архитектор. Очень талантливый. Он придумывает и рисует дома, концертные залы, даже аэропорты. А ещё он учился музыке. Знаешь, какие у него руки? В них видна душа! Сразу видно - такие умные пальцы…

Обычно после рассказов о Марке Орёл становился покладист и старался ухватить Любу за руку, а если получится, то и обнять.

В день, когда мать рассказала ей про «летающие дома», Варя озадачилась особенно крепко. Некоторое время возилась за своим разрисованным сверху донизу столиком с карандашами, а затем подошла к Любе и кротко протянула рисунок: «Смотри, я тоже нарисовала дом! Он летает!»

Дом был ужасный, как и всё, что делала Варя. Бессмысленная загогулина, вразнобой раскрашенная фломастерами. С правого боку загогулину пронзило жирное солнце со стрелами.

По выражению робкого подобострастия на обычно независимом лице Орла, Люба поняла, что Варя не уверена в преданности матери: чего доброго однажды вздурится и не заберёт из сада! От этого открытия Любино сердце ухнуло: раз дочь так думает, значит она плохая мать! Хорошо, что в тот вечер у Любы было много дел. Пришлось засесть за составление тестов – и отпустило.

 

 

3.

 

Люба не умела зарабатывать много. Варька болела, стабильности с учениками не наблюдалось. Учитывая траты на съём квартиры, жить было не на что. А потому, если подворачивалась халтура, Люба, хоть и проклинала её за оторванные от скудного сна часы, бралась непременно. На сей раз в качестве приработка Любе выпал сборник тестов. Ну что же, за дело! Ноутбук, лампа, кофе, от которого ломит виски, и старый друг за окном – Кузьминский парк, объятый сухой и чёрной декабрьской бурей. Бедный мой, ты без снега – как я без сна!

За последние дней пять Люба ни разу не легла раньше часу, а в среду обнаружила, что срок на исходе. Придя после уроков за Варей в сад, вся в мыслях о недописанных тестах, Люба, тем не менее, отметила, что у дочери началась припозднившаяся в этом году «аллергия на мороз». Руки в зудящих цыпках и красные, как светофор, щеки подмочили орлиную репутацию. Гордая птица стала похожа на снегиря.

- Почему без варежек? – сказала Люба, сев перед Варей на корточки и обыскивая карманы. – Посеяла? А пузо почему грязное? – Люба потерла куртку, без надежды подергала давно уже заевшую на середине молнию дочкиного сапога и выпрямилась. – Ну, вперёд!

- Мама, меня Арктур пригласил на день рождения! – внушительно сказала Варя. – Надо прийти в субботу в кафе «Теремок»! Там будет фокусник.

- Тебе не приснилось? – спросила Люба. Она не понимала, как в здравом уме можно позвать в приличное место такого грязного запущенного Орла.

Варя взяла брошенный на лавке рюкзачок и достала мятую, в масляных пятнах пригласительную открытку.

- Ты закусывала ей что ли? – спросила Люба, изучая вписанные в открытку адрес и время.

- Арктуру надо купить подарок! – твёрдо сказал Орёл.

Люба сдержано вздохнула. Итак: между Варькиным садом, ужином, укладыванием и доработкой тестов теперь надо было втиснуть ещё и поиск подарка. Короче, спать тебе сегодня, родная, часа полтора!

На переходе, дожидаясь светофора, Люба перевела дух и по ослабевшим вдруг ногам поняла, что должна немедленно отсечь лишнее.

- Варька, мы сегодня никуда не пойдём, - сказала Люба, круто разворачиваясь к дому. - Артур тебя на субботу позвал. А сегодня среда. Успеем.

- А подарок надо завтра! Он завтра потому что родился! – негодующе завопил Орёл.

- Перебьётся, - холодно сказала Люба. – Завтра мама с папой ему подарят, а ты в субботу.

Домой шли не разговаривая. Орёл выписывал кренделя, стараясь исподтишка пнуть мать в лодыжку. Наконец Варина нога вывернулась из сапога с порванной молнией и встала в лужу.

- Что же ты вытворяешь! Варя! - стонала Люба, промокая орлиную лапу бумажным платком. - Ну, давай, суй ногу! Господи за что мне такое исчадие!

Больше Варя не лягалась, зато повисла на руке тяжелым кулем, отнимая у Любы последние силы. В воздухе пахло диверсиями.

- Варька, если хочешь, чтоб было на что покупать подарки, веди себя сегодня по-человечески, - сказала Люба, когда добрались домой. – Мне надо доделать тесты. Я тебе сейчас чего-нибудь приготовлю, и за работу. А ты будешь сама – хорошо? Хочешь – смотри мультики.

Варя молча выковыряла из рюкзачка приглашение на праздник и ушла к своим игрушкам.

«Ну и славно! – с облегчением подумала Люба. - Готовить не буду. Пожарю яичницу – тоже еда».

На кухне, стараясь взбодриться, сполоснула сковородку от вчерашнего масла, включила плиту и, разбив пару яиц, села на табуретку - ждать. Наконец, зашкварчали ромашки, и тут нечто гипнотическое случилось с Любой. Её воля растаяла, вся ушла в колеблющийся, яркий желток. А что в нём видно? Синее море!

