Глава XXVIII. Смерть Саргона

 

Саргон и Кениамун приехали в Фивы смертельно уставшие. Они сделали все возможное и невозможное, чтобы добраться поскорей. Хетт сгорал от нетерпения донести обо всем царице. Конечно, известие, что Нейта жива, наполнит ее сердце радостью! Молодой человек достаточно хорошо знал Хатасу, чтобы не сомневаться, что она не замедлит освободить Нейту и покарать Хоремсеба за его преступления. Он был убежден, что это удовлетворит даже его жажду мести.

Захватив свою переписку с Нефтисой, планы дворца и садов, которые он начертил уже в дороге, Саргон отправился в царский дворец. Узнав, что дежурит Хмунготен, он приказал передать, что желает немедленно видеть его.

Начальник принял его с радостью и удивлением.

– Откуда ты явился, Саргон? Мы думали, что тебя поглотил Нил. И как ты нехорошо выглядишь! – сказал он, пожимая руку принцу.

– О, там, где я был, воздух очень нездоровый. Но дело не во мне. Я должен немедленно увидеть царицу и открыть ей чрезвычайно важные дела. Могу я быть допущен к ней?

– Царица с Тутмесом в малом ковровом зале. Я пойду доложу ей, – ответил Хнумготен.

Через несколько минут, которые показались нетерпеливому хетту вечностью, начальник телохранителей вернулся.

– Следуй за мной! Фараон Хатасу согласилась принять тебя, – сказал он, ведя его через зал и маленькую галерею к белой в золотую полоску портьере.

Приподняв портьеру, Саргон очутился в небольшой комнате, одна сторона которой была совершенно открыта и выходила в сад, засаженный пальмами, акациями и ароматным кустарником.

У золоченого стола из кедрового дерева, стоявшего на пурпурном возвышении, сидели Хатасу и Тутмес. Между ними лежала шахматная доска. Доклад Хнумготена, очевидно, прервал игру, так как царевич с недовольным видом стал барабанить по фаянсовой доске. Его взгляд с презрительным пренебрежением скользнул по хетту, который простерся, переступив порог комнаты.

– Встань, Саргон! Скажи, что важное ты хочешь сообщить мне, – благосклонно сказала царица.

– Дочь Ра! Твоя мудрость оценит важность моего донесения, но его может слышать только твое ухо, – ответил Саргон, устремляя на Тутмеса хмурый и многозначительный взгляд.

Царевич поднял голову. Гнев и удивление сверкали в его черных глазах.

– Говори смело! Мой брат пользуется моим полным доверием, – ответила царица, облокачиваясь на стол и бросая дружеский взгляд на Тутмеса. Тот встал, довольный и признательный. Пожав руку царице, он оперся на спинку ее кресла.

– Так как ты приказываешь, моя славная повелительница, то я буду говорить и раскрою тебе неслыханные преступления, – сказал Саргон после минутного колебания. – Дело касается Нейты.

При имени Нейты царица вздрогнула и взор ее омрачился.

– Что ты узнал о ее судьбе?

– Она жива, но находится во власти Хоремсеба. Этот преступный человек владеет страшным неизвестным ядом. Он околдовал Нейту, и она пылает к нему страстной любовью. Сейчас он погрузил ее в волшебный сон. Неподвижная и бесчувственная, как труп, но живая, она уже несколько недель лежит во флигеле, скрытом в саду.

– Сознаешь ли ты всю важность подобного обвинения против одного из членов царского рода? – подозрительно спросил Тутмес. – Очень возможно, что такой красивый и обольстительный человек, как Хоремсеб, без всякого колдовства покорил сердце Нейты, и она добровольно последовала за ним. Может быть, она прячется в его дворце именно от тебя! Она никогда не любила тебя, а твоя дикая страсть уже подвергала опасности ее жизнь.

В темных глазах Саргона вспыхнула смертельная ненависть.

