БИЛЛ-POЯЛЬ

Так же, как наши стеклянные или соломенные человечки, действуют и персонажи комиксов, следующие логике какой-либо отличительной черты - именно она обеспечивает персонажу комикса все новые и новые приключения или одно и то же приключение, повторяющееся в разных вариантах до бесконечности. Отличительная черта в данном случае не внешняя, а, как правило, морально-этическая.

Учитывая характер Паперон деи Паперони - прижимистого и хвастливого богача, а также характеры его приспешников и антагонистов, можно легко напридумывать о нем хоть тысячу историй. Истинное изобретение этих "постоянно действующих" персонажей происходит лишь один раз; все прочие в лучшем случае - варианты, а в худшем - штамп, беспардонная эксплуатация темы, продукт серийного производства.

Прочитав десяток, а то и сотню рассказов о Паперон деи Паперони (независимо ни от чего это - увлекательное занятие), ребята вполне могут придумывать такие же рассказы и сами.

Выполнив свой долг потребителей, они должны были бы получить возможность действовать как созидатели. Жаль только, что мало кто об этом печется.

Сочинить и изобразить на бумаге комикс - дело во всех отношениях куда более полезное, чем написать сочинение на тему "день рождения мамы" или "в лесу родилась елочка". Для этого требуется: придумать сюжет, сообразить, как его подать и построить, как расположить картинки; надо сочинить диалоги, дать внешнюю и психологическую характеристику персонажам и так далее. Дети - народ смышленый, это занятие их очень увлекает, а тем временем по родному языку в школе они получают плохие отметки.

Иногда главный атрибут персонажа может быть материализован в виде предмета - например, у Попейе это банка со шпинатом.

Вот два близнеца, одного зовут Марко, другого Мирко, у

каждого в руке по молотку; отличить одного близнеца от другого

можно только по ручке молотка, у Марко молоток с белой ручкой, а у

Мирко - с черной. Их приключения можно предсказать заранее, о чем

бы ни зашла речь - о том ли, как они наткнулись на вора или как к

ним явились привидения, вампир или матерый волк. Уже из одного

того, что близнецы не расстаются со своими молотками, можно

сделать вывод: эти ребята не пропадут. Им от рождения неведомы

никакие страхи и опасения, они напористы, задиристы и ни одному

чудовищу спуску (любыми средствами, иногда и не совсем

безупречными) не дадут.

Прошу обратить внимание: я сказал "молотки", а не "резиновые дубинки". Чтобы кто-нибудь не подумал, что речь может идти о каких-нибудь неофашистиках...

Идейный заряд, содержащийся в этом варианте, - да будет мне позволено сделать и такое отступление - не должен вводить в заблуждение. Он не был запрограммирован, он возник сам. Дело было так: я собирался написать что-нибудь о близнецах своего друга Артуро, которых зовут Марко и Америго. Написав их имена на листе бумаги, я сам не заметил, как начал называть их Марко и Мирко, - не правда ли, симметричнее и больше подходит близнецам, чем Марко и Америго? Слово martello [мартэлло] (молоток), третье по счету, видимо, было детищем слога "mar", первого слога имени Марко, отчасти сглаживаемого, но одновременно и усиливаемого первым слогом имени Мирко - "mir". Множественное число martelli [мартэлли] (молотки) возникло не логически, а как рифма к gemelli [джемэлли] (близнецы), вслух не произнесенная, но негласно присутствующая. Так получился образ: "джемэлли" (близнецы), вооруженные "мартэлли" (молотками). А дальше уже все пошло само собой.

Существуют также персонажи, характер которых "задан" самим их наименованием: например, каков "Пират", "Разбойник", "Следопыт", "Индеец", "Ковбой", объяснять не надо...

Задайся мы целью ввести какого-нибудь нового ковбоя, необходимо было бы тщательно продумать, какими будут его отличительная черта или атрибут - характерный предмет, с которым он не расстается.

Просто храбрый ковбой банален. Ковбой-враль тоже уже стертый образ. Ковбой, играющий на гитаре или на банджо, традиционен. Не поискать ли какой-нибудь другой музыкальный инструмент... А что, если изобразить ковбоя играющим на рояле? Но, наверное, надо, чтобы он свой инструмент всегда таскал за собой, пусть у него будет конь-носильщик.

Как бы ковбоя ни звали, Джек-Рояль или Билли-Пианино, при нем

всегда два коня: на одном ездит он сам, на другом - его

музыкальный инструмент. Наездившись по горам Тольфы, ковбой

устраивает привал, устанавливает свой рояль и играет себе

колыбельную Брамса или вариации Бетховена на вальс Диабелли. На

звуки вальса сбегутся волки и кабаны - послушать, как ковбой

играет на рояле. Коровы, известные любительницы музыки, начнут

давать больше молока. Во время неизбежных стычек с бандитами и

шерифами Джек-Рояль не пользуется пистолетом, он своих врагов

обращает в бегство фугами Баха, атональными диссонансами,

отрывками из "Микрокосмоса" Белы Бартока... И так далее.

ПРОСТО EСТЬ И "ИГРАТЬ В ЕДУ";

"Мыслительная деятельность, - пишет Л.Выготский в своей работе "Мышление и речь"*, - начинается со словесного или "двигательного" диалога между ребенком и его родителями. Самостоятельное мышление начинается тогда, когда ребенку впервые удается начать "поглощать" эти беседы, переваривать их внутри себя".