На приморской веранде с каменными перилами течёт иная, солнечная жизнь. Марк с улыбкой творца, только что создавшего это утро, облокотившись, смотрит на размыв зелени и лазури. Себя Люба не видит, но знает, что и она - там. Любуется на Марка, ловит лицом душистый ветер. А рядом, на покрытом салфеткой столике – кофе, итальянское печенье с миндалём, и апельсиновый конфитюр – непременный атрибут счастья.

На конфитюре этом, почуяв, что живую мечту вытесняет глянцевая картинка, Люба очнулась. За окном с раздернутыми шторами выл, похрустывая косточками ветвей, бесснежный декабрь. В квартире было тихо.

- Варь, иди есть! – глянув на подгоревшую самую малость яичницу, позвала Люба и, не вытерпев молчания, пошла искать дочь.

Причина подозрительной тишины обнаружилась сразу. В отсутствие Любы в большой комнате Варей была устроена творческая мастерская. Посередине стены, на уровне детских глаз, синел размазанный по золоту обоев кусок пластилина, украшенный к тому же черными мушками.

Люба мёртво застыла перед «панно».

- Это небо с летающими домами, чёрненькими, – сказала Варя и покрепче прижала чёрные кусочки к синей луже.

- Ах ты дрянь! Нас же выселят отсюда! – в отчаянии крикнула Люба и, взяв Орла за загривок, подшлепнула несколько раз, больно.

Орёл взревел и лягнул Любу в голень. Завязалась схватка, в которой победила более крупная особь. Однако и ей досталось.

- Смотри, ты всю руку мне разодрала! Негодная девчонка! – крикнула Люба, замечая на запястье следы сражения. - У тебя же ногти с километр! А ну иди сейчас же стричь! Больше не отвертишься!

- Это когти! Когти стричь нельзя! – истошно завопил Орёл и, вырвав лапу, метнулся в постель, под одеяло.

Люба сдалась. Сунула ревущему орлу банан, включила «Кротика» и, отыскав в Варькином барахле ножик для пластилина, принялась отскребать с обоев синюю лужу. Азарта хватило минуты на две, а потом силы кончились. На грудь лёг камень, по ощущению килограммов на десять. Кое-как подняв себя вместе с ним, Люба вышла на балкон. Господи, нет моих сил! Сырые сосны и ясени покачивались под ветром и совещались о Любе.

Старая сосна, к которой пенсионеры прибили лавку, чтобы отдыхать, любуясь на пруд, говорила отчётливее других. Из её гула Люба поняла: деревья предлагают ей убежище – дремотное растворение в жизни растений и минералов. Любе захотелось взобраться на планку балкона и спрыгнуть навеки в их сладкую тьму, но высота четвертого этажа не гарантировала нужный эффект, а пойти поискать место повыше Люба не могла – ей было не с кем оставить Варю. Да и вообще, что это ещё за фантазии?

Приходя в себя от страшной мысли, Люба вдыхала чёрный воздух парка и не могла наполнить лёгкие. Чувство нехватки заставляло дышать сильнее, до боли в рёбрах. Ей хотелось любви, а у неё был только приставучий орёл, которого надо водить в сад, кормить, развлекать, лечить, укладывать. Как перекинуть мостик между тоскливым бытом и солнечным миром творчества, где лучезарные принцы от избытка времени, денег и сил учат французский? Я хочу к вам! И меня тоже примите!

Когда Люба задумалась о «мостике», над Кузьминским парком встала луна, похожая на чищенный орех миндаля. Своей неровной гладью, выпуклинами и затемнениями она смотрела на Любу с посветлевшего неба, и, как часто бывало при виде ночного светила, Любины мысли стали ясными. Долой усталость и мрак! Здесь, сию минуту, не дожидаясь благоприятного стечения обстоятельств, она должна стать дерзкой.

С балкона Люба вернулась посвежевшей. Оттолкнувшись от жажды гибели, маятник полетел в противоположную сторону - к жажде счастья.

- Всё, Варька, тесты утром! Я начинаю жить! – бодро проговорила Люба и, сгоняв в ванную за лавандовой маской для лица, уселась в спальне к трюмо. Этот старый, ещё бабушкин, предмет мебели, показался Любе достаточно волшебным, чтобы поспособствовать рождению новой судьбы. – У меня сегодня будет спа-салон, – сказала Люба, заметив в зеркале орлиный взгляд исподлобья. - И только попробуй вякнуть! Твоя мать - молодая женщина. У неё всё впереди!

Нанеся волшебное снадобье и ощутив себя в некоторой степени даже и Булгаковской Маргаритой, Люба включила радио с водянистой полуклассикой типа «релакс» и хотела прикрыть дверь, но не решилась. Присутствие дочери требовало бдительности.

Тем временем Варя, с осуждением поглядывая на чумазую компаньонку, притащила из комнаты коробку с игрушками и вывалила содержимое на диван.

Вскоре вдоль диванной спинки разместилась выставка Вариных питомцев – резиновых змей и лягушек. На каждого земноводного Варя смотрела с любовью, расправляла лапы и хвосты – чтобы сидели удобно.

- Варька, куда тебе столько гадов?

- Потому что я их ем, - сказал Орёл и с навернувшимися вдруг слезами посмотрел на мать, перепачканную белой кашой. А ещё говорит – что Варя поросёнок. Это кто из них поросёнок, скажите! Не эта ли вот противная девчонка, вся вымазалась! – и с обидой отвернулась от Любы.

