Новая книга о Гоголе

Под шум гоголевских торжеств появилась книга - "Подвижник слова. Новые материалы о Н.В. Гоголе" нашего известного беллетриста и драматурга Ив. Л. Щеглова, которая с большим интересом прочтется всеми любителями русской литературы и почитателями удивительного и своеобразного гения Гоголя. Книга большинством статей вращается в том, что можно назвать "обстановкою Гоголя", т.е. вращается в тех подробностях быта, среды, общества и идей, тех врагов и друзей, среди которых, при впечатлении от которых Гоголь жил и писал. С богомольным чувством пилигрима автор посетил лично места, где живал Гоголь, и собрал много "соринок", "мелочей" и "жемчужин", которые все дороги по связи с именем и личностью великого человека. Все это оживает под пером И.Л. Щеглова, - от того, что это есть безмерно любящее перо. Так, он посетил Калугу, где жила его знаменитая корреспондентка А.О. Смирнова и живал он сам, Крестовый монастырь и Оптину пустынь, - всюду разыскивая воспоминания и хоть каких-нибудь остатков писем. Из воспоминаний одно разительно: рассказ одного старого актера о том, как в молодости к антрепренеру труппы, в которую он поступил, явился посланный от архимандрита местного монастыря, попросивший его за цену полного театрального сбора сыграть, в глубокой тайне и без допущения кого-либо постороннего, "Ревизора" исключительно для монашествующей братии. Пьеса была сыграна, когда весь городок заснул, после 12 часов ночи. Много страниц И.Л. Щеглов посвящает отношениям Гоголя к от. Матвею, ржевскому протоиерею. Это с фактической стороны. Но книга изобилует и высоким теоретическим интересом. Таковы статьи в сборнике: "Своеобразность гоголевского дара", "Перл создания" и "Метод работы Гоголя и его отношение к слову". Автор, сравнивая творчество Гоголя с творчеством Достоевского и Толстого, называет первое скульптурным, а второе только живописным и отдает, в смысле мастерства, первенство Гоголю. Все это правильно, как и то, что изображения Гоголя, за их обобщающий смысл, он называет алгебраическими. Гоголь в слове человеческом видел какую-то тайну, видел живую и могущественную магию, к которой нужно относиться бережно, благоговейно, с помощью которой можно сотворять чудеса. Такие чудеса творил он и сам, и научал (в одном письме "Переписки") творить других. Метод его работы, переписывание собственноручно по 8-ми раз рукописи, с мелкими поправками при каждом переписывании, - в самом деле удивителен для всех времен. Он работал как ювелир и микроскопист слова. Но самая интересная в сборнике статья - "Юмор и христианство". Ни один из теоретиков и историков литературы не может оставить этой статьи без внимания, он должен обдумать ее для себя самым тщательным образом. Здесь поднимаются вечные вопросы. Принимая, с одной стороны, в большое внимание известный рассказ Лескова "Скоморох Памфалон", передающий подлинный факт из древнехристианских "житий", а затем, указав на то, что некоторые великие юмористы, как Диккенс и Лопе-де-Вега, были вместе людьми глубокой христианской настроенности, г. Щеглов поднимает общий вопрос: что такое юмор в его психологической и даже в метафизической основе и отчего его не было в древней, языческой истории. Не приходило в голову; но, в самом деле, ни у греков, ни у римлян юмора не было. Отчего? Юмор и способность к нему, отвечает г. Щеглов, была принесена только христианством. "Что такое по существу своему юморист? Это человек, который все переварил и все простил, поднялся на ту высшую степень человеческого духа, откуда как чужие, так и собственные страсти и слабости представляются мелкими и смешными до ничтожества. - "Все пустяки по сравнению с вечностью", - вот девиз кровного юмориста; явно или потаенно, но в основе его философии заложено сознание суетности всего земного... Юмор в его чистом виде - прямой отпрыск христианства, и я даже берусь утверждать, рискуя навлечь на себя обвинение в ереси: не будь христианства - не было бы и юмора, т.е. не явись столь высоко поставленного человечеству идеала, никогда не отпечатлелись бы так ярко в сознании бесчисленнейшие от него отступления... не было бы также и тоски по идеалу... Вот почему величайшая грусть - удел величайших и, кстати сказать, немногих истинных юмористов; вот почему все истинные юмористы были всегда глубоко религиозными людьми, хотя у некоторых из них это чувство ревниво скрыто или наружно мало подчеркнуто. Так в этой форме оно таилось у Чехова" (стр. 68 - 69).

...Замечательные строки. Не таится ли разгадка этой странной и действительной связи глубокого юмора с христианством в том, что Евангелие углубило и унежило душу и ослабило силы? Что такое юмор? Усмешка слабого человека! Человек, который все понимает, но очень мало может. Гамлет если и не был юмористом, то должен бы быть им; не был по молодости лет. Но все Гамлеты под старость лет становятся юмористами. Истинный христианин, в противоположность деревянным антикам, все видит, - видит до центра земли. "Подноготная" - можно сказать, "истинно христианская сфера". Так. Но что он может? Над всем разводит руками. Таинственным образом Евангелие точно вспрыснуло в человеческую кровь особое вещество, "небесную прививку", - и прививка эта, действуя в веках, неодинаково повлияла на разные части человеческого состава: ум, особенно сердце, небывало утончила, пульс сделала частым и слабым, "лихорадящим", родила грезы, множество грез, мечту несбыточного, небывалого, неосуществимого. Все утопии, почти все, и социальные, и моральные, суть продукты христианства: и ни Руссо, ни 89 - 93 гг. во Франции без него немыслимы. Но главное действие "прививки" было на кости: кости человека страшно расслабли, они стали гибки, становой хребет гибок, походка человека нетверда, шатка. А все понимает. Все чувствует. Тогда что же остается? "Моим горьким смехом посмеюсь"... Осталась улыбка, страдальческая, бессильная. "Прощение" поневоле, потому что как же не простить того, чего исправить не можешь. Да и не хочется: с тонкостью мысли Евангелие дало человеку разнообразие мыслей, такое разнообразие тонов, цветов, оттенков ее, что и не разберешься. "Что есть истина", - говорит не один Пилат. И вот такой "Пилат"-христианин, увидев Чичикова с Маниловым, вместо того чтобы идти дальше и, что называется, "строить город", строить дело, воздвигать Вавилонскую башню, копаться, инженерничать и проч. и проч., говорит: "Мелочи! Все ничто в сравнении с вечностью... Ну, что в городе, что в работе. Все равно, все помрем". У "Пилата" хрупки кости, да, по правде, и ленца одолевает. Легши на обломовскую кроватку, он начинает срисовывать Чичикова с Ноздревым и "возводить в перл создания"... Так произошло много-много созданий, удивляющих мир, но при которых "воз и ныне там", говоря крыловской басенкой...

"Горьки дела на этом свете", - перефразируем Гоголя.

Впервые опубликовано: "Новое Время". 1909. 24 апр. №11894.