______________

* См. Л.С.Выготский. Избранные психологические исследования. М., 1956.

Почему, приступая к кратким наблюдениям по поводу "домашней фантастики", которая делает свои первые шаги, отталкиваясь от материнской речи, я из множества высказываний на данную тему процитировал именно это? А вот почему: мне представляется, что Выготский сказал просто и ясно то, что другие говорят и пишут, прилагая неимоверные усилия к тому, чтобы их не понимали.

Диалог, который имеет в виду советский психолог, это прежде всего монолог, произносимый матерью или отцом; он состоит из ласковых причмокиваний, поощрительных возгласов и улыбок, из тех мелочей, что от раза к разу приучают ребенка узнавать родителей, подавать им своеобразные знаки: дрыганьем ножек - полное понимание, мелодичным гуканьем - обещание скоро заговорить.

Родители, особенно матери, разговаривают с ребенком без устали с первых же недель его жизни, как бы стараясь обволакивать свое дитя теплым облаком нежных слов. Ведут они себя так непроизвольно, хотя можно подумать: начитались Марии Монтессори, которая пишет о "впитывающих способностях" младенца - да, да, ребенок именно "впитывает" все, что говорится вокруг него, поглощает слова и все прочие сигналы, поступающие извне.

- Он не понимает, но радуется же, значит, что-то в его головенке происходит! - возражала слишком рационалистически мыслящему педиатру молодая мать, имевшая обыкновение вести со своим ребенком младенческого возраста совершенно взрослые разговоры. - Что бы вы ни говорили, но он меня слушает!

- Он тебя не слушает, он просто смотрит на тебя и радуется, что ты рядом, радуется тому, что ты возишься с ним...

- Нет, он хоть чуть-чуть, да понимает, что-то в его головенке происходит, - твердила свое мать.

Установить связь между голосом и обликом - это ведь тоже труд, плод некой элементарной умственной работы. Мать, разговаривая с ребенком, который пока еще не в состоянии ее понимать, все равно делает полезное дело, - не только потому, что, находясь возле него, обеспечивает ему ощущение безопасности, тепла, но и потому, что дает пищу его "потребности в стимулах".

Зачастую изобретательная, поэтичная материнская речь превращает обычный ритуал купания, переодевания, кормежки в игру вдвоем: каждое свое движение мать сопровождает какой-нибудь выдумкой, присказкой:

- Я уверена, что, когда я надеваю ему башмачки на ручки, а не на ножки, ему смешно.

Шестимесячный малыш очень веселился, когда мать, вместо того чтобы поднести ложку к его рту, делала вид, будто хочет накормить собственное ухо. Он радостно елозил, требовал повторить шутку.

Иные из этих забав стали традиционными. Например, исстари повелось, кормя ребенка, уговаривать его съесть еще одну ложку "за тетю", "за бабушку" и так далее. Обычай, видимо, не очень разумный - я на сей счет уже высказался, и, по-моему, довольно убедительно, в следующем стишке:

Это - за маму,

Это - за папу,

Это - за бабушку, благо

Она живет в Сантьяго,

А это за тетю во Франции... И вот

У малыша разболелся живот.

Но ребенок, по крайней мере до определенного возраста, охотно откликается на эту игру, она будит его внимание, завтрак населяется образами, превращаясь в нечто вроде "завтрака короля". Игра придает обычному приему пищи, путем извлечения его из цепи рутинных повседневных дел, некий символический смысл. Еда становится "эстетическим" фактором, "игрой в еду", "спектаклем". Одевание и раздевание тоже интереснее, если они превращаются в "игру-одевание" и "игру-раздевание". Тут очень кстати было бы спросить у Франко Пассаторе, не распространяется ли его "Театр - Игра - Жизнь" и на эти простые события, но, к сожалению, у меня нет номера его телефона...

Матери - те, что потерпеливее, - имеют возможность каждый день констатировать действенность принципа "давай поиграем в...". Одна из них мне рассказывала, что ее сын очень рано научился самостоятельно застегивать пуговицы, потому что в течение некоторого времени она, одевая его, повторяла историю про Пуговку, которая все искала свой Домик и никак не могла его найти; когда же наконец попала в Дверь, то была довольна-предовольна. Мамаша наверняка говорила при этом не "дверь", а "дверочка", злоупотребляя, как водится, уменьшительными суффиксами, что вообще-то не рекомендуется. Но сам факт отраден и знаменателен, он лишний раз подчеркивает, какую важную роль в процессе воспитания играет воображение.

Правда, было бы ошибкой считать, что история Пуговки сохранит свою прелесть в письменном и печатном виде; нет, это одна из тех историй, которые - возьмем на вооружение термин, придуманный Наталией Гинзбург, - входят в бесценное сокровище "семейного лексикона"*. Зачем ребенку такая сказка в книжке, если он давным-давно научился сам застегивать пуговицы, делает это бездумно, а от печатного слова ждет более сильных ощущений! Кто хочет сочинять истории для самых маленьких, еще не доросших до "Мальчика-с-Пальчик", по-моему, должен заняться тщательнейшим анализом "материнской речи".

______________

* Наталия Гинзбург (род. в Палермо в 1910 г.) - итальянская писательница, прозаик и драматург. Одна из наиболее известных ее книг так и называется "Семейный лексикон". - Прим. перев.