Тайком утерев глаза и снегириные щеки, Варя взяла резинового ужа, любимого, с чёрными глазками, и запихнула в свой детсадовский рюкзак.

- Смотри, распугаешь детей! – предупредила Люба.

- Ты детей распугаешь! – огрызнулся Орёл.

У Любы не было сил на борьбу с непочтительностью. Она закрыла глаза и погрузилась в дурманную синеву Прованса. Ещё студенткой Люба влюбилась в лавандовые моря, а теперь её Франция чудесным образом стала принадлежать Марку. То, что мило сердцу, подбиралось одно к другому, сплеталось в неслучайную нить грядущего счастья. В блаженном предзасыпаньи к Любе явился Марк и впервые поцеловал её. У него оказались немножко сухие, зимние губы.

 

Лаванда унесла тревоги, а вместе с тревогами – и саму Любу. Она проснулась ночью – с жуткой мыслью, что вырубилась, забыв уложить Варю. В панике ощупала руками кровать – слава Богу! Упитанный Орёл не стал укладываться отдельно, а заснул под материнским боком, обнимая набитый змеями рюкзак. Никакой, само собой, пижамы, - в колготках и футболке. Спасибо, что тапки снял!

Больше Люба не легла, а включила кофеварку и села за кухонный стол, прямо под кофейные пары, - дописывать тесты.

 

 

4.

 

Последствия вчерашнего не купленного подарка проявились под вечер. Придя за Варей в сад, Люба едва узнала дочь. Глаза опухли, и без того красные щёки воспламенились от изрядного количества протекшей по ним солёной воды.

- Варя! Ну что ещё! – ахнула Люба.

- Она! – взвыла Варя, глянув исподлобья на маму Артура, Марину, и грозно вытянула обветренную лапу.

Жест был столь прям, что Марине пришлось прервать беседу с воспитательницей и сделать пару шагов в сторону Любы.

- А дело вот в чём, - вскинув голову, проговорила она. – Ваша Варя Артурика пугала гадюкой!

- Ужом! – с возмущением загудел Орёл.

- Артурик не хочет её больше звать на праздник. Даже не знаю, что делать… - сказала Марина и, пожав плечами, вернулась к воспитательнице. – Жанета Федоровна! Можно вас ещё на секунду? Забыла спросить, Артурик сам подарки раздавал, не застеснялся?

Люба крепко взяла Варю за руку и встала «в очередь» к воспитательнице.

Жанета Федоровна, чернобровая дама с новогодними блестками на веках и скулах - так уж она любила, - договорила с мамой Артурика и сама подошла к Любе.

- Любовь Дмитриевна, вы проверьте в рюкзачке – Варя все игрушки собрала? – проговорила она как будто с виной. – Вы знаете, что тут вышло у нас… Артурик раздал конфеты, соки. И вдруг Варя – открывает свой рюкзачок и начинает тоже угощать. Принесла из дома игрушки! Берите, говорит, все моих ужей, варанов - они очень хорошие! Я ей говорю – Варюша, у тебя же не день рождения! – не слышит… Кто-то из ребят взял, кто-то нет, и тут ей понадобилось обязательно всучить Артуру. Выбрала змею, ну и никак не отстаёт! А Артурик, вы сами знаете, он какой. Отбивается, потом в слёзы. Ну и потом – мол, я тебя больше не приглашаю… - Жанета примолкла.

- Ну понятно. Следовало ожидать! – сказала Люба и, потверже перехватив Варину вспухшую на холоде руку, поволокла прочь. – Ну а ты-то зачем змей притащила? Можешь мне объяснить? – не сдержавшись, выговорила она.

- В подарок… - горько рыкнул орёл.

- В подарок! Ясно тебе теперь, как им подарки дарить? И не связывайся с мужиками! Заруби себе на носу. Мужики – это козлы. Козлы – и больше никто!

- И дедушка? – заинтересовавшись, спросила Варя,

- Дедушка нет. Но все остальные – да! – отчеканила Люба. - И дедушка!

Минуты две шли молча – переваривая неожиданные выводы. Пока на перекрёстке ждали светофора, стремительно набирая гущину, полил дождь. Люба открыла зонтик.

- Арктурику подарили медаль, что он самый… - Варя набрала воздуху и выговорила без ошибки, однако с экспрессией. – Элэгантный!

- Элэгантный? Ты что, из Грузии? – покосилась Люба. – Это Жанета Федоровна придумала? Козлина элегантная ваш Артур!..

- Арктур, – закашлявшись избыточным «рэ», поправил Орёл.

- Арктур – это звезда. А козлов зовут Артурами.

- Марками зовут козлов! – огрызнулся Орёл.

- Помолчи пожалуйста! Много ты понимаешь в Марках! Ты, может, видела хоть одного?

Орёл примолк и засопел.

Запыхавшись, они поднялись на четвёртый этаж. Началась обычная суета избавления от сапог и мокрой одежды. Раскрытый зонт не помещался в маленьком коридоре. Пришлось поставить его на просушку в комнату. При свете электричества Люба увидела то, что не вполне смогла разглядеть на улице:

- Где ты валялась! – крикнула Люба и, взявшись за концы рукавов, вытряхнула Варю из куртки. – Ты можешь мне объяснить, почему все дети аккуратные, а ты поросёнок!

