Пассаж об Обители

 

Они старалась усадить его поближе к алому сиянию костра, чтобы задержать его подольше, они очень суетились, организуя этот прием, потому что его визит был очень уж странным, ведь было известно, что он детально исследует пределы своего континента; потому что они, обитатели пустыни львов – все монахи всех видов львов всех пустынь – на следующий день дремали после своих принудительных работ, после дней, заполненных выслеживанием и подкарауливанием, они так долго не двигались, что стали подобны кладбищам, издали они казались разбросанными крестами, они не трогались с места, они были подобны тем садам, что сами же и возделывали, они наверняка могли бы проторчать в своих обителях до следующей зимы, но разве возможно удержать тайну убегающих ночи и дня?

 

Таково было для них отсутствие шамана, столь же скрытого, как слово Бога, которое услышишь не каждый день.

 

Они оповещали друг друга звоном с колоколен, если в какой-нибудь из тысяч рассеянных повсюду обителей его замечали на тропах его старого леса. Бывало, что его поджидали у тропы, ведущей в обитель, а он вдруг являлся вместе со своими оленями там, где не было никаких дорог, а были только скалы. Было очень трудно задержать его внимание, не было ума, способного приблизиться к нему и не отдаляться, но когда это случалось, монахи – по странному совпадению, Львы*

_________________________________

* Имеются в виду монахи-рыцари ордена Льва. Орден Льва - специальное подразделение ордена тамплиеров, предназначенное для защиты святых реликвий Запада. Тамплиеры (от французского temple – храм), или храмовники – члены военно-религиозного ордена Бедных рыцарей Христа и Соломонова храма, основанного в Палестине в 1118-1119 гг.

 

- воспринимали этот мед, несомый шаманом, он капал даже с его губ. Их просто зачаровывало присутствие Хуана Диего.

(Бога можно вновь обрести только в свободе чувств и ощущений, он врывается в них, подобно красоте. Мед на губах. Это дар шаманского Прикосновения.)

 

Жившие в обителях еще никогда не были так близки и так далеки от него, как в то последнее время. Они знали и предчувствовали, что потеряют его. Многие из них ломали себе голову, стараясь придумать, как отвести его от пути, начертанного неумолимой судьбой. Как спасти ему жизнь. Вот такова была тогдашняя францисканская, доминиканская и августинская «атмосфера».

 

Монахи отдаленных обителей, отшельники, мятежные, дерзкие и склонные в крайним мерам, а также некоторые из менее значительных шаманов, еще слишком привязанных к своим извечным богам и упорствовавших в своих хижинах, на вершинах и в мистических пещерах, вдали от доиспанских руин и повседневности храмов, воздвигнутых Курией, усиленно размышляли в тишине, как полностью воспринять шамана Хуана Диего. Но – опять «но» - все они, так или иначе, были беглецами, усталыми или дерзкими, отправляющимися в отдаленную миссию или приход, или доминиканцами, которые переоделись Львами, они, овцы. Как будто антиподы могли вместе усесться за стол в этом, столь зависящем от обстоятельств и столь сложном, мире таких разных человеческих обычаев, и они усаживались, особенно когда точно знали, что Хуан Диего – его ближайшие друзья-мистики называли его оленем-бабочкой, собакой-волком, совой-дятлом, птицей-орлом, благословенным кецалем-змеей – появится. Может быть, в последний раз, этого никто не мог угадать. Пересекая пределы своих пространств. Они, монахи, как бы они ни назывались, все они были Львами, встречали его так, как встречают рассвет: так, словно наступает последний день мира.

 

Складывая вот так костер, все они радостно сознавали, что рискуют всем, вплоть до жизни, из-за ожесточенных преследований, которым подвергался шаман (единственной роскошью монахов были их жизни, и они рисковали ими, чтобы принять его), они собирали множество веток и сучьев, разбросанных повсюду - однако никто из них не рубил деревьев, поскольку шаман запрещал им опустошать леса, - чтобы разжечь костер, если приблизится тот, кого они называли Спасителем Пределов.