– То, что я говорю, я могу доказать, фараон. Переодевшись рабом, я пробрался в жилище князя, этого позора Египта. Я следил за ним и открыл его преступления и тайны. Я знаю, что под руководством старого мудреца он выращивает ядовитое растение, сок которого распространяет опьяняющий аромат. Кто вдыхает его, тот порабощается животными страстями. Он пропитывает этим ядом пурпурные розы и раздает их тем, в ком хочет возбудить к себе безумную любовь. На себе князь носит благоухания, непобедимо привлекающие к нему женщин. Насытившись их страданиями, он убивает несчастных и приносит их в жертву нечистому идолу, которому поклоняется, отвергнув богов своего народа. О, мой язык отказывается передавать все ужасы, свидетелем которых я был! На этот истинный след меня направила одна из жертв чародея, которой чудом удалось ускользнуть из рук Хоремсеба. Эту женщину зовут Нефтиса. Она помогала мне, и вот наша переписка за время, когда я был во дворце Хоремсеба, – добавил Саргон, устремляя насмешливо–иронический взгляд на Тутмеса, внезапно побледневшего и вздрогнувшего при имени Нефтисы.

– Расскажи подробно, что ты видел и узнал. Я хочу знать все, – сказала царица хриплым от волнения голосом и вырвала свитки папируса из рук Саргона, прежде чем тот успел преклонить колени.

С жестоким удовлетворением, заранее наслаждаясь приближавшейся местью, хетт очень коротко рассказал о признании Нефтисы, о составленном плане действий, в котором участвовали еще Изиса и Кениамун, о том, как он проник в мемфисский дворец. Зато в мельчайших подробностях описал все, что узнал о жизни Хоремсеба, о его отношениях с Таадаром, таинственным мудрецом и стражем проклятого растения, и о человеческих жертвах, которые они оба приносят Молоху. После всего он поведал о ночных праздниках и невероятных оргиях, которыми развлекался князь, заставляя присутствовать на них Нейту, несмотря на ужас несчастной, ставшей совершенно неузнаваемой.

– Несчастный ребенок! Наконец–то ты будешь освобождена и отомщена! – разразилась бурей бледная от волнения и гнева Хатасу. – Не теряя ни минуты, я прикажу арестовать этих мерзавцев и судить их за преступления, истощившие даже терпение бессмертных!

Она хотела встать, но Тутмес, который постепенно бледнел по ходу рассказа Саргона, быстро наклонился и положил ей руку на плечо.

– Моя царица и сестра! Я всегда преклонялся перед твоей волей, признавая превосходство твоего ума. На этот раз, прежде чем принять окончательное решение, позволь мне сделать несколько замечаний. Не будет ли большой неосторожностью отдать во власть жрецов князя, принадлежащего к нашему дому? Эти гордые, жаждущие власти люди, конечно, не упустят случая овладеть огромным состоянием Хоремсеба и унизить род фараона, осудив на позорную смерть одного из его членов. Подумай и о том, что если скандал станет публичным, в народе распространится паника, народ повсюду будет видеть колдовство, а тайна, известная только Хоремсебу, сделается всеобщим достоянием. Ядовитые розы, случайно сохраненные родственниками жертв, могут превратиться в руках этих людей в опасное оружие. Наконец, в качестве последнего аргумента я прошу тебя обратить внимание на то, что Нефтиса, доносящая на князя (единственные чары которого заключаются, может быть, в его красоте), вполне могла наговорить на него. Покинутая и раздраженная любовница способна на все. Умоляю тебя, Хатасу, доверь мне следствие по этому делу. Я привезу тебе Нейту, уничтожу ядовитое растение и положу конец всей этой истории, без шума и не вмешивая в нее жрецов.

Царица внимательно выслушала соображения царевича. Идея судить самой в этом семейном деле, без вмешательства жрецов, очевидно, импонировала цельному и властному характеру.