- Я ар-рёл… – отвернувшись и грассируя страшнее обычного, сказала Варя.

- Нет, ты не орёл! Ты именно свинья! Орлы такими не бывают!

Пока Люба тушила орлу морковку и кабачок, могучая птица сидела за кухонным столом и перебирала ломти хлеба на тарелке.

- Мама, а сейчас правда зима?

- Зима, - твёрдо сказала Люба.

- А когда будет снег?

- Никогда!

Варя смотрела в окно на стальной дождь и крошила кусок белого хлеба. Хлеб был черствый, не убранный с завтрака – из него получалась хорошая сухая метель. Она падала на Варины колготки, на стул и на пол, пока от ломтя не осталась одна загорелая оболочка. Варя надела её на руку и обрадованно каркнула:

- Мама, смотри - браслет!

Люба поглядела на хлебную корку, украсившую запястье дочери, и засмеялась тем смехом, который хуже слёз.

- Что ж ты делаешь, зараза такая! – сказала она, срывая с Вари хлебную корку. Она не могла бы объяснить, отчего хлынули слёзы – жалко ли себя, что придется подметать пол? Или жалко Варьку? Или это вытекает неотмщённость? Зря, наверно, интеллигентничала, не настучала маме Артура по расфуфыренной башке!

- Я корм накрошила, – втянув голову в плечи, просипела Варя. – Это корм!

Люба положила «браслет» на стол и, чувствуя близость обморока, подошла к окну. Уперла ладони в ледяной подоконник и, прорвавшись взглядом сквозь мрак бесснежной зимы, поглядела на ветреные деревья.

Когда она обернулась, Варька под столом, на коленях, разведя руки-крылья, ртом собирала крошки.

- Орёл? – без сил сказала Люба и, сев на корточки рядом с дочерью, повторила. – Орёл-орёл, ясно…

Упрямый маятник Любиной жизни снова стукнул в левую стенку, где мрак и смерть, и неспешно отчалил направо, туда, где «счастье». Люба съела половину Вариных кабачков. Затем, пусто глядя в стену, напилась чая с конфетами и поняла, что ей стало легче.

В миг, когда она констатировала этот факт, загудел телефон. Звонил Марк – но не с отменой, как звонит большинство учеников, а с вопросом – не найдётся ли у Любы на этой неделе еще одно окошечко для него? Договорились на завтра.

- Варька! Мне Марк позвонил! Завтра в половине пятого урок. Он к метро подъедет, в кафешке тут позанимаемся. Если я опоздаю немного – ты не волнуйся! – летя из кухни в комнату, сообщила Люба и замерла у распахнутой двери в спальню. Измученный Орёл разложил на подушке остаток змей и, пристроившись с краю, спал не раздевшись, прямо в перьях.

 

 

5.

 

Люба лежала с закрытыми глазами, затаившись, желая всем сердцем, чтобы подольше не просыпалась Варька. Бог с ним, с садом, отведёт попозже. Ей предстояло обдумать, а точнее – обмечтать, облететь душой предстоящий день.

Утреннее занятие группы Люба отменила. Сегодня ей хотелось быть свежей, открытой для возможного дара. А с чего ты решила, бедняга, что кто-то что-то тебе станет дарить? – поддела сама себя Люба, и тут же бодро парировала. – А как же голос! Когда Марк позвонил договориться об уроке, его голос был напряженным - он волновался!

Как человек, не избалованный жизнью, Люба испытывала благодарность уже за то, что у неё появился повод мечтать. Так радуешься полюбившейся песне, или утру на море. Проснулась – и улыбнулась. Так Варька ещё в досадовском детстве радовалась плюшевой белке в красном фартуке. Таскала её за лапу и целовала в нос.

Люба мужественно сознавала пропасть между волшебным будущим Марка и своим непутёвым прошлым. Она старше его не так-то на много – всего на два года. Но у него впереди - жизнь, а у неё – Орёл, бескрылый, беспомощный, толстый, драчливый, жалкий… Но даже если пропасть не перейти, никто не отнимет у Любы мечту. Она может включить её, когда захочет. И Люба снова «включила» Марка и, закрыв глаза, любовалась, пока что-то со страшной силой не упало ей поперек горла. Это мощным рывком проснулся Орёл!

 

Когда Люба готовила завтрак, выяснилось, что сегодня Варя не собирается идти в сад. Да что там! «Не собирается» - слабо сказано! В случае посягательств она обещала Любе впиться орлиными когтями и зубами в матрас. В общем, у Любы нет шансов. Если только она так дёрнет Варю, что зубы останутся в подушке. Не жалко ей зубов?

- А чего жалеть! Они молочные! – сказала Люба и выключила недоваренную кашу. Жажда жизни пронзила её. – Мне работать надо, ты не в курсе? Или, может, ты одна дома останешься? И потом, у меня Марк. У меня сегодня урок с Марком, ясно тебе?

- Не пойду в садик всё равно! Там Арктур! К Арктуру не пойду! – корча рожи и подпрыгивая, рычал орёл.

- Нет пойдёшь! И будешь вести себя прилично! Потому что я ещё молодая, я, может, тоже орёл! – сказала Люба, взяла брыкающуюся дочь под мышку и, оттащив в комнату, сбросила на диван. Вернулась на кухню, сварила себе кофе и под Варькин ор пила неоправданно медленно, наслаждаясь сомнительным вкусом недорогой арабики.

 

Любин утренний план был прост и прекрасен. Она решила подкрепить мечту чем-то реальным. Ну или почти реальным – хотя и витающим в воздухе.

Когда в запале занятия Марк и Люба склонялись над распечатками или экраном планшета, до Любы долетал запах листвы, теплой древесной коры, и чуть слышно - цветущих цитрусовых. Ей захотелось найти для себя похожий аромат, только женский.

На днях у метро открыли большой сетевой магазин парфюмерии. Туда-то, спровадив Варю в сад, и явилась Люба. С видом покупателя, готового к серьёзным тратам, оглядела уставленные восхитительными кристаллами полки и почти сразу же наша то, что искала.

- Это летний парфюм, девушка. Совсем лёгкий, - осторожно возразила консультантша на Любин выбор. - Знаете, им хорошо летом сбрызнуть платье – при ходьбе формируется такой шлейф. А на зиму лучше поосновательней. Позвольте, я вам предложу!

Люба хотела сказать продавщице, что ей плевать на сезон. Аромат должен приблизить её к Марку, впустить в круг его света – как какой-нибудь отпирающий двери заговор. Для того-то ей и нужно цветение мандариновой рощи, и мёд, и острая зелень листьев…

Взяв из рук продавщицы сбрызнутую «основательным» парфюмом полоску бумаги, Люба махнула ею и, даже не принюхавшись, с орлиным упрямством заключила:

- Нет, возьму тот!

Стыдно жаловаться, она и не жаловалась никому, но подобные приобретения были не из Любиной жизни. Разве до того им с Варькой! Перед раздраженными душистым спиртом глазами возник Орёл, которому надо бы на смену куртку со штанами, да ещё и на сапоге полетела молния. Но, как говорят в самолётах, сначала кислородную маску себе, потом ребёнку.

Уже на кассе, забирая пакет с духами, подарочным журналом и пробниками, Люба почуяла в кармане пальто вибрацию телефона.

- Любовь Дмитриевна! Варя жалуется, что у неё болит живот. Очень просила вам позвонить, - сказала Жанета Федоровна.

- Дайте мне её, пожалуйста! – попросила Люба и, выйдя на улицу, разорвала для успокоения нервов картонную упаковку духов.

- Болит или ты мне врёшь? – властно проговорила она, услышав в трубке Варькино бормотание.

Дочь примолкла. Люба вздохнула и, совершив первый «пшик» на рукав пальто, повторила уже мягче:

- Ну, успокой маму! Врёшь ведь?

- Врру!.. - покаянно пророкотал Орёл и заплакал. Сквозь всхлипывания и сип Люба с трудом разбирала жалобы дочери. Арктур сказал, что не любит Варю, и все дети закричали, что тоже не любят Варю, потому что она гадюшница. А вот Арктура все любят, любят!

- Хватит мне про Артура! – рявкнула Люба. - Ты достала уже его. Артур смотри, какой аккуратный, вежливый, я тебе уже объясняла. Посмотри да поучись – и тебя будут любить!

Тут Жанета Федоровна отняла у Вари трубку. Мама и воспитательница утвердились во мнении, что живот не болит, и простились. «Ничего, Варька! Мы с тобой эту карту сломаем! Всё у нас будет!» - сама с собой заключила Люба и, кинув в сумку флакон, пошла на остановку маршрутки.

До встречи с Марком оставалось ещё четыре часа. Люба вернулась домой и размазала время между мытьём головы и подготовкой к уроку, напрягая все силы души, чтобы не выпасть из настроения. «Даже не сомневайся, пробьёмся! Будут любить! И не какие-нибудь придурки, а нормальные, нормальные, Варька, люди!» - декламировала она вслух, хотя и знала подспудно – сколько не упирайся в добычу любви, этот сладостный дар не выбьешь упрямством. Его приносят «феи». Но, быть может, удастся приманить этих существ на воздушные лакомства – духи, стихи, мечты?

Когда Люба вышла из дому, уже порядочно стемнело. Бесснежный декабрь, ледяной по утрам и слякотный к вечеру, вылизал солёным языком Любины сапоги. Приближался час-пик, порывы бензинного ветра растрепали с такими муками устроенный «художественный беспорядок» причёски. На миг Люба почувствовала тоскливое шевеление в сердце: ну и что ты себе нафантазировала? Опять самообман!

Как сказочные герои выхватывают склянку со светом, чтобы в отчаянный миг прогнать чудовищ, так и Люба, почуяв слабость, сунула руку в сумку, где лежал заветный флакон. Мёд и флёрдоранж осветили мрак, пропитавший улицу Юных Ленинцев. Люба улыбнулась и, взлетев над землёй вместе с облаком аромата, оглядела себя: вот девушка, милая, стройненькая, волосы спутаны ветром, - идёт, прижимая к животу сумку, и тайком распыляет во вселенскую хмурь эликсир солнца.

Люба расчетливо опоздала на семь минут – то, что надо, намёк на непобедимую женственность! Скинула пальто и, садясь за столик (Марк вскочил и подвинул стул), сплелась с улыбающимся учеником легким дыханием парфюма.

Урок был ужасен. Разобравшись через пень-колоду с грамматическими упражнениями, перешли к «непринужденной беседе». Марку предстояло высказаться о городах Европы, чей архитектурный стиль произвёл на него впечатления. Он был готов, но не мог сосредоточиться. Начал заново и вдруг расхохотался, прикрывая лицо и лоб козырьком ладоней.

- Люба, вы простите! – отсмеявшись, проговорил он. – Я просто не о том думаю. Я знаете, что хотел предложить? Давайте сегодня поговорим по-русски! Я в нашем с вами французском, как в тюрьме – шаг вправо, шаг влево… А мне бы хотелось вам представить себя в выгодном свете. Это совершенно невозможно на иностранном!

Люба слушала, подавшись вперёд, невольно улыбаясь в унисон с Марком.

- Может, съездим, поужинаем в нормальном месте? – продолжал Марк, ободренный Любиным вниманием. - А потом, если захотите, сходим куда-нибудь! Хотите в зал Чайковского – там сегодня Бетховен, Missa Solemnis. Я очень люблю. Давайте? У вас есть время?

- Да в общем да… – растерялась Люба и вдруг почувствовала спазм в горле - Варька! Теперь предстояло быстро смекнуть, кого из своих скудных подруг она может попросить забрать и приютить Орла? Ладно, это потом, соображу в машине…

Решено! Они поднялись из-за столика – оба слегка потерявшиеся, без слов. Скромная и всё же неуловимо элитарная фигура Марка в черном пальтишке, искренний взгляд, как будто только что их сблизила тайна, радость рук, получивших право подать Любе пальто, - всё сошлось и провозгласило влюблённость. У Любы подкосились колени, захотелось ткнуться носом в сукно воротника, в мягкую тьму, чуть слышно пахнущую листвой и прогретыми солнцем стволами деревьев. Спрятаться в ней и, зажмурившись, проскочить муторный срок сближения. Чтобы, когда откроешь глаза, уже были вместе – семьей. Мчались бы с чемоданами в Шереметьево - в Париж, Лион или может Страсбург. Смотря куда забросит Марка его талант.

Нет, рановато пока, голубушка, бросаться на воротник! Собрав характер в кулак, Люба взяла со стула сумку, и в ту же минуту в кармане пальто запел звонок. Звонила Варькина воспитательница.

- Любовь Дмитриевна, извините, что беспокою. Вы Варю уже забрали?

- Как забрала? – растерялась Люба. – Нет, не забирала.

- Понимаете, мы вышли гулять – ну, как всегда, встречаем родителей!.. - Взволнованно, почти крича, объясняла Жанета Фёдоровна. - И вот только заметили… что-то не можем её найти! Думали, может вы? Нет, ну а может быть кто-то из ваших? Бабушка?

 

 

6.

 

Через пять минут машина Марка припарковалась у садика. Люба рванула дверцу и, сделав шаг, свалилась коленками в слякоть – подвернулся каблук… Мигом поднявшись, ворвалась в калитку и увидела мечущийся по территории отряд персонала: заведующая, две воспитательницы, охранник, уборщица. Завидев Любу, они бросились к ней, как к спасительнице.

Люба остановилась посередине двора, слушая разноголосый шум, глядя в искаженные лица и не понимая смысла творящегося. Единственное, что доходило до её сердца – Бог каким-то образом отнял то, чем она пренебрегала. Маленького, толстого, умного, чуткого Орла отнял Бог!

Стиснутая и одновременно раздираемая ужасом, Люба влетела в раздевалку, обежала игровую, столовую, спальню, наткнулась на несколько растерянных лиц и, чуть не сбив на ступенях маму Артурика, вывалилась на улицу.

- Варя! – орала она, нарезая бессмысленные круги вокруг здания. – Варя! Варька! Где ты есть! Отзовись сейчас же!

Ей казалось, она кричит на всю планету. От её крика сходят лавины, рушатся дома, взрываются заводы и электростанции.

- Послушайте, а может, она полезла куда-нибудь наверх? На чердак? Она же орёл! – захрипела Люба, подбежав к охраннику.

- Чердак у нас заперт, - потуплено проговорил тот.

- Ну так милицию позовите! Собаку! Пусть собака ищет! – крикнула Люба, но, оказалось, милицию уже вызвали.

– А детей? Детей вы спросили? Артурика? – метнулась она к воспитательнице и вдруг, почуяв что-то, обернулась. За её спиной стояла Марина, мама Артура.

- Жанета Федоровна, зачем же вы Артурика выпустили? – словно не слыша Любиных возгласов, сказала она. - Я же вас просила, пусть побудет в помещении. У него сопли, сейчас раскашляется опять! – и, тряхнув полированными волосами, направилась по дорожке к сыну.

- Артурик, я пришла!

Люба тупо посмотрела ей вслед. У дальней ограды, спиной к присутствующим, на краю заледенелой песочницы, одиноко сидел Артур в своей узорной дублёночке, кургузый и потолстевший. Под подолом было видно, что вельветовые штаны надеты задом наперёд. Молния, оказавшаяся почему-то на попе, расстёгнута, в разрезе розовеют колготки.

Не дойдя до песочницы, Марина остановилась. Качнулась на шпильках и севшим голосом позвала: «Артур!»

