ГЛАВА XI.

 

 

Теперь попросим у читателя позволения объяснить последние происшедствия

повести нашей предыдущими обстоятельствами, кои не успели мы еще рассказать.

На станции** в доме смотрителя, о коем мы уже упомянули, сидел в углу

проезжий с видом смиренным и терпеливым - обличающим разночинца или

иностранца, т. е. человека, не имеющего голоса на почтовом тракте. Бричка

его стояла на дворе, ожидая подмазки. В ней лежал маленький чемодан, тощее

доказательство не весьма достаточного состояния. Проезжий не спрашивал себе

ни чаю, ни кофию, поглядывал в окно и посвистывал к великому неудовольствию

смотрительши, сидевшей за перегородкою.

- Вот бог послал свистуна, - говорила она в пол-голоса, - эк

посвистывает - чтоб он лопнул, окаянный басурман.

- А что? - сказал смотритель, - что за беда, пускай себе свищет.

- Что за беда? - возразила сердитая супруга. - А разве не знаешь

приметы?

- Какой приметы? что свист деньгу выживает. И! Пахомовна, у нас что

свисти, что нет: а денег всь нет как нет.

- Да отпусти ты его, Сидорыч. Охота тебе его держать. Дай ему лошадей,

да провались он к чорту.

- Подождет, Пахомовна; на конюшне всего три тройки, четвертая отдыхает.

Того и гляди, подоспеют хорошие проезжие; не хочу своею шеей отвечать за

француза. Чу, так и есть! вон скачут. Э ге ге, да как шибко; уж не генерал

ли?

Коляска остановилась у крыльца. Слуга соскочил с козел - отпер дверцы,

и через минуту молодой человек в военной шинели и в белой фуражке вошел к

смотрителю - вслед за ним слуга внес шкатулку и поставил ее на окошко.

- Лошадей, - сказал офицер повелительным голосом.

- Сейчас, - отвечал смотритель. - Пожалуйте подорожную.

- Нет у меня подорожной. Я еду в сторону - - Разве ты меня не узнаешь?

Смотритель засуетился и кинулся торопить ямщиков. Молодой человек стал

расхаживать взад и вперед по комнате, зашел за перегородку, и спросил тихо у

смотрительши: кто такой проезжий.

- Бог его ведает, - отвечала смотрительша, - какой-то француз. Вот уж 5

часов как дожидается лошадей да свищет. Надоел проклятый.

Молодой человек заговорил с проезжим по-французски.

- Куда изволите вы ехать? - спросил он его.

- В ближний город, - отвечал француз, - оттуда отправляюсь к одному

помещику, который нанял меня за глаза в учители. Я думал сегодня быть уже на

месте, но г. смотритель, кажется, судил иначе. В этой земле трудно достать

лошадей, г-н офицер.

- А к кому из здешних помещиков определились вы, - спросил офицер.

- К г-ну Троекурову, - отвечал француз.

- К Троекурову? кто такой этот Троекуров?

- Ма foi, mon officier... я слыхал о нем мало доброго. Сказывают, что

он барин гордый и своенравный, жестокой в обращении со своими домашними -

что никто не может с ним ужиться, что все трепещут при его имени, что с

учителями (avec les outchitels) он не церемонится, и уже двух засек до

смерти.

- Помилуйте! и вы решились определиться к такому чудовищу.

- Что ж делать, г-н офицер. Он предлогает мне хорошее жалование, 3000

р. в год и всь готовое. Быть может, я буду счастливее других. У меня

старушка мать, половину жалования буду отсылать ей на пропитание, из

остальных денег в 5 лет могу скопить маленький капитал достаточный для

будущей моей независимости - и тогда bonsoir, еду в Париж и пускаюсь в

комерческие обороты.

- Знает ли вас кто-нибудь в доме Троекурова? - спросил он.

- Никто, - отвечал учитель, - меня он выписал из Москвы чрез одного из

своих приятелей, коего повар, мой соотечественник, меня рекомендовал.

Надобно вам знать, что я готовился было не в учителя, а в кандиторы - но мне

сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее - -

Офицер задумался. - Послушайте, - прервал офицер, - что если бы вместо этой

будущности предложили вам 10000 чистыми деньгами, с тем, чтоб сей же час

отправились обратно в Париж.

Француз посмотрел на офицера с изумлением, улыбнулся и покачал головою.

- Лошади готовы, - сказал вошедший смотритель. - Слуга подтвердил то же

самое.

- Сейчас, - отвечал офицер, - выдьте вон на минуту. - Смотритель и

слуга вышли. - Я не шучу, - продолжал он по-французски, -10000 могу я вам

дать, мне нужно только ваше отсутствие и ваши бумаги. - При сих словах он

отпер шкатулку и вынул несколько кип ассигнаций.

Француз вытаращил глаза. Он не знал, что и думать. - Мое отсутствие - -

мои бумаги, - повторял он с изумлением. - Вот мои бумаги - Но вы шутите;

зачем вам мои бумаги?

- Вам дела нет до того. Спрашиваю, согласны вы или нет?

Француз, всь еще не веря своим ушам, протянул бумаги свои молодому

офицеру, который быстро их пересмотрел. - Ваш пашпорт - - хорошо. Письмо

рекомендательное, посмотрим. Свидетельство о рождении, прекрасно. Ну вот же

вам ваши деньги, отправляйтесь назад. Прощайте - -

Француз стоял как вкопаный.

Офицер воротился. - Я было забыл самое важное. Дайте мне честное слово,

что всь это останется между нами - честное ваше слово.

- Честное мое слово, - отвечал француз. - Но мои бумаги, что мне делать

без них.

- В первом городе объявите, что вы были ограблены Дубровским. Вам

поверят, и дадут нужные свидетельства. Прощайте, дай бог вам скорее доехать

до Парижа и найти матушку в добром здоровьи.

Дубровский вышел из комнаты, сел в коляску и поскакал.

Смотритель смотрел в окошко, и когда коляска уехала, обратился к жене с

восклицанием: - Пахомовна, знаешь ли ты что? ведь это был Дубровский.

Смотрительша опрометью кинулась к окошку, но было уже поздно -

Дубровский был уже далеко. Она принялась бранить мужа: - Бога ты не боишься,

Сидорыч, зачем ты не сказал мне того прежде, я бы хоть взглянула на

Дубровского, а теперь жди, чтоб он опять завернул. Бессовестный ты право,

бессовестный!

Француз стоял как вкопаный. Договор с офицером, деньги, всь казалось

ему сновидением. Но кипы ассигнаций были тут у него в кармане и красноречиво

твердили ему о существенности удивительного происшедствия.

Он решился нанять лошадей до города. Ямщик повез его шагом, и ночью

дотащился он до города.

Не доезжая до заставы, у которой, вместо часового, стояла развалившаяся

бутка, француз велел остановиться, - вылез из брички, и пошел пешком,

объяснив знаками ямщику, что бричку и чамодан дарит ему на водку. Ямщик был

в таком же изумлении от его щедрости, как и сам француз от предложения

Дубровского. Но, заключив из того, что немец сошел с ума, ямщик поблагодарил

его усердным поклоном, и не рассудив за благо въехать в город, отправился в

известное ему увеселительное заведение, коего хозяин был весьма ему знаком.

Там провел он целую ночь, а на другой день утром на порожней тройке

отправился во-свояси - без брички и без чамодана, с пухлым лицом и красными

глазами.

Дубровский, овладев бумагами француза, смело явился, как мы уже видели,

к Троекурову и поселился в его доме. Каковы ни были его тайные намерения (мы

их узнаем после), но в его поведении не оказалось ничего предосудительного.

Правда, он мало занимался воспитанием маленького Саши, давал ему полную

свободу повесничать, и не строго взыскивал за уроки, задаваемые только для

формы - зато с большим прилежанием следил за музыкальными успехами своей

ученицы, и часто по целым часам сиживал с нею за фортепьяно. Все любили

молодого учителя - Кирила Петрович за его смелое проворство на охоте, Марья

Кириловна за неограниченное усердие и робкую внимательность, Саша - за

снисходительность к его шалостям, домашние за доброту и за щедрость

повидимому несовместную с его состоянием. Сам он, казалось, привязан был ко

всему семейству и почитал уже себя членом оного.

Прошло около месяца от его вступления в звание учительское до

достопамятного празднества, и никто не подозревал, что в скромном молодом

французе таился грозный разбойник - коего имя наводило ужас на всех

окрестных владельцев. Во всь это время Дубровский не отлучался из

Покровского, но слух о разбоях его не утихал благодаря изобретательному

воображению сельских жителей, но могло статься и то, что шайка его

продолжала свои действия и в отсутствии начальника.

Ночуя в одной комнате с человеком, коего мог он почесть личным своим

врагом и одним из главных виновников его бедствия, - Дубровский не мог

удержаться от искушения. Он знал о существовании сумки, и решился ею

завладеть. Мы видели, как изумил он бедного Антона Пафнутьича неожиданным

своим превращением из учителей в разбойники.

В 9 часов утра гости, ночевавшие в Покровском, собралися один за другим

в гостиной, где кипел уже самовар, перед которым в утреннем платье сидела

Марья Кириловна, - а Кирила Петрович в байковом сертуке и в туфлях выпивал

свою широкую чашку, похожую на полоскательную. Последним появился Антон

Пафнутьич; он был так бледен и казался так расстроен, что вид его всех

поразил, и что Кирила Петрович осведомился о его здоровии. Спицын отвечал

безо всякого смысла и с ужасом поглядывал на учителя, который тут же сидел,

как ни в чем не бывало. Через несколько минут слуга вошел и объявил Спицыну,

что коляска его готова - Антон Пафнутьич спешил откланяться и не смотря на

увещания хозяина вышел поспешно из комнаты и тотчас уехал. Не понимали, что

с ним сделалось, и Кирила Петрович решил, что он объелся. После чаю и

прощального завтрака прочие гости начали разъезжаться, вскоре Покровское

опустело, и всь вошло в обыкновенный порядок.