Письмо тридцать четвертое

ве; выражение его лица — хитрое, жесткое, сухое и низменное, которому еще предстоит сделаться надменным; наконец, весь харак­тер этого глупца, живущего в стране, где глупость отнюдь не безобидна, как у нас, ибо в России она всегда пробьет себе путь, если только призовет на помощь угодливость; однако этот малый ускользает от всякого описания, как уж ускользает от взгляда... Меня этот человек пугает, словно некое чудовище; он порождение двух политических сил, внешне совершенно противоположных, но на деле во многом близких и в сочетании своем особенно ужас­ных,— деспотизма и революции!! Я не решаюсь заглядывать в его глаза мутно-голубого цвета с белобрысыми, почти бесцветными ресницами; не могу видеть его лица, загорелого на солнце и потем­невшего от кипящей в душе постоянно сдерживаемой злобы; не могу видеть его бледных поджатых губ, не могу слушать его жеманную и вместе отрывистую речь, чья интонация прямо противоречит смыслу сказанного,— всякий раз мне думается, что это приставлен­ный ко мне шпион-провожатый, с которым считается даже сам нижегородский губернатор; при мысли этой мне хочется взять поч­товых лошадей и бежать прочь из России, не останавливаясь до самой границы.

Могущественный нижегородский губернатор не осмелился при­нудить самолюбивого курьера сесть на передок моей коляски;

в ответ на жалобу мою этот важный и могущественный чиновник, представляющий здесь верховную власть, лишь посоветовал мне быть терпеливым!! Так кто же обладает силою в подобном го­сударстве?

Как вы сейчас увидите, даже смерть не дает прочного покоя в этой стране, беспрестанно потрясаемой деспотическими при­хотями.

В Нижнем похоронен Минин, тот самый крестьянин-герой, освободитель России, чью память стали особенно чтить после фран­цузского нашествия. Гробницу его можно видеть в городском соборе рядом с гробницами нижегородских великих князей.

Именно из Нижнего в ту пору, когда страна была захвачена поляками, раздался призыв к освобождению.

Простой крепостной крестьянин Минин пришел к знатному Дворянину Пожарскому; речи его были полны воодушевления и на-Дежды. Воспламененный суровым и святым словом Минина, Пожар­ский собрал небольшую дружину; своим мужеством эти благород­ные герои привлекли к себе других, ополчение двинулось походом на Москву, и Россия была освобождена.

После отступления поляков стяг Пожарского и Минина неиз­менно был у русских предметом почитания; его берегли как общена­родную реликвию крестьяне одного из сел между Ярославлем и Ни­жним. Однако в i8i2 году, стремясь поднять дух солдат, власти Решили оживить исторические воспоминания, в особенности память

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

о Минине, и испросили у хранителя мининского стяга сей паллади­ум, дабы новейшие освободители отечества несли его во главе войска. Блюстители национального сокровища согласились рас­статься с ним лишь из любви к родине и под клятвенное обещание вернуть им стяг после победы покрытым славою новых триумфов. Итак, стяг Минина преследовал нашу отступавшую армию; затем он был привезен в Москву, однако законным владельцам его не вернули; пренебрегая торжественными клятвами, его поместили в сокровищницу Кремля; а в ответ на справедливые жалобы кре­стьян, лишенных своего достояния, им послали копию чудесного знамени — как сказали им с насмешливой снисходительностью, в точности похожую на подлинник.

Таковы уроки нравственности и добросовестности, которые русское правительство преподает своему народу. Впрочем, в другой стране такое же правительство вело бы себя иначе: плуты всегда точно знают, с кем имеют дело; между обманщиком и обманутым существует совершенное сходство, и различаются они лишь силою.

Мало того! сейчас вы убедитесь, что в этой стране с историче­скою правдой считаются не больше, чем с клятвенным обещанием;

здесь так же невозможно определить подлинность священных кам­ней, как и достоверность слов и документов. В каждое новое правление исторические здания преображаются заново, словно бес­форменная глина, по воле государя; и благодаря нелепой страсти, громко именуемой прогрессивным развитием цивилизации, ни одно здание не остается стоять на том месте, где было поставлено при основании; даже могилы не защищены от бурь императорской прихоти. В России и мертвые должны повиноваться причудам того, кто царит над живыми. Так и императору Николаю, который ныне ничтоже сумняшеся занялся архитектурою и перестраивает Кремль в Москве, подобные дела уже не впервой; ему уже случалось заниматься ими в Нижнем.

Войдя нынче утром в городской собор, я был взволнован его видимою ветхостью; я думал, что коль скоро здесь находится гроб­ница Минина, то, значит, здание это стоит в неприкосновенности более двухсот лет; от такой уверенности я находил вид его еще более величественным.

Губернатор подвел меня к усыпальнице героя; его могила неот­личима от надгробий старинных владетелей Нижнего, и император Николай, придя посетить ее, в патриотизме своем изволил спустить­ся прямо в подземелье, где покоится тело.

— Вот один из самых красивых и примечательных храмов, какие мне довелось видеть в вашей стране,— сказал я губернатору.

— Это я его выстроил,— отвечал г-н Бутурлин.

— Как? что вы хотите сказать? вы, вероятно, восстановили его?

— Да нет; старый храм совсем обветшал; государь счел за лучшее не чинить его, а отстроить целиком заново; еще менее двух