– Но ты очень молод! – бросила она.

– Если ты боишься, что я недостаточно благоразумен и строг, то пошли со мной Сэмну, – умоляюще сказал Тутмес. – С ним и с несколькими верными людьми я отправлюсь в Мемфис. Мы произведем тайное расследование. Если Хоремсеб действительно виновен в том, что ему приписывают, если он заслуживает смерти – он умрет, но без шума. Честь нашего рода должна остаться чистой, незапятнанной, так как, что бы он ни сделал, в его жилах всё же течет наша кровь. Мы одни можем судить его, и ты одна можешь приговорить его к наказанию. Жрецам здесь нечего делать. Я же в точности исполню всякое твое приказание.

С растущей тревогой Саргон следил за разговором. Он не сомневался, что Тутмес хочет взять в свои руки это дело, чтобы скрыть свое сообщничество с Нефтисой. Царевич, достигнувший благодаря этим чарам нынешнего благополучного положения, никогда не отнесется с достаточной строгостью к Хоремсебу и, может быть, даст ему даже возможность бежать.

Саргон знал, что и сейчас на царевиче надето ожерелье, которое дала ему Нефтиса. Поэтому мысль, что презренный похититель Нейты, поправший все человеческое, избавится от позора и правосудия, приводила принца в бешенство.

– Царица, – хрипло произнес он. – Есть столь чудовищные преступления, что наказание должно быть пропорционально им. Решив рискнуть жизнью в этом опасном деле, я поклялся: если боги помогут мне, то я протащу этого колдуна и богохульника в цепях, опозоренного, по улицам Фив. Пусть его поступки падут на его голову! А ты, фараон Тутмес, не бери на себя суд, который быстро может оказаться слишком тяжелым для тебя. Ты, может быть, отступишь и смягчишься от действия аромата пурпурных роз и очарованных ожерелий, которые подчиняют душу и волю женщин.

От его тона и взгляда, которым Саргон сопровождал эти слова, кровь ударила в голову Тутмесу.

– Наглец! – закричал он вне себя. – Твоя ревность к Хоремсебу до такой степени ослепляет тебя, что ты осмеливаешься вмешиваться в разговор фараонов.

Затем, склонившись к Хатасу, с удивлением наблюдавшей за реакцией брата, он добавил с нажимом:

– Моя сестра и государыня! В знак своей благосклонности и доверия, которого я никогда не обманывал, поручи мне, как первому принцу крови, покончить с этим семейным делом.

Внимательно наблюдавший за ними Саргон понял намерения Тутмеса. Отравленный аромат ожерелья должен был дойти до царицы и подчинить ему независимую и энергичную волю Хатасу. Безумный гнев охватил Саргона. Одна мысль преследовала его: во что бы то ни стало уничтожить колдовство, которое стояло на пути его мести.

– Долой чары, которыми ты обеспечиваешь благосклонность царицы! Пусть она знает, почему ты покрываешь Хоремсеба и боишься процесса! – выкрикнул Саргон. – Пусть не говорят, что фараон Египта управляет страной не по своей воле, а подчиняясь колдовству чародея!

В бешенстве он бросился на Тутмеса и с такой силой сорвал с него ожерелье, что разбитые кольца и амулеты разлетелись по всей комнате, а царевич вскрикнул и зашатался.

– А! Шайка–предателей… – проговорила царица, побледнев и смерив брата испепеляющим взглядом. – Вы не уважали даже моей особы. Теперь я понимаю пурпурную розу.

В это мгновение Тутмес, с недоумением уставившийся на обломки ожерелья, казалось, пришел в себя.

– Ехидна, клеветник! Умри! – прорычал он, выхватив из–за пояса кинжал. И прежде чем Саргон, не ожидавший ничего подобного в присутствии царицы, успел даже подумать о защите, он обрушился на него, как тигр, и вонзил ему в грудь клинок. Хетт упал с диким криком.

– Телохранители, ко мне! – пронзительно закричала царица. Видя, что Тутмес заносит руку, чтобы нанести Саргону второй удар, она бросилась к нему и вырвала у брата оружие с такой силой и ловкостью, какую трудно было в ней предположить.

С пеной у рта, обезумев от гнева, Тутмес медленно выпрямился. Трудно предвидеть, что могло бы случиться, но в эту минуту, с силой отбросив портьеру, на пороге комнаты показался с оружием в руках Хнумготен в сопровождении воинов охраны. Увидев, что здесь произошло, начальник телохранителей сперва окаменел. Но, быстро овладев собой, он приказал солдатам занять все выходы, а сам со своими товарищами встал около царицы, ожидая ее приказаний.

Все еще с кинжалом в руке Хатасу стояла молча и неподвижно, как статуя. Расширенные, темные, пылавшие огнем глаза пронзали Тутмеса. Он трясся, как в лихорадке, и, будто опьянев, тяжело оперся на стол. Мужественная женщина ни на минуту не потеряла присутствия духа. Только тяжело вздымающаяся грудь и дрожащие губы выдавали бурю, бушевавшую в ней.

На несколько минут в комнате воцарилась ужасная тишина. Затем, бросив окровавленное оружие и сделав шаг к Тутмесу, она сказала глухим голосом:

– Ступай вон! И без моего зова не смей показываться мне на глаза. Ты узнаешь мое решение. А до тех пор, Хнумготен, пусть царевич не смеет никуда выходить без моего особого разрешения. Ты головой отвечаешь за него.

Тутмес глухо вскрикнул и бросился к двери. Но, без сомнения, только что перенесенный им приступ гнева и унижение слишком сильно подействовали на его нервную натуру, так как он внезапно зашатался и без чувств рухнул на пол.

Пока его выносили под наблюдением Хнумготена, царица опустилась возле Саргона на колени и приложила ухо к его груди. Вдруг она вздрогнула и поспешно встала.

– Он дышит еще, скорей позвать врачей. А вы – поднимите раненого.

Саргона подняли и осторожно положили на ложе. Царица сама сделала ему предварительную перевязку, взяв для этого шарф у одного из воинов.

Старый хетт Тиглат прибежал первым. В глубоком беспокойстве он наклонился над раненым.

– О, царица, здесь всякая человеческая помощь бесполезна, рана безусловно смертельна! – печально изрек он. Подошедший в это время египетский врач подтвердил мнение Тиглата.

Мрачная, с нахмуренными бровями, Хатасу не покидала изголовья Саргона.

– Сколько времени он проживет? Вернется ли к нему сознание? Будет ли он в состоянии говорить и отвечать на вопросы чрезвычайного совета? – спросила она изменившимся голосом.

– Он проживет до заката солнца и, я думаю, придет в себя, – ответил египетский врач. – Если ты прикажешь, царица, мы дадим ему средства, которые возбудят его последние жизненные силы, что даст ему возможность говорить.

– Сделайте все, что в вашей власти, чтобы у умирающего хватило сил повторить перед советом свои показания.

Пока оба врача хлопотали вокруг Саргона, Хатасу прошла в соседнюю комнату, где молча собралась целая толпа советников и военачальников. У всех был испуганный и взволнованный вид, так как слух о необыкновенном происшествии в царских комнатах облетел уже весь дворец.

– Амени! – позвала царица.

К ней почтительно подошел молодой придворный, уже украшенный почетным ожерельем.

– Пошли сейчас же гонцов к великим жрецам главных храмов, к Сэмну, к старейшим членам тайного совета и к начальнику писцов с приказанием, чтобы они немедленно собрались сюда. Гонцам же прикажи спешить, – прибавила она, сопровождая свои слова взглядом, в десятки раз усиливающим приказ.

