Вступительный пассажКак-то раз я перечитал пролог, написанный Октавио Пасом* ______________________________ * Пас, Октавио (1914-1998) – мексиканский поэт, эссеист, прозаик, философ, лауреат Нобелевской премии 1990 года, один из крупнейших литераторов Латинской Америки.
по заказу. Вскоре ему предстояло получить Нобелевскую премию. Он ее вполне заслужил, однако подбирался к ней украдкой, добивался ее с помощью удивительных азартных игр, пряча карты в рукаве; он таился в окопах, летел с трамплинов, ему до смерти хотелось получить ее. И оттого, что он так ее желал, он тысячу раз представлял ее себе, и в его жадном, исступленном сердце рисовалась его фигура, облаченная во фрак ради этой неслыханной церемонии, и сама эта церемония – получение премии; он столько раз воображал ее, что в конце концов она материализовалась. Хроника мечты. «О желание, куда впрыснуть тебе этот яд?» Мир и покой* _______________________________ * Фамилия Пас (исп. paz) дословно означает: мир, покой.
для Октавио наступили поздно. Мой мир и мой покой, напротив, наступили слишком рано. Это случилось в тот день, когда я отказался продолжать участвовать в маскараде в цирке с тремя аренами. Я отказался и дальше ходить в учениках, отказался и дальше быть подмастерьем. Шаман удалился. Я ушел с ним. Наконец я замолчал. Нужно уметь уходить с цирковых арен. Потому что в один прекрасный день, точнее, вечер вместе с хорошо темперированным исступлением агонической музыки – этого хорошего конца повторяющихся уступок – приходит The End* _______________________________ *The End (англ.) – конец.
и закрывается занавес стольких и стольких театральных представлений. То была церемония изгнания призрака, длившаяся пять лет. До тех пор, пока иссохшая змеиная кожа не отделились от новой, увлажненной случайным, неожиданным и непредвиденным, и сухие, растрескавшиеся погремушки не остались валяться в пыли. Дон Хуан исчез со сцены, цирк закрылся и остался стоять, безымянный, безвестный, под открытым небом, перед лицом Стихии. Я не вернулся в пустыню. Пустыня вышла из берегов, и в дельте космического Нила, в безжалостном ничто, произошла имплозия. И не осталось ничего, кроме пустыни безграничного Бога. (Кстати, лик у вселенной яркого серовато-коричневого цвета, на нем выражение глубокого покоя, и он высечен в неизмеримости пространства, где он отделяется от себя и выглядит восхитительно темным; вот таков он). Предполагалось, что я поднимаюсь по перипетиям шаманского знания, однако на самом деле это не я всходил по лестницам: это солнце опускалось, и я вместе с ним. На меня обрушивался аромат влажной травы пастбищ, я узнавал красоту мира и его цветá. Я научился исчезать и растворился в воздушной засаде, в дельте космического Нила, впадающего в моря, наполненные жизнью и межзвездной синевой. И тогда я узнал себя: дон Хуан Матус открыл свои глаза без век и улыбнулся. На церемонию встречи я пригласил троих друзей, которые могут считаться моими сообщниками. Азимова*, ___________________________ * Азимов, Айзек (1920-1992) – американский писатель-фантаст, популяризатор науки.
Сартра* ___________________________ * Сартр, Жан Поль (1905-1980) – французский писатель, философ и публицист, глава французского экзистенциализма.
и Паса: каждый из них – коктейль «Молотов» в сверхчувствительном бокале из чувственного хрусталя, и каждый бокал до самых краев наполнен хмелем, и каждый разбит. Они сами взялись исправно пить ядовитое зелье, которое было их кровью, и за этим столом, накрытым на счастье или на беду, возникла идея книги об Отшельнике. На этой вечере не было ни Христа, ни Грааля*, ____________________________ * Грааль – в западно-европейских средневековых легендах: таинственный сосуд, ради обретения которого и приобщения к его благости рыцари совершали свои подвиги. Считалось, что это чаша с кровью распятого Иисуса Христа или чаша для причащения, служившая Христу и апостолам во время Тайной вечери.
