От Мао Цзэ-дуна к Раулю Салану
Славу Мао Цзэ-дуна как самого современного учителя ведения войны французские кадровые офицеры принесли из Азии в Европу. В Индокитае колониальная война старого стиля соприкоснулась с революционной войной современности. Там они узнали на собственной шкуре ударную силу хорошо продуманных методов разрушающего ведения войны, психологического массового террора и их связь с партизанской войной. Исходя из своих опытов, они разработали доктрину психологической, разрушающей и повстанческой войны, о которой уже имеется обширная литература.40 Хотели увидеть в этом типичный продукт образа мыслей кадровых офицеров, а именно полковников, Colonels. Об этом прикомандировании к Colonel здесь не нужно далее спорить, хотя, быть может, было бы интересно поставить вопрос, не соответствует ли и такая фигура как Клаузевиц в целом скорее духовному типу полковника, а не генерала. Для нас речь идёт о теории партизана и её последовательном развитии, а последнее воплощается в сенсационном конкретном случае последних лет скорее в генерале, чем в полковнике, а именно в судьбе генерала Рауля Салана. Он (больше, чем другие генералы Jouhaud, Challe или Zeller) является важнейшей для нас фигурой этого контекста. В откомандированной позиции генерала раскрылся решающий для познания проблемы партизана экзистенциальный конфликт, который должен наступить, когда регулярно сражающийся солдат не только при случае, но длительное время в надолго рассчитанной войне должен выдерживать бой с принципиально революционно и нерегулярно сражающимся врагом. Салан уже будучи молодым офицером узнал колониальную войну в Индокитае. Во время мировой войны 1940/44 годов он был прикомандирован к генеральному штабу колоний и оставался в этом качестве в Африке. В 1948 году он как комендант французских воинских частей прибыл в Индокитай; в 1951 году он стал высшим комиссаром Французской Республики в Северном Вьетнаме; он руководил исследованием поражения Dien-Bien-Phu в 1954 году. В ноябре 1958 года он был назначен высшим комендантом французских вооружённых сил в Алжире. До сих пор политически его можно было причислить к левым, и ещё в январе 1957 года одна тёмная организация, которую по-немецки можно назвать, вероятно, «фемгерихт» (Fehme), совершила на него опасное покушение. Но уроки войны в Индокитае и опыты алжирской партизанской войны повлияли на то, что он познал неумолимую логику партизанской войны. Шеф тогдашнего парижского правительства, Pflimlin, дал ему все полномочия. Однако 15 мая 1958 года он в решающий момент способствовал приходу к власти генерала de Gaulle. Во время публичного мероприятия в Алжире он крикнул Vive de Gaulle! Но вскоре он горько разочаровался в своём ожидании, что de Gaulle будет безусловно защищать гарантированный в конституции, территориальный суверенитет Франции над Алжиром. В 1960 году началась открытая вражда с de Gaulle. В январе 1961 года некоторые из друзей Салана основали OAS (Organisation d`Armee Secrete), чьим декларированным шефом стал Салан, и он 23 апреля поспешил в Алжир принять участие в офицерском путче. Когда этот путч уже 25 апреля 1961 года окончился провалом, OAS пробовало предпринять планомерные террористические акции, как против алжирского врага, так и против гражданского населения в Алжире и населения в самой Франции; планомерные в смысле методов так называемого психологического ведения войны современного массового террора. Террористическое предприятие претерпело решающую потерю в апреле 1962 года, с арестом Салана французской полицией. Слушание дела Высшим военным судом в Париже началось 15 мая и закончилось 23 мая 1962 года. Обвинение касалось попытки насильственного свержения легального режима и террористических актов OAS, и охватывало только период времени с апреля 1961 года до апреля 1962 года. Его приговорили не к смертной казни, но к пожизненному заключению (detention criminelle a perpetuite), поскольку суд признал за обвиняемым смягчающие вину обстоятельства. Я кратко напомнил немецкому читателю некоторые даты. Ещё не существует истории Салана и OAS, и нам не следует вмешиваться со своими оценками и суждениями в такой глубокий, внутренний конфликт французской нации. Мы можем здесь лишь установить некоторые линии из материала, насколько он опубликован41, чтобы прояснить наш важный вопрос. Здесь напрашиваются многие параллели, касающиеся партизанства. Мы ещё возвратимся к одной из них, из чисто эвристических причин и со всей необходимой осторожностью. Аналогия между впечатлёнными испанской герильей прусскими офицерами