Не бросив даже взгляда на собравшихся придворных, царица вышла из комнаты и вернулась к изголовью раненого, где молча стояла, следя за усилиями врачей. Через полчаса Саргон открыл глаза, и с губ его сорвалось глухое хрипение. Тотчас же Тиглат осторожно приподнял его, а жрец поднес к его губам кубок с приготовленным питьем. Выпив кубок, раненый, по–видимому, окреп, взгляд его прояснился. Тогда Хатасу встала и, приказав врачам удалиться в другой конец комнаты, наклонилась к Саргону.

– Соберись с силами, бедное дитя, чтобы повторить перед чрезвычайным советом то, что ты открыл мне, – прошептала она. – Твои показания будут гибелью для святотатца. Только не говори ничего о том, что Тутмес воспользовался чарами против меня.

Огонь дикого удовлетворения сверкнул в глазах умирающего.

– Я буду молчать о святотатстве, на которое отважились по отношению к тебе, но обещай мне, царица, что ты не помилуешь презренного!

Холодная и жестокая улыбка скользнула по губам Хатасу.

– Успокойся! Ты будешь отомщен. А теперь довольно, не утомляйся!

Прошло еще около получаса в глубоком молчании, когда появился бледный и озабоченный Сэмну и доложил царице, что сановники собрались и ожидают ее приказаний.

Царица отдала несколько кратких распоряжений, которые тотчас же были выполнены. Ложе с раненым было поставлено посредине комнаты. Рядом с ним – царское кресло и несколько табуретов для более пожилых сановников. На ковре приготовили все необходимое для письма.

По окончании всех этих приготовлений пригласили жрецов и сановников. Тогда Хатасу встала и сказала твердым голосом:

– Уважаемые служители богов и вы, верные советники! Я созвала вас, чтобы вы лично услышали из уст самого обвинителя о преступлениях и святотатствах, в которых он обвиняет князя Хоремсеба. Будучи призванными охранять правосудие и наблюдать за тем, чтобы бессмертным воздавались должные почести, вы разберете это дело и вынесете свое решение, теперь же приблизьтесь, так как голос раненого слаб. Ты же, Сенусерт, приготовься записывать показания принца Саргона.

Когда все сгруппировались вокруг ложа, Сэмну приподнял раненого и, поддерживая его подушки, сказал ему:

– Теперь говори! Здесь собрались уважаемые люди, готовые тебя выслушать. Только излагай дело как можно точней, так как тот, кого ты обвиняешь, принадлежит к царской семье.

Слабым, прерывающимся, но ясным голосом начал Саргон свой рассказ. Когда у него затруднялось дыхание, врач давал ему питье, оживлявшее силы умирающего. Когда принц дошел до описания культа Молоха, среди египтян раздались восклицания ужаса и удивления. Тиглат смертельно побледнел.

С трудом окончив свои обвинения, Саргон, задыхаясь, упал на подушки.

– Воздуха, я задыхаюсь! – прошептал он. – Прикажите вынести меня в последний раз на плоскую крышу, я хочу видеть небо!

– Каковы будут твои приказания, фараон, в таком необыкновенном случае? – спросил один из великих жрецов, преодолев смятение, вызванное неслыханными разоблачениями Саргона.

– Я хочу, чтобы правосудие шло своим обычным путем, так же неумолимо, как если бы дело касалось простого смертного, – ответила Хатасу. – Оставайтесь и обсудите, какие меры следует принять, пока я буду с умирающим, оказавшим такую громадную услугу Египту.

Пока происходил этот диалог и все отвлеклись, Тиглат быстро наклонился к раненому и прошептал дрожащим голосом:

– Предатель! Ты изменил своему богу и отдал на смерть уважаемого человека своего народа. Будь проклят!

Подошла царица. По ее приказанию раненого посадили в кресло и несколько сильных мужчин вынесли его на самую высокую террасу. Затем носильщики удалились. Царица и Сэмну остались одни при умирающем. Затуманившийся взор Саргона блуждал по пейзажу, расстилавшемуся у его ног.