 

Шаман распахивал руки, охватывая ими пределы своего мира, потому они и называли его так. Это более всего приближалось к благоуханию Христа на Кресте. Шаманы же его расы с кожей цвета корицы называли его собакой-оленем, потому что с незапамятных времен, когда шаман чистит свои копыта, он чистит их целыми годами, или трет их о траву на пастбищах, или вылизывает их языком. Вот так. Это был новый вид, пульсирующий в пределах горизонтов, дикий день в грозовую ночь. Христос, разбившийся на зори и сумерки мира.

 

И приемный сын Кецалькоатля и Тонанцин – монахи очень даже учитывали это, потому что знали, что Хуан Диего несет с собой эту горсть ослепляющих потоков, которые есть он, неожиданных решений случая, который есть он, и завес, снятых с тайны, которая есть он.

 

На самой деле Львы и шаманы были соком того дерева, из которого построен плывущий корабль нового мира, все еще готовый развалиться у них под носом. Завоеванная территория, еще такая нетронутая, была полна остроконечных рубцов уже кровоточивших ран, ран, которым, разумеется, не суждено было затянуться легко и просто. Если бы не вмешался шаман Хуан Диего. У них – непосредственных, мятежных, хаотичных - это было в крови. Этой непосредственности, присущей их радости жизни, предстояло обратиться в печаль, тоскливую, замкнутую, в этот эшафот индейца. Мятежный дух еще владел ими, потому что они обожали свободу своих пределов, и всему этому предстояло вылиться в неустанный мятеж. И они были хаотичны, потому что старались читать знаки столбов дыма и пепла своих агонизирующих Богов, этого наследия будущих мексиканцев. (Бог велик – говорил в этой связи Хуан Диего.) Львы собирались принять его, как Пожар, как солнце пересохших пастбищ, и еще прежде, чем приближалось это солнце, они уже принимали его в своем сердце, чтобы согреться этим его извечным жаром и немного сократить ужасающую смертность среди своих людей, как монахов-чужестранцев, так и местных, как монахов, так и шаманов, которые падали, замерзшие, как падают спелые плоды с ветвей зимы. Отказываясь, к несчастью, от любого выбора в пользу выживания; все мистики срочно нуждались в этом солнце и его тепле, оно приближалось к ним, неся с собой, кроме того, площадку из его пространств – площадку для разведения костра, даже после его вынужденного или добровольного ухода этот костер продолжал бы гореть в течение еще нескольких лет.

 

(Дон Хуан сказал мне: представь себе, все это было столь тайным, столь присущим природе шамана, что в то время не было даже намека на то, что он станет Святым; призадумайся, это еще одна из причин, по которым Дева указала на него как на избранника своего мира, к сожалению, окутанного тенями.)

 

Некоторые из монахов, узнав о его приближении, уже заранее боялись ужасного помазанника древних Богов, их приемного сына, и заявляли об этом вслух: «вот идет садовник подрезать свой сад», говорили они. Так они смотрели на него, ты понимаешь, он обладал привилегиями знающих на вершине мира. Курия устанавливала порядок во всей Новой Испании, за исключением мыслящих обителей, не говоря уж о пещерах отшельников, и Курия нервничала.

 

Проблема заключалась в том, что шаман, плод веков, понимал язык обеих сторон и их тайны. Он не торопился. Он не разжигал мятежа. Он не разжигал сопротивления. Он не разжигал восстания против террора убийц. Нужно было, чтобы шаман сделал неверный шаг, и тогда они могли бы схватить и сжечь его – в случае необходимости - в Европе сжигали за меньшее. Шаман был в осаде – Курия это чувствовала – потому что его колдуны с легкостью предавали его, и тогда он отошел от своих колдунов, единственным гнездом, где он действительно мог укрыться, точно зная, что его не выдадут, были пределы разбросанных обителей; туда уходили зачарованные знанием Того, что не имело ни малейшего значения для Короны, поэтому Курия содержала эти замаскированные места ссылки для мятежников из Европы, не зная, что там бродят другие мятежники, Корона засылала своих шпионов, однако монахи, сведущие в подобных военных хитростях, немедленно обнаруживали этих «кротов» и притворялись, что ничего не замечают, а сами оповещали друг друга с колокольни, эта обитель-островок была некасаема. Тем же, кем двигала глупая идеея преследовать знание несуществующего Бога, было лучше там, в крайних точках изгнания, от этих деструктивных посредников Корона не получала ничего, кроме колючих преград, где должны были застрять все.

 

Однако сколь бы они ни затрудняли дело, настолько же они были необходимы, поэтому им отдали на откуп кладбища, чтобы они там развернулись во всю ширь, они считались признанными ворами, которым предоставлялась территория, где они могли без зазрения совести вершить свои дела, это давало возможность избежать позора их ограбления; Корона поступила умно, действительно, все больные, страдающие судорогами, восторженные, мистики и педанты из породы шизофреников и слабоумных добровольно или принудительно пересекли океан, чтобы очистить континентальную Испанию, разделенную и бившуюся в раздорах, таким образом соблюдались интересы Королевства, это было главным для победы. Следует признать, что Львы были высшей и лучшей частью подготовленных. К несчастью, они со своими знаниями, со своими откровениями и оккультными науками обладали большой притягательной силой. Вот так.

 

Обители были запрещенными территориями, куда они отправлялись, скорее всего, для того, чтобы собственными руками выкопать себе могилы и освободить Империю от бурь своих эмоций, столь таинственных, что они вызывали ужас. Но один из них постепенно возвышался над всеми, уже было известно, что у него кожа цвета корицы и что он так же смертен, как все мы, и вот это непостижимое звено должно было рухнуть, и была раскинута сеть для охоты на Льва.

 

Худшим из всего было то, что на этой земле, проклятой для завоевателя – а из-за анафемы ее невозможно было завоевать, - планировалось Возрождение Христианства.

 

Однако никто не мог объяснить, когда и каким образом. Пока все это происходило, завоеватель постепенно копил преступления и злоупотребления, а также складывалась странная и опасная раса, рождавшаяся из враждебных смесей. Пока процесс разрушения и эксплуатации природных ресурсов оправдывал злоупотребления Короны, нужно было только замалчивать эксцессы, выходившие из-под контроля; включая и постоянное истребление коренных жителей, оказывавших сопротивление непрекращающемуся потоку зверств. Были поставлены границы, которые постепенно сужались вокруг этого проклятого, такого скользкого мятежника, о нем было известно только, что он слишком образован, что он умен, а в своих действиях столь же отважен, сколь и независим, что он не такой отшельник, как все, и что его всегда сопровождают животные: явный признак того, что он колдун. Но именно поэтому его и боялись. Его имя было тайной, о которой знали все. Это было и хорошо, и плохо для Короны. Хорошо, потому что одиночке трудно организовать сопротивление, а плохо потому, что одиночке легко проскользнуть где бы то ни было незамеченным. Его называли Пастырем червей – его называли Делателем радуги, его называли луком и стрелой. Его считали Предвестником. Но никто не знал, как и с помощью каких средств он собирается раздуть уже давно ожидавшийся мятеж, и потому были распространены письма и объявления о том, что его ищут живым или мертвым, и ищут так срочно, что готовы заплатить за него столько золота, сколько он весит. Корона при помощи настоящей шпионской сети очень старалась разузнать о действиях преступника.