генерального штаба 1808/13 годов и французскими генштабистами 1950/60 годов, которые опытно познали современную партизанскую войну в Индокитае и в Алжире, является ошеломляющей. Большие различия также очевидны и не требуют длинного изложения. Существует сродство в главной ситуации и во многих отдельных судьбах. Но это не должно абстрактно утрировать в том смысле, что можно отождествить все теории и конструкции побеждённых военных в мировой истории. Это было бы чепухой. И в случае с прусским генералом Людендорфом ситуация во многих существенных пунктах иная, чем в случае с лево-республиканцем Саланом. Для нас важно только прояснение теории партизана. Во время слушания дела Высшим военным судом Салан молчал. Вначале слушания он сделал длинное объяснение, первые слова которого звучали так: Je suis le chef de l`OAS. Ma respontabilite est donc entiere. В объяснении он возражал против того, что свидетели, которых он представил – в том числе президент de Gaulle – не были допрошены, и что материал процесса ограничили временем с апреля 1961 года (офицерский путч в Алжире) по апрель 1962 года (арест Салана), благодаря чему его собственные мотивы были затушёваны и важные исторические процессы были изолированы, были отгорожены и редуцированы к типам и фактам нормального уголовного кодекса. Акты насилия OAS он называл просто ответом на ненавистнейший из всех актов насилия, который заключён в том, что люди, которые не хотят потерять свою нацию, эту нацию оберегают. Объяснение закончилось словами: «Я должен дать отчёт только тем, кто страдают и умирают за то, что они верили в нарушенное слово и в преданный долг. Теперь я буду молчать». Салан сохранял своё молчание действительно во время всего слушания, наперекор многим, резко настойчивым вопросам обвинителя, который считал это молчание просто тактикой. Председатель Высшего военного суда после краткого указания на «нелогичность» подобного молчания рассматривал поведение обвиняемого в конце концов если не с уважением, то терпимо и не как contempt of court. В конце слушания Салан ответил на вопрос председателя о том, не желает ли он добавить что-нибудь в свою защиту: «Я открою рот только для того, чтобы крикнуть Vive la France!, а представителю обвинения я отвечу просто: que Dieu me garde! ”42 Первая часть этого заключительного замечания Салана обращена к председателю Высшего военного суда и имеет в виду ситуацию приведения в исполнения приговора о смертной казни. В этой ситуации, в момент смертной казни, Салан бы крикнул: Vive la France! Вторая часть обращена к представителю общественного обвинения и звучит несколько таинственно, как слова оракула. Однако дело проясняет то, что обвинитель – таким образом, какой для прокурора всё же ещё антиклерикального государства не является заурядным – стал вдруг религиозным. Он не только объявил молчание Салана высокомерием и отсутствием покаяния, чтобы выступить перед судом против признания смягчающих вину обстоятельств; он вдруг стал говорить, как он категорически выразился, как «христианин христианину», un chretien qui s`adresse a un chretien, и упрекал подсудимого в том, что тот благодаря отсутствию покаяния по собственной вине лишился милости милосердного христианского Бога и навлёк на себя вечное проклятие. На это Салан сказал: que Dieu me garde! Видны бездны, над которыми разыгрываются остроумие и риторика политического процесса. Однако для нас речь не идёт о проблеме политической юстиции.43 Нас интересует только прояснение комплекса вопросов, которые благодаря таким девизам как тотальная война, психологическая война, подрывная война, повстанческая война, невидимая война пришли в замешательство и изменяют проблему современного партизанства. Война в Индокитае 1946/56 годов была «образцом широко развёрнутой современной революционной войны» (Th. Arnold, a. a. O., S. 186). Салан узнал современную партизанскую войну в лесах, джунглях и на рисовых полях Индокитая. Он узнал на собственном опыте, что индокитайские возделыватели риса могли обратить в бегство батальон первоклассных французских солдат. Он видел бедствие беженцев и узнал организованную Хо Ши Мином подпольную организацию, которая перекрывала и переигрывала легальное французское правление. С пунктуальностью и точностью генштабиста он принялся за наблюдение и исследование нового, более или менее террористического ведения войны. При этом он сразу же столкнулся с тем, что он и его товарищи называли «психологическим» ведением войны, которое наряду с военно-техническим действием свойственно современной войне. Здесь Салан мог сразