ГЛАВА VIII.

 

 

Читатель, вероятно, уже догадался, что дочь Кирила Петровича, о которой

сказали мы еще только несколько слов, есть героиня нашей повести. В эпоху,

нами описываемую, ей было 17 лет, и красота ее была в полном цвете. Отец

любил ее до безумия, но обходился с нею со свойственным ему своенравием, то

стараясь угождать малейшим ее прихотям, то пугая ее суровым, а иногда и

жестоким обращением. Уверенный в ее привязанности, никогда не мог он

добиться ее доверенности. Она привыкла скрывать от него свои чувств и мысли,

ибо никогда не могла знать наверно, каким образом будут они приняты. Она не

имела подруг и выросла в уединении. Жены и дочери соседей редко езжали к

Кирилу Петровичу, коего обыкновенные разговоры и увеселения требовали

товарищества мужчин, а не присутствия дам. Редко наша красавица являлась

посреди гостей, пирующих у Кирила Петровича. Огромная библиотека,

составленная большею частию из сочинений французских писателей 18 века, была

отдана в ее распоряжение. Отец ее, никогда не читавший ничего, кроме

Совершенной Поварихи, не мог руководствовать ее в выборе книг, и Маша,

естественным образом, перерыв сочинения всякого рода, остановилась на

романах. Таким образом совершила она свое воспитание, начатое некогда под

руководством мамзель Мими, которой Кирила Петрович оказывал большую

доверенность и благосклонность, и которую принужден он был наконец выслать

тихонько в другое поместие, когда следствия его дружества оказались слишком

явными. Мамзель Мими оставила по себе память довольно приятную. Она была

добрая девушка, и никогда во зло не употребляла влияния, которое видимо

имела над Кирилом Петровичем - в чем отличалась она от других наперсниц,

поминутно им сменяемых. Сам Кирила Петрович, казалось, любил ее более

прочих, и черноглазый мальчик, шалун лет 9-ти(tm), напоминающий полуденные

черты М-lle Мими, воспитывался при нем и признан был его сыном, не смотря на

то, что множество босых ребятишек, как две капли воды похожих на Кирила

Петровича, бегали перед его окнами и считались дворов

ыми. Кирила Петрович выписал из Москвы для своего маленького Саши

француза-учителя, который и прибыл в Покровское во время происшедствий, нами

теперь описываемых.

Сей учитель понравился Кирилу Петровичу своей приятной наружностию и

простым обращением. Он представил Кирилу Петровичу свои аттестаты и письмо

от одного из родственников Троекурова, у которого 4 года жил он гувернером.

Кирила Петрович всь это пересмотрел и был недоволен одною молодостью своего

француза - не потому, что полагал бы сей любезный недостаток несовместным с

терпением и опытностию, столь нужными в несчастном звании учителя, но у него

были свои сомнения, которые тотчас и решился ему объяснить. Для сего велел

он позвать к себе Машу (Кирила Петрович по-французски не говорил и она

служила ему переводчиком).

- Подойди сюда, Маша: скажи ты этому мусье, что так и быть - принимаю

его; только с тем, чтоб он у меня за моими девушками не осмелился

волочиться, не то я его, собачьего сына... переведи это ему, Маша.

Маша покраснела и, обратясь к учителю, сказала ему по-французски, что

отец ее надеется на его скромность и порядочное поведение.

Француз ей поклонился, и отвечал, что он надеется заслужить уважение,

даже если откажут ему в благосклонности.

Маша слово в слово перевела его ответ.

- Хорошо, хорошо, - сказал Кирила Петрович, - не нужно для него ни

благосклонности, ни уважения. Дело его ходить за Сашей и учить грамматике да

географии, переведи это ему.

Марья Кириловна смягчила в своем переводе грубые выражения отца, и

Кирила Петрович отпустил своего француза во флигель, где назначена была ему

комната.

