ГЛАВА III. Прошло несколько времени, а здоровье бедного Дубровского всь еще было

 

 

Прошло несколько времени, а здоровье бедного Дубровского всь еще было

плохо; правда припадки сумасшествия уже не возобновлялись, но силы его

приметно ослабевали. Он забывал свои прежние занятия, редко выходил из своей

комнаты, и задумывался по целым суткам. Егоровна, добрая старуха, некогда

ходившая за его сыном, теперь сделалась и его нянькою. Она смотрела за ним

как за ребенком, напоминала ему о времени пищи и сна, кормила его,

укладывала спать. Андрей Гаврилович тихо повиновался ей, и кроме ее не имел

ни с кем сношения. Он был не в состоянии думать о своих делах, хозяйственных

распоряжениях, и Егоровна увидела необходимость уведомить обо всем молодого

Дубровского, служившего в одном из гвардейских пехотных полков и

находящегося в то время в Петербурге. Итак, отодрав лист от расходной книги,

она продиктовала повару Харитону, единственному кистеневскому грамотею,

письмо, которое в тот же день и отослала в город на почту.

Но пора читателя познакомить с настоящим героем нашей повести.

Владимир Дубровский воспитывался в Кадетском корпусе и выпущен был

корнетом в гвардию; отец не щадил ничего для приличного его содержания и

молодой человек получал из дому более нежели должен был ожидать. Будучи

расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти; играл в карты

и входил в долги, не заботясь о будущем, и предвидя себе рано или поздно

богатую невесту, мечту бедной молодости.

Однажды вечером, когда несколько офицеров сидели у него, развалившись

по диванам и куря из его янтарей, Гриша, его камердинер, подал ему письмо,

коего надпись и печать тотчас поразили молодого человека. Он поспешно его

распечатал и прочел следующее:

 

Государь ты наш, Владимир Андреевич, - я, твоя старая нянька, решилась

тебе доложить о здоровьи папенькином! Он очень плох, иногда заговаривается,

и весь день сидит как дитя глупое - а в животе и смерти бог волен. Приезжай

ты к нам, соколик мой ясный мы тебе и лошадей вышлем на Песочное. Слышно,

земский суд к нам едет отдать нас под начал Кирилу Петровичу Троекурову -

потому что мы-дскать ихние, а мы искони Ваши, - и отроду того не слыхивали.

- Ты бы мог живя в Петербурге доложить о том царю-батюшке, а он бы не дал

нас в обиду. - Остаюсь твоя верная раба, нянька

Орина Егоровна Бузырева.

 

Посылаю мое материнское благословение Грише, хорошо ли он тебе служит?

- У нас дожди идут вот ужо друга неделя и пастух Родя помер около Миколина

дня.

 

Владимир Дубровский несколько раз сряду перечитал сии довольно

бестолковые строки с необыкновенным волнением. Он лишился матери с

малолетства и, почти не зная отца своего, был привезен в Петербург на 8-м

году своего возраста - со всем тем он романически был к нему привязан, и тем

.более любил семейственную жизнь, чем менее успел насладиться ее тихими

радостями.

Мысль потерять отца своего тягостно терзала его сердце, а положение

бедного больного, которое угадывал он из письма своей няни, ужасало его. Он

воображал отца, оставленного в глухой деревне, на руках глупой старухи и

дворни, угрожаемого каким-то бедствием и угасающего без помощи в мучениях

телесных и душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении. Долго не

получал он от отца писем? и не подумал о нем осведомиться, полагая его в

разъездах или хозяйственных заботах.

Он решился к нему ехать и даже выдти в отставку, если болезненное

состояние отца потребует его присутствия. Товарищи, заметя его беспокойство,

ушли. Владимир, оставшись один, написал просьбу об отпуске - закурил трубку

и погрузился в глубокие размышления.

Тот же день стал он хлопотать об отпуске и через 3 дня был уж на

большой дороге.

Владимир Андреевич приближался к той станции, с которой должен он был

своротить на Кистеневку. Сердце его исполнено было печальных предчувствий,

он боялся уже не застать отца в живых, он воображал грустный образ жизни,

ожидающий его в деревне, глушь, безлюдие, бедность и хлопоты по делам, в

коих он не знал никакого толку. Приехав на станцию, он вошел к смотрителю и

спросил вольных лошадей. Смотритель осведомился куда надобно было ему ехать,

и объявил, что лошади, присланные из Кистеневки, ожидали его уже четвертые

сутки. Вскоре явился к Владимиру Андреевичу старый кучер Антон, некогда

водивший его по конюшне, и смотревший за его маленькой лошадкою. Антон

прослезился, увидя его, поклонился ему до земи, сказал ему, что старый его

барин еще жив, и побежал запрягать лошадей. Владимир Андреевич отказался от

предлагаемого завтрака и спешил отправиться. Антон повез его проселочными

дорогами - и между ими завязался разговор.

- Скажи, пожалуйста, Антон, какое дело у отца моего с Троекуровым?

- А бог их ведает, батюшка Владимир Андреевич... Барин, слышь, не

поладил с Кирилом Петровичем, а тот и подал в суд - хотя по часту он сам

себе судия. Не наше холопье дело разбирать барские воли, а ей-богу, напрасно

батюшка ваш пошел на Кирила Петровича, плетью обуха не перешибешь.

- Так видно этот Кирила Петрович у вас делает что хочет?

- И вестимо, барин - заседателя, слышь, он и в грош не ставит,

исправник у него на посылках. Господа съезжаются к нему на поклон, и то

сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут.

- Правда ли, что отымает он у нас имение?

- Ох, барин, слышали так и мы. На днях покровский пономарь сказал на

крестинах у нашего старосты: полно вам гулять; вот ужо приберет вас к рукам

Кирила Петрович. Микита кузнец и сказал ему: и полно, Савельич, не печаль

кума, не мути гостей - Кирила Петрович сам по себе, а Андрей Гаврилович сам

по себе - а все мы божии да государевы; да ведь на чужой рот пуговицы не

нашьешь.

- Стало быть, вы не желаете перейти во владение Троекурову?

- Во владение Кирилу Петровичу! Господь упаси и избави - у него часом и

своим плохо приходится, а достанутся чужие, так он с них не только шкурку,

да и мясо-то отдерет. - Нет, дай бог долго здравствовать Андрею Гавриловичу,

а коли уж бог его приберет, так не надо нам никого, кроме тебя, наш

кормилец. Не выдавай ты нас, а мы уж за тебя станем. - При сих словах Антон

размахнул кнутом, тряхнул вожжами, и лошади его побежали крупной рысью.

Тронутый преданностию старого кучера, Дубровский замолчал - и предался

снова размышлениям. Прошло более часа - вдруг Гриша пробудил его

восклицанием: Вот Покровское! Дубровский поднял голову. Он ехал берегом

широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами;

на одном из них над густою зеленью рощи возвышалась зеленая кровля и

бельведер огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная

колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и

колодезями. Дубровский узнал сии места - он вспомнил, что на сем самом холму

играл он с маленькой Машей Троекуровой, которая была двумя годами его моложе

и тогда уже обещала быть красавицей. Он хотел об ней осведомиться у Антона,

но какая-то застенчивость удержала его.

Подъехав к господскому дому, он увидел белое платье, мелькающее между

деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям и, повинуясь честолюбию,

общему и деревенским кучерам как и извозчикам, пустился во весь дух через

мост и мимо села. Выехав из деревни, поднялись они на гору, и Владимир

увидел березовую рощу, и влево на открытом месте серенький домик с красной

кровлею; сердце в нем забилось; перед собою видел он Кистеневку и бедный дом

своего отца.

Через 10 минут въехал он на барский двор. Он смотрел вокруг себя с

волнением неописанным. 12 лет не видал он своей родины. Березки, которые при

нем только что были посажены около забора, выросли и стали теперь высокими

ветвистыми деревьями. Двор, некогда украшенный тремя правильными цветниками,

меж коими шла широкая дорога, тщательно выметаемая, обращен был в некошаный

луг, на котором паслась опутанная лошадь. Собаки было залаяли, но, узнав

Антона, умолкли и замахали косматыми хвостами. Дворня высыпала из людских

изоб и окружила молодого барина с шумными изъявлениями радости. Насилу мог

он продраться сквозь их усердную толпу, и взбежал на ветхое крыльцо; в сенях

встретила его Егоровна и с плачем обняла своего воспитанника. - Здорово,

здорово, няня, - повторял он, прижимая к сердцу добрую старуху, - что

батюшка, где он? каков он?

В эту минуту в залу вошел, насилу передвигая ноги, старик высокого

роста, бледный и худой, в халате и колпаке.

- Здравствуй, Володька! - сказал он слабым голосом, и Владимир с жаром

обнял отца своего. Радость произвела в больном слишком сильное потрясение,

он ослабел, ноги под ним подкосились, и он бы упал, если бы сын не поддержал

его.

- Зачем ты встал с постели, - говорила ему Егоровна, - на ногах не

стоишь, а туда же норовишь, куда и люди.

Старика отнесли в спальню. Он силился с ним разговаривать, но мысли

мешались в его голове, и слова не имели никакой связи. Он замолчал и впал в

усыпление. Владимир поражен был его состоянием. Он расположился в его

спальне - и просил оставить его наедине с отцом. Домашние повиновались, и

тогда все обратились к Грише, и повели в людскую, где и угостили его

по-деревенскому, со всевозможным радушием, измучив его вопросами и

приветствиями.