Ребёнок оглянулся, и одновременно с поворотом его головы, воздух наполнился искрящимся женским визгом. Согнув руки в локтях, судорожно растопырив пальцы и слегка приседая, чтобы вытолкнуть больше звука, Марина издала отчаянную трель. Серенада длилась десяток секунд и смолкла так же внезапно, как и началась.

Не сознавая себя, Люба миновала Марину, зашла в песочницу и встала на колени. Орёл уткнулся в Любино плечо и что-то сипло каркнул.

Люба стиснула Варю в чужой одежде и плакала вечность, длившуюся, должно быть, не так уж долго. Затем в груди и горле потеплело, к Любиным голосовым связкам вернулась жизнь.

- Варька, зачем ты это сделала? – спросила она и впервые внимательно поглядела на дочь. Дублёнка была расстёгнута – Орёл не справился с молнией. Зато шарф добросовестно обмотан вокруг шеи. Молодец!

- Зачем ты это сделала, Варя? Можешь мне объяснить? Это что, новое проявление орлизма? Или это месть? Зачем ты сделала это!! – твердила Люба, на руках неся дочь в раздевалку.

- Я хочу быть Арктуром, - просипела Варя.

- Зачем тебе быть Артуром? Ты же орёл! Разве это сравнимые вещи?

На низенькой банкетке в раздевалке сидела Жанета Федоровна, белая от пережитого страха. Даже её черные брови как будто покрылись инеем – или это под лампой дневного света отблескивал гель.

- Любовь Дмитриевна, я должна с вами поговорить! – сказала Жанета, взглянув на Любу. По её дрожащему голосу было слышно, что ей очень хочется курить. – Варя у вас такая странная девочка! Любит змей. Навязывает детям свой странный вкус. Заявляет, что она орёл. Вы обязательно должны сходить с Варей к специалисту! И к логопеду! – проговорила она на грани слёз и, быстро поднявшись, ушла в туалет. Через двадцать секунд из-под двери потянуло табачным дымом.

 

Когда Люба, держа переодетого Орла за когтистую лапу, вышла во двор садика, первым, на кого наткнулся её взгляд, был Марк. Он стоял, прижавшись к ограде, обеими руками взявшись за железные прутья, и смотрел вглубь сада, на Любу. Самый чуткий и дерзкий, самый талантливый, утешение от тягот жизни, праздник и свет! Люба подняла руку и помахала ему. Между ними больше не было тайн. Марк узнал про Орла, и Любина совесть очистилась.

Эти тридцать шагов до калитки навстречу Марку вместили в себя всё, для чего Люба родилась на земле – соединение душ, после которого уже ничего не страшно, настоящую, полную трудностей и преодолений жизнь, мирную старость. Люба отстукивала по асфальту мгновения, которые люди, умирая, берут с собой. Возвращенный Орёл, теперь уже не обуза, а достояние, ковылял рядом.

 

Чувство спасения, рухнувшего было и вдруг возродившегося во всей красоте мира, освободило Любу от впитанных с детства правил и норм. Она подошла к Марку и, продолжая одной рукой крепко держать Орла, другой обняла его, ткнулась лбом в плечо. Пальто пахнет волшебными травами юга… А Любины духи выветрились.

Отстранившись, промокнула платком под глазами.

- Вот он, Орёл, знакомьтесь!

- Люба, может подвезти вас куда-нибудь? Вы скажите! – с волнением проговорил Марк. - Может, в поликлинику?

- В зоосад нас отвезите! – сказала Люба. - Спасибо, Марк, ничего не нужно. Мы домой, в магазин по дороге зайдём. Давайте тогда до пятницы…

 

Дома она шустро натёрла картошку и нажарила Варьке любимых драников, что вообще-то считалось запретным лакомством. А когда поели, сказала:

- Варь, давай оторвёмся по полной! Тащи пластилин.

Орёл внимательно посмотрел на мать – не сошла ли та с ума? Тогда Люба сама отправилась рыться в Варькином барахле, принесла пластилин и, положив на табуретку, раскрыла, как коробку с пирожными.

Коридор решили украсить малинами и клубниками. Вокруг ягод Варя намазала зелёные линии стеблей и листьев. Вышло по-летнему. Для каждой малинки, чтобы выглядело натурально, Люба скатала по десятку мелких шариков, а на подкорке тем временем сам собой шел подсчет – сколько сейчас могут стоить обои-шелкография, плюс переклеить…

Убив квартиру, сели смотреть мультфильмы. Люба ушла на пару минут - приготовить чай, а когда возвратилась, Варя спала, свернувшись в кресле толстым клубком.

Люба запихнула в стиральную машину орлиные грязные, как у землекопа, штаны и куртку, хотела вымыть оставшуюся с утра посуду, но не дошла до кухни, а остановилась в коридорчике, напротив зеркала. Вгляделась в отражение – и сердце ушло в живот. Что не так? Варька нашлась, за окном уютно погрохатывает декабрьский лес. В чём дело? Люба задержала дыхание и, скользнув взглядом куда-то внутрь, в солнечное сплетение, поняла: завтра Марк напишет смс-ку, что не может в пятницу, перезвонит позже… Больше они не увидятся.

 

Наутро Орёл заболел с температурой и пробыл дома больше недели. Он капризничал и жалобно кашлял. Люба прыгала, подавая то чай, то лекарство, то включая, то выключая мультики. Жизнь под пятой Орла – когда не о чем больше думать – наполнила её странным счастьем. Она поняла: пускай у неё есть не всё, но что-то очень важное – есть. Только надо поскорее пережить «отвычку» от Марка – эту мощную, сгибающую дух и разум тоску по любви.