ибо речь шла о феномене жизни без любви, без той любви, которую невозможно отложить на потом. И тогда содержимое бокалов было признано цикутой. Итак, добро пожаловать на этот горестный пир. Пас: - Почему меня пригласили на это странную церемонию, посвященную чему-то, чего мы не увидим? Ты говоришь, что через тридцать лет после удивительной истланской эпопеи будет издана фантастическая книга о Святом Покровителе Обеих Америк, ушедшем от нас и ставшем таким чужим. Дон Хуан: - Так оно и есть. Тебя пригласили за твою внешность, в которой запечатлено безжалостное отсутствие. Пудра, которой ты посыпаешь лицо, чтобы казалось, что оно пышет молодостью, не действует, ты больше не тот юноша, что наслаждался покоем у церемониальных источников в своем обожаемом селении, в своей потрясающей Мексике. Пас: - Мои улицы, мои переулки, их углы. Перекрестки из глины, из моей глины, железные брусья в моей келье. Поэт, навсегда изгнанный, оторванный от единственного напитка, могущего утолить его жажду: от жизни. У меня отбирали жизнь по кусочкам – отнимали, отрывали зубами. Я знал об этом, я притворился глупцом, поэзия расчленяла мой дух, который, заполоненный далью, покидал мое тело: жизнь – это агония. Все остальное -безрассудство. Дон Хуан: - Ты достойный представитель классиков, ты - их голос. Твою статую воздвигнут на площади Великого Кирико*, _____________________________ * Кирико, Джорджо ди (1888-1978) – итальянский художник, глава «метафизической школы» в живописи, один из родоначальников сюрреализма.
чья задумчивая тень заставит умолкнуть мятежный иероглиф твоего олимпийского сердца. Я не знаю, какой славой ты пользуешься, но слава тебе. Я не знаю, на какую вершину ты можешь взойти в империи тела, столь чуждого тебе самому, столь наполненного икрой, столь беспомощного, столь чуждого солнцу… тебе никогда не приходило в голову окунуться в ближайшую реку? Найти какое-нибудь уединенное местечко? Поваляться не солнце?.. Пас: - Подолгу – нет. Немного на Канарах. На Ямайке – только изредка. Дон Хуан: - А на своей асотее*? ____________________________ * Асотея (исп. azotea) – плоская крыша дома.
Пас: - Ни за что!.. Дон Хуан: - Да-а… Ты был призрачен… я признаю это. Ты часто бывал призраком, подстерегал тайну, как ягуар. Пас: - Тайна. Она так велика. Она так и не стала меньше. Так и не далась в руки. Не позволила прикоснуться к себе. Не позволила приоткрыть ее, даже ценой всех моих трудов… Дон Хуан: - Благодаря Господу. Пас: - Господу?.. Благодаря тайным кодам печатей, каменным плитам, пластам, высохшим морям, безмолвию солнца, теней, листьев, возмущающему покой безмолвию крови! Безмолвию могилы, волос, капли воды. Безмолвие судьбы! О, горе, боль – это классика, да; классическая боль Лаокоона*! _____________________________ * Лаокоон (миф.) – сын троянского царя Приама, жрец Аполлона, задушенный вместе с сыновьями двумя гигантскими змеями. . Классическая боль Прометея! Боль, которая убивает! Дон Хуан: - Поэт до мозга костей, до самой смерти. Пас: - До смерти - поэт. А до жизни – мятежник, мятежный клич. И эта даль! Она приближалась ко мне, меня как будто настигали ее тень, ее пальцы, ее корона, потому что величайшей из всех королев, с которыми мне пришлось иметь дело, была она – даль! Дон Хуан: - Ты отдал все, что мог – все, что могли дать твой мозг, каждая клеточка твоего тела и твоего сердца, - великолепному служению тайны жизни, и она закрылась. Пас: - Закрылась, и закрылась навсегда. Другого случая у меня не будет! Дон Хуан: - Как у поэта – нет. Пас: - Как у садовника. Дон Хуан: - Может быть. Пас: - Может быть, как у космонавта. Может быть, как у капитана «Наутилуса»… но не как у меня самого. Как у меня самого – никогда. Я потерял время! Азимов: - Не жалуйся. Не жалуйся больше. Хватит. Пас: - Кто ты такой? Азимов: - Айзек Азимов. Еще один гость за столом неописуемого и кошмарного предисловия этого негодяя. Пас: - Что, прошу прощения?.. Азимов: - Никакого прощения, даже не мечтай! Что за идиотская манера обставлять свое возвращение? Да ради Бога! Приглашать к столу, чтобы поговорить о какой-то агонической книге – это же надо было такое придумать!.. Дон Хуан: - Ты приглашен к столу, так что посмотри, что стоит перед тобой – только руку протянуть… Азимов: - Бокал. Дон Хуан: - Мартини. Азимов: - Мартини… сухой? Дон Хуан: - Совершенно верно. Азимов: - Тогда можешь рассчитывать на меня, но объясни мне, о чем тут речь. Дон Хуан: - О возвращении. Азимов: - Откуда и для чего? Дон Хуан: - Из бездны. Для того, чтобы унять боль. Азимов: - Боль нельзя уничтожать, она – важнейшая часть жизни. Люди думают, что таинство креста – это страдание, но боль происходит от знания; страдание, поднятое на крест, принесенное в жертву, - это боль, порожденная знанием того, кто ведает все. Это не физическая боль. Пас: - Чтобы унять надежду. Азимов: - Надежду – эту шлюху. Пас: - Она шлюха, но услужливая – и такая реальная. Азимов: - Я потерял ее – полагаю – очень рано. Дон Хуан: - Ты жил в мексиканском сумасшедшем доме. Азимов: - Нет. Дон Хуан: - В гетто. Азимов: - Да, в Гарлеме. Дон Хуан: - Это то же самое. Тебе следовало уйти оттуда. Азимов: - Я не мог. Я ходил только в зоопарк и в Центральный парк Манхэттена. Дон Хуан: - Ты катался там на коньках? Азимов: - Да, очень часто. Дон Хуан: - На льду? Азимов: - Тысячу раз. Дон Хуан: - Тебя бывало грустно? Азимов: - Голова у меня была полна логарифмами. Я питался ледниковыми периодами и историей. Я рано развился. Дон Хуан: - И познал любовь. Азимов: - Да, так оно и было! Как я жалею, что не основал другого мира здесь! Какая потеря времени! Дон Хуан: - Но ты наслаждался всем этим. Азимов: - Не то слово! Даже Парацельс* ___________________________________ * Парацельс (настоящее имя - Филипп Ауреол Теофраст Бумбаст фон Гогенгейм) (1493-1541) – средневековый немецкий врач и естествоиспытатель.
не получал от жизни столько удовольствия, сколько я… Дон Хуан: - Тонны текилы… Азимов: - Откуда ты знаешь?.. Прошу прощения. Я знаю, что ты не такой, как все, совершенно особенный, но такие подробности… Дон Хуан: - А видео? Азимов: - Что, ты и о видео знаешь? Дон Хуан: - И о Третьей улице в Нью-Йорке, и о Венеции. Азимов: - Ты знаешь Венецию? Дон Хуан: - И о роскоши пещеры, и о туннеле, и о НАСА. Азимов: - И о парниковом эффекте. И о музыкальных пытках в нью-йоркских кабаках. Дон Хуан: - Великолепные слова, ипостаси слова «прекрасное». Азимов: - Божественное. Дон Хуан: - Неожиданное, непредвиденное, случай, пленительность умения умереть. Азимов: - Пленительность знания. Кто ты? Дон Хуан: - Дон Хуан. Азимов: - Oh, my goodness*!.. Сказал бы раньше! Что я делаю за этим столом? Дон Хуан: - Ты дашь непосредственную, в свойственном тебе духе оценку Святому Покровителю Обеих Америк, Хуану Диего. Азимов: - Кому? Дон Хуан: - Подожди немного. Азимов: - Я подожду столько, сколько требует ситуация. В своих любимых нудистских клубах Манхэттена я наблюдал голых людей, непревзойденных в своем неистовстве и своей пленительности. В обсерватории я наблюдал, как являет себя миру ее величество сверхновая; я выносил долгие дни ожидания и поста… я следил за мириадами перелетных птиц, чтобы определить вожака и маршрут полета. Я – как и Пас - проводил бессонные ночи в заводях иных, диких и прекрасных небес; я тысячи дней и тысячи ночей прожил в ночах Шехерезады. Вдали, в круговороте звезд, вырисовывается вопрос: ради чего все это? Ради какой цели, и есть ли она?.. Такие вопросы непременно возникают у новичков, у юродивых, у идиотов. Мы же, взрослые, не задаем подобных неуместных вопросов, мы искоса вглядываемся в отдаленную перспективу и превращаемся в сирен. Сирены и песни. Антропофаги. Пещерные люди… нам приходится наблюдать за собой, как за чужаками. Как бы нам ни хотелось вот так поскитаться, побродить по скользкой поверхности пространства-времени, превратившегося в космическое яйцо, мы не можем обмануть себя: это было удивительно. Я стал бесстрашным и невозмутимым. Все мы постепенно закатимся. Сначала один, потом другой, мы все полопаемся, как пузырьки, как шепот, без истории, без волнения, почти случайно. Дон Хуан: - А кто-то здесь слушает тебя, смотрит на тебя, протирает очки, которые затуманиваются от твоих слов. Можно было бы сказать, что ты разбрызгиваешь слабый, сумеречный, сказочный свет, но для него эти слова, произнесенные таким мудрым и чуждым отчаянию человеком, как ты, весьма серьезны. Азимов: - И кто же он? Дон Хуан: - Сеньор Жан Поль Сартр… Сартр: - Подпольные разговоры. тоже вполне в твоем духе. Ты высасываешь из меня сок, как некое зелье. Мыслящая кровь после смерти обретает неистребимый охряно-зеленый цвет (зеленый – это цвет гниения), серо-зеленый, красно-зеленый… как твои птицы. Азимов: - Это не мои птицы. Это птицы рая. Это биение крыльев, поднимающееся спирально, как дым из трубы, возникшее из основного жара горячей жизни, прекрасные крылья, похожия на крылья кецаля… Сартр: - Это такая большая птица? Азимов: - Это птица Феникс. Сартр: - Мексиканский миф. Дон Хуан: - Совершенно верно. Сартр: - Я знаю, потому что разгадал твою маску, ты дон Хуан – всегдашний старый дон Хуан, похожий на гамак… Азимов: - На гамак? Как это? Сартр: - Сеть, подвешенная между двумя пальмами, вполне по-карибски. В устах вулкана, в ранний час, на рассвете, в новом диком мире. Распахнутое большое окно отвлекает от великолепной внутренней залы, которая тихонько вспоминает про себя о пирамидальных монументах коридора – пустой площади, - содержащего в себе статуи, монолитные сады, твои тропические леса, твои горы, твои пустыни – в конце концов, ведь тебя, как и нас, тоже породило ничто, - но тебе это доставляет удовольствие. Дон Хуан: - Скажем так: мне это не доставляет неудовольствия. Сартр: - А он? Этот бедный анахорет?.. Великий Азимов всегда был таким. Его тень преднамеренно лепила странное поведение. То была тень добровольная, обладавшая силой свободы воли, обладавшая мудростью для воплощения этой воли, словно она была его душой, тогда как она была всего лишь его тенью. Великий, планетарного масштаба человек порождает гигантскую тень. Азимов: - Кто-то пытается пролить свет на мой характер, а это не удавалось даже мне, диссиденту. Сартр: - Дерзкому безумцу. Азимов: - Я был темпераментным – да и как не быть? Ведь ручками, за которые можно ухватить мир, были речушки, все скользило, и единственной реальной вещью было возникновение повального увлечения космосом. Его неизменная пассивность… в общем, еще одна тень. Пас: - Теневой театр притворных богов, которые сейчас живы и монолитны, а завтра превращаются в яблоко, райские плоды, мукý, а то и просто в яшмовые или платиновые маски. Сартр: - Ты говоришь об измеряемых постоянностях, существующих в неизмеримом. А еще ты осуществляешь волю там, где не требуется никакой воли, где свобода есть осуществление акта высвобождения, движение без определенного направления, отсутствие цели. Азимов: - Это отсутствие цели, за которое ты заслуживаешь порицания, так же как и силя тяжести, свойственная существованию, - всего лишь животный инстинкт. Ореол щедрого дара. Во всем этом есть некая скрытая игра. Ее не может не быть. Как человеческие существа, которыми мы были, мы безмерно ограниченны и непредсказуемы. Пас: - Отчаяние заключается в том, что человек избегает деконцентрации; за этим скрывается истощение, стремление избежать растворения в своеобразном тотальном удешевлении и развале ценностей. Сартр: - Еще бы! Было бы попросту невероятно считать незаконным выбор, принятие решения. И это действительно невероятно. Без личности в жизни можно обойтись, а без сущности мы – никто. Азимов: - А мы и есть никто. Пас: - Но ведь никто – это никто; это формула вселенского масштаба. Никто не может стать кем-то. Сартр: - Это может только тот, кто испепеляет себя при жизни. Не совершая при этом самоубийства. Такое удавалось лишь немногим. Что касается меня, могу сказать, что тень Азимова великолепно разъясняет его неизбежное заявление, дающее ему право войти в состав миссии провозвестников. Тех, что заглядывали в иные миры. Я же заглянул только в колодец, в землю, в ее внутренний ужас. Пас: - И все же над мужеством витает призрак отчаяния. А отчаяние – это тень, отбрасываемая нами. У дона Хуана возникла великолепная идея – разломать эту тень и разложить ее по полочкам; скелет говорит о том чужеземце, которым мы являемся. Этот Никто… Дон Хуан: - Хуан Диего. Азимов: - Недоступное беспозвоночное существо. Сартр: - Чужеземец, созерцающий самый последний предел последней красоты. Пас: - Пресвятая Дева. Азимов: - Красота, которая превосходит нас и которая доступна лишь некоторым. Сартр: - Ему. Если никто – это никто, то лишь кто-то подобный Хуану Диего может пасть ниц перед видением, он способен нести и передавать его и, в конце концов, пасть ниц перед красотой. Азимов: - …и передать ее дальше. Меня восхищает, как он проецирует ее. Никогда прежде не существовало такого феномена: все в открытую, никаких объяснений; этот Хуан Диего просто молодчина. Я-то ринулся закладывать основы, а он поразвлекался в изначальной основе всех основ. Пас: - На его стороне наследие стенающего, страдающего знания… Сартр: - Знания, приносящего жертву. За ним - бесконечное наслаждение. Сокровище. Нечто вроде венца. Сокровище. Азимов: - Салют! Выпьем же до дна наше зелье, и пусть дон Хуан не отвлекается! Пас: - Салют! Давайте выпьем и забудем. Сартр: - Мы будем следить за его воскресением, доступ к которому открыт не каждому. Давайте же повернемся спиной к лжи. Не будем поддаваться наваждению нашего явления здесь, подобного миражу. Мы будем следить.
|