Маша не обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в

аристократических предрассудках, учитель был для нее род слуги или

мастерового, а слуга иль мастеровой не казался ей мужчиною. Она не заметила

и впечатления, ею произведенного на М-r Дефоржа, ни его смущения, ни его

трепета, ни изменившегося голоса. Несколько дней сряду потом она встречала

его довольно часто, не удостоивая большей внимательности. Неожиданным

образом получила она о нем совершенно новое понятие. На дворе у Кирила

Петровича воспитывались обыкновенно несколько медвежат и составляли одну из

главных забав покровского помещика. В первой своей молодости медвежата

приводимы были ежедневно в гостиную, где Кирила Петрович по целым часам

возился с ними, стравливая их с кошками и щенятами. Возмужав они бывали

посажены на цепь, в ожидании настоящей травли. Изредко выводили пред окна

барского дома и подкатывали им порожнюю винную бочку, утыканную гвоздями;

медведь обнюхивал ее, потом тихонько до нее дотрогивался, колол себе лапы,

осердясь толкал ее сильнее, и сильнее становилась боль. Он входил в

совершенное бешенство, с ревом бросался на бочку, покаместь не отымали у

бедного зверя предмета тщетной его ярости. Случалось, что в телегу впрягали

пару медведей, волею и неволею сажали в нее гостей, и пускали их скакать на

волю божию. Но лучшею шуткою почиталась у Кирила Петровича следующая.

Прогладавшегося медведя запрут бывало в пустой комнате, привязав его

веревкою за кольцо, ввинченное в стену. Веревка была длиною почти во всю

комнату, так что один только противуположный угол мог быть безопасным от

нападения страшного зверя. Приводили обыкновенно новичка к дверям этой

комнаты, нечаянно вталкивали его к медведю, двери запирались, и несчастную

жертву оставляли наедине с косматым пустынником. Бедный гость, с оборванной

полою и до крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принужден

был иногда целых три часа стоять прижавшись к стене, и видеть, как

разъяренный зверь в двух шагах от него ревел, прыгал, становился на дыбы,

рвался и силился до него дотянуться. Таковы были благородные увеселения

русского барина! Несколько дней спустя после приезда учителя, Троекуров

вспомнил о нем и вознамерился угостить его в медвежьей комнате: для сего,

призвав его однажды утром, повел он его с собою темными корридорами - вдруг

боковая дверь отворилась - двое слуг вталкивают в нее француза и запирают ее

на ключ. Опомнившись, учитель увидел привязанного медведя, зверь начал

фыркать, издали обнюхивая своего гостя, и вдруг, поднявшись на задние лапы,

пошел на него... Француз не смутился, не побежал, и ждал нападения. Медведь

приближился, Дефорж вынул из кармана маленькой пистолет, вложил его в ухо

голодному зверю и выстрелил. Медведь повалился. Всь сбежалось, двери

отворились, Кирила Петрович вошел, изумленный развязкою своей шутки. Кирила

Петрович хотел непременно объяснения всему делу - кто предварил Дефоржа о

шутке, для него предуготовленной, или зачем у него в кармане был заряженный

пистолет. Он послал за Машей, Маша прибежала и перевела французу вопросы

отца.

- Я не слыхивал о медведе, - отвечал Дефорж, - но я всегда ношу при

себе пистолеты, потому что не намерен терпеть обиду, за которую, по моему

званью, не могу требовать удовлетворения.

Маша смотрела на него с изумлением, и перевела слова его Кирилу

Петровичу. Кирила Петрович ничего не отвечал, велел вытащить медведя и снять

с него шкуру; потом обратясь к своим людям сказал: - Каков молодец! не

струсил, ей-богу, не струсил. С той минуты он Дефоржа полюбил, и не думал

уже его пробовать.

Но случай сей произвел еще большее впечатление на Марью Кириловну.

Воображение ее было поражено: она видела мертвого медведя и Дефоржа,

спокойно стоящего над ним и спокойно с нею разговаривающего. Она увидела,

что храбрость и гордое самолюбие не исключительно принадлежат одному

сословию - и с тех пор стала оказывать молодому учителю уважение, которое

час от часу становилось внимательнее. Между ими основались некоторые

сношения. Маша имела прекрасный голос и большие музыкальные способности,

Дефорж вызвался давать ей уроки. После того читателю уже не трудно

догадаться, что Маша в него влюбилась, сама еще в том себе не признаваясь.

 

 

* ТОМ ВТОРОЙ *