 

В то же время испанцы еще так недавно находились на этой территории, что их присутствие не могло испугать непугливых, а к тому же считалось, что речь идет не об одном человеке, а о целом клане. Поэтому преследовали любого, кто практиковал культ Кецалькоатля, сатаны. Так считала Курия. Любой знающий, выделявшийся из мутного потока, мог оказаться им, переодетым. А значит, нужно было придать бойне еще больший размах, и дело дошло до того, что стали убивать на месте всех подряд, лишь бы сохранить прочный контроль над индейцами. Однако завоеватель не мог так легко проникать вглубь территорий. Женщины с кожей цвета корицы вставали на его пути, защищая своих детей.

 

Монахи, сведущие в геометрической науке и занимавшиеся составлением столь необходимых карт, внешних и внутренних, описанием и регистрацией территорий, людских масс, влияний, родов, племен, рас, храмов и даже второстепенных чуждых Богов, смотрели на деление Новой Испании как на диалектическую систему источников. Как на продукт долин, где можно собирать урожаи, и воды, необходимой для жизни, и охоты, дичь для которой всегда под рукой.

 

Эти монахи-геометры делили со Львами всех рас как тайны медведя, так и тайны золота, как тайны оленя, так и тайну серебра, а также Tedéum*,

_____________________________

* Tedéum или Te Deum (лат.) – дословно: «Тебе, Боже», католический благодарственный псалом.

 

особый бальзам: ляпис-лазурь, янтарь, мудрость, цитрусовые, драму ягуара и такое прозрачное поведение жрецов-воинов, сеньоров орлов, сеньоров ветров, сеньоров раковин, и бесчисленные Величия потрясающией психической мощи, однако составители карт ничего не могли возразить на то, что, несмотря на все их точки и промеры, так называемый Хуан Диего ускользает от них. Потому что на этого Делателя смотрели как на сторожевую башню, и его называли покойным дозорным воздуха, оленем-бабочкой, орлом-змеей. Карта не могла считаться законченной, если этот неукротимый дикий ветер, ветер шамана, носился – per sé*

_________________________

* Per sé (итал.) – сам по себе.

 

- в воздухе.

 

Поэтому, когда они занимались тем, что называли наукой – происходящей из надзора над организованным пониманием природы вещей, - они готовились поймать беглеца, а еще лучше – схватить его живым, чтобы под пыткой вырвать у него его знания.

 

Была организована целая сеть для слежения за его странствиями. Это было все равно что искать иголку в стоге сена. В эту сеть редко попадался кто-нибудь из клана, хотя в нее попадались тысячи. Было известно, что он доберется до обителей поближе к зиме, потому что знали, что, как ни странно, этот чужак, претендующий на необыкновенность, считает время рождения Христа священным.

 

Они прикидывали, где он должен пройти, и было известно, что этот самозванец знает расстояние от Земли до Солнца и что он покрывает себя шрамами – так о нем говорили, - и за то, что он подвергал себя этой древней муке, его считали подобным проклятым жрецам культуры разграбленного континента и знали (по крайней мере, это то, что было о нем известно), что он любит бродить голым по льду лесов, которые бичуют его своими ветвями – так говорили. Однако у Львов из обителей была другая история, независимо от того, являлись ли они доминиканцами, августинцами, францисканцами или каким-то иным видом расы сумасбродов, потому что были и такие, чужестранцев-авантюристов, рассеявшихся среди множества мистиков, и они смеялись над этим обманом.

 

И, говоря об этом между собой, они лопались от смеха: бичевать себя – он? Да такого даже в шутку не может случиться. Он не бичует себя. Он не впал в древнее варварство хаотичного мира, он достиг великого знания шамана, вернувшегося на землю, да не будет никаких насмешек и издевательств над его поведением и ведущим его пылом. Вот его песнь, одна из его любимых, которая кажется нам выдающейся: «Исступление сельвы, благоухание яда зелени кецаля и крон деревьев, на которые он садится». Где тут мученические наклонности? Да ими и не пахнет! Важно отметить, что шаман Хуан Диего был либо настоящим просвещенным, либо по-настоящему умным обожателем мира. Когда его замечали, колокольни обителей надрывали свои колокола.