Когда дело пошло на поправку, Люба постелила на стол клеёнку и села вместе с Орлом рисовать.

Они рисовали гуашью на вырванных из альбома листах. Варя, подперев свободной ладонью щеку и открыв рот, заселяла бумагу выводком совершенно чёрных мышей и коричневых змей, а Люба взялась за Кузьминский парк. Она нарисовала серое небо и косой дождь, треплющий два осенних дерева. Дождь и мазки желтой листвы понравились Любе. Она задумалась и, стиснув кисточку, обронила между деревьями два черных штришка – себя и Марка.

Тут вдохновение подхватило Любину руку, и на новом листе родилась синяя зима с луной над ощетиненными деревьями, а под ними узкая тропка в снегу, по которой бредут две влюблённые чёрточки. Луна показалась Любе доброй. Она тихонько рассмеялась и капнула на небосвод низкую желтую звезду – Арктурик!

Когда рисунков набралось довольно, Люба с азартом удачливого творца оглядела комнату и, взяв из коробки с нитками пяток булавок, пришпилила шедевры над диваном и по обе стороны двери. Теперь отовсюду – осенними, зимними, летними глазами на Любу смотрел полный её любовью Кузьминский парк.

После сеанса арттерапии Люба почувствовала облегчение. Она больше не думала о Марке, как о живом человеке, скорее, как о поездке к морю или любимой песне. Отныне милый трогательный Марк стал приписан к её душевным богатствам. Свободно, не завися ни от чьих разрешений, она могла полюбоваться им, нарисовать или «спеть» по памяти.

 

 

7.

 

Вариных мышей и змей повесили на почётное место - над столом. Простуда ушла, пора было выписываться.

«Тогда я сразу моих ужей подарю Арктуру!» - угрожала Варя матери всякий раз, когда та начинала настраивать её на возвращение в садик.

Наконец, Люба сказала: «Дари! Хочешь, чтобы нам с тобой опять выговаривали – дари пожалуйста!» - и отвела обиженного Орла в сад.

Жизнь наладилась. На часы Марка у Любы теперь приходилась девушка из косметической фирмы, сотрудничающей с Францией.

 

Шестого января, в канун православного Рождества у Любы был день рождения. Дата нравилась Любе тем, что всегда приходилась на выходные. Полдня они с Варькой убили на детскую ёлку, хорошо хоть подарок был ничего. Потом гуляли, потом зашли в магазин, купили тортик, сок, вкусный хлеб. Никаких чудес. А когда возвращались домой, уже стемнело.

На пролете между третьим и четвёртым этажами, с которого уже видно квартиру, Люба остановилась. Из диких и волшебных земель подсознания выпрыгнула мечта: на заплёванной ступеньке их ждет уже почти вечность будущая звезда архитектуры, возможно даже пулитцеровский лауреат. Вскакивает, улыбается чуть не плача: ну наконец-то! А в кармане у него – бархатная коробочка с «рукой и сердцем», которую полагается нервно вертеть в пальцах всем настоящим мужчинам, сумевшим влюбиться всерьез.

Варя, отследив Любин взгляд, споткнулась и, прижимаясь к стенке, обошла пустое место стороной.

Стыдно! Стыдно и горько и за фантазию, и за промежуточные итоги жизни, так ясно высвечивающиеся в дни рождения. На кухне за приготовлением праздничного ужина на двоих Люба подсчитала улов сегодняшних поздравлений: три давних приятельницы, одна коллега – это по телефону. И несколько приветов от полупосторонних людей через интернет. Родственники, как всегда, оттягивали поздравления до вечера - чтобы Люба успела сполна прочувствовать своё отщепенство.

Когда Люба трудилась над самым вкусным составляющим ужина - картошечкой, поджаренной особенным образом, с шалфеем, телефон булькнул: на электронную почту пришло ещё одно письмо. Именинница села для верности на табуретку и уставилась в текст.

«Люба, с днём рождения! Удачи во всём! – писал ей Марк. - Вы замечательный преподаватель! Ваши уроки мне очень пригодились. Даже не буду пытаться оправдать своё исчезновение. Скажу только, что проект, над которым мы работали, будет осуществлен. Когда вернусь в Москву, надеюсь, что наберусь смелости и позвоню вам. Как поживает ваш Орёл?»

Люба долго смотрела на текст и никак не могла почувствовать – есть ли между строчками воздух любви, или буквы выдавлены по цементу?

- Мама, а кто там сидел на ступеньке? Марк? – спросила Варя, когда Люба отложила телефон.

- Ну да, - удивлённо глянув на Орла, сказала Люба. - Он приходил меня поздравить.

- А Арктура ты видела? Арктур там тоже сидел! – крикнул Орёл и, подбежав, уткнулся лбом в Любину руку.

 

Когда Люба и Варя ели торт, позвонили родители. Обычно они приезжали из Питера на день рождения дочки, привозили ей в подарок дублёнки, сумки и ноутбуки, чтобы Люба не ходила оборванкой. Но на этот раз мама не смогла приехать из-за простуды. Пришлось укорять Любу в беспутной жизни