Закат солнца в этой стране – зрелище волшебное. Казалось, природа пустила в ход весь свой блеск, чтобы несчастному молодому человеку было трудней расстаться с жизнью. Он попытался что–то сказать. У него не хватило голоса. Кровавая пена выступила на губах, а потом ручьем хлынула кровь. Саргон опрокинулся назад, глаза его остановились. Легкая дрожь пробежала по телу, и он вытянулся неподвижно.

– Все кончено, фараон, он умер! – сказал Сэмну.

Быстро отступившая царица ничего не ответила. Спустя минуту она выпрямилась и провела рукой по глазам.

– Я должна спуститься. Ты тоже, Сэмну, приходи к нам на совет, как только отдашь необходимые распоряжения относительно покойного. Позаботься, чтобы тело Саргона было набальзамировано, как царские мумии.

Когда царица появилась среди сановников, она заключила по их разгоревшимся лицам и по общему волнению, что спор был очень горячий.

– Ну, на чем вы остановились? – спросила она, садясь в свое кресло.

Рансенеб, заменявший великого жреца Амона, почтительно приблизился к ней.

– Мы все того мнения, фараон, что прежде всего необходимо арестовать виновного. С этой целью комиссия, членов которой ты соблаговолишь указать, должна отправиться в Мемфис, где вместе с Аменофисом она посетит дворец и убедится в преступлениях князя и его сообщника.

– Нужно, чтобы комиссия располагала военной силой, – сказала Хатасу. – Тебя, Рансенеб, я назначаю руководителем следствия в Мемфисе. Завтра я сделаю все необходимые распоряжения, а вечером опять соберется совет, чтобы окончательно решить, какие следует принять меры, и выбрать членов комиссии. Все должно быть сделано очень быстро, чтобы никакой слух не предупредил преступника.

Оставшись одна, царица заперлась в зале. Самые противоречивые чувства разрывали ее душу. Известие, что Нейта – ребенок, которого она оплакивала, – жива, наполняло ее радостью. От мысли, что Тутмес, дерзкий мальчишка, осмелился употребить против нее чары, а потом убить на ее глазах брата Наромата, вся кровь кипела в ней. Но постепенно все слилось в одну гневную ненависть к Хоремсебу. Никакое мучение не казалось ей достаточным наказанием для наглеца, осмелившегося коснуться ее дочери своими нечистыми руками, для безжалостного виновника стольких кощунств. При одном воспоминании о нем кулаки ее сжимались, а душу наполняла неумолимая жестокость.

Несколько дней спустя, после отъезда комиссии в Мемфис, царица сидела утром в своей личной комнате. Это любимое ее убежище в часы свободы было полно воспоминаний об отце Тутмесе I, память которого была священна для Хатасу.

В глубине комнаты стояла статуя покойного царя. На этажерках были собраны вещи, принадлежавшие ему, и несколько трофеев, привезенных им из походов. Стены были украшены картинами великих деяний фараона: его победы на берегах Евфрата и охотничьи подвиги.

Многообразие предметов в комнате говорило о разноплановых интересах хозяйки. Здесь были орудия охоты и рыбной ловли, планы и модель строящейся усыпальницы в городе мертвых. Великолепно инкрустированная большая арфа в двадцать четыре струны стояла в углу, а на табурете лежала какая–то женская работа. Стоявший у окна рабочий стол был завален папирусами и табличками.

Глубокая тишина царила в кабинете и в соседних комнатах. Она нарушалась только сопением любимой собаки царицы, спавшей на полосатой подушке. Хатасу задумчиво сидела, откинувшись на высокую спинку кресла. Нахмуренные брови, мрачный взгляд и крепко сжатые губы доказывали, что мысли у нее были тягостные. И действительно, принятое ею решение, которое она готовилась объявить своему брату, стоило ей большой внутренней борьбы. Взгляд все время возвращался к лежащему перед ней папирусу, уже подписанному ею.

Услышав приближающиеся шаги, то стремительные, то замедляющиеся, Хатасу выпрямилась. Она знала, что это Тутмес, которого она не видела с рокового дня убийства Саргона.

Минуту спустя, вышитая золотом портьера поднялась и на пороге появилась изящная фигура царевича. Он осунулся и похудел. Его сосредоточенный и хмурый вид ясно говорил, что он не ожидает ничего хорошего от этого свидания со своей царственной сестрой. Но в его блестящих глазах и капризной складке рта затаились упрямство и отчаянная решимость твердо встретить неотвратимое.

Избегая ясного и пронизывающего взгляда царицы, он подошел к ней. Не делая обычных приветствий, он скрестил руки и сказал глухим голосом:

– Ты звала меня, сестра, и я пришел! – он сделал ударение на слове «сестра». – Что ты хочешь мне сказать?

Хатасу слегка нахмурила брови, но лицо ее оставалось бесстрастным, когда она спокойно и строго отвечала:

– Мне не нужна голова глупого ребенка, отдающего свою честь в руки ничтожной женщины, которая торгует эликсирами и замешана в темных делах! Я вижу, чтобы стать достойным власти, тебе нужна более строгая школа, чем придворная жизнь. Ты попробуешь свои силы в качестве наместника в Эфиопии. Итак, не забывай, что с этой минуты ты не дурно воспитанный мальчик, а первый сановник государства и находишься перед своим фараоном. При упоминании о титуле наместника фараона в Эфиопии недоверчивое удивление отразилось на лице Тутмеса. Затем, внезапно засияв, он сказал с почтительной важностью, вызвавшей улыбку на губах царицы:

– Я всегда был верным исполнителем твоих приказаний, сестра моя. Мой единственный проступок был в том, что я воспользовался чарами. Но я никогда не злоупотреблял ими и довольствовался твоей дружбой, не внушая тебе безумной любви.

– Ты очень искусен в оправдании, и на этот раз ты из личного интереса сделал добродетель, – ответила с иронией царица. – Я недостаточно молода, чтобы ты желал меня, как женщину. К тому же, моя любовь и моя ревность были бы очень неудобны для тебя. Поэтому ты благоразумно предпочел мою дружбу, которая тебе очень удобно доставляла все желаемые милости. Но довольно об этом! Что было, пусть будет навсегда забыто. Хоремсеб заплатит за все зло, вызванное изобретенным им эликсиром. Ты же через три дня отправишься к месту своего назначения со свитой, половину которой я назначу сама. Остальных выберешь ты. Вот твое назначение. Постарайся быть достойным моей милости.

Тутмес преклонил колено и почтительно взял драгоценный свиток, дававший ему власть и свободу.

– Прости меня, Хатасу, – тихо сказал он, – и отошли меня без гнева. Наша дружба, увы, была вызвана ядом, но действие эликсира обоюдно, сестра. Спасшие меня чары не позволяют мне протянуть руку к твоей короне.

– Если эти чары дадут тебе терпение честно ждать, пока я исчезну и очищу тебе место на троне предков, то они помогут и мне и всему Египту, – меланхолично сказала царица, – Ты знаешь, что ты мой единственный наследник и надежда славного рода Тутмеса. Теперь ступай, готовься к отъезду. Пусть боги даруют тебе успех во всем, что ты предпримешь в той стране, куда я тебя посылаю.

Тутмес все еще стоял на коленях. Он схватил руку сестры и поцеловал ее с уважением и благодарностью. Затем он простился и вышел радостный, с высоко поднятой головой.

Хатасу погрузилась в мрачную задумчивость. Устремив взгляд на изображение покойного царя, она прошептала:

– Я сдержала свое слово, а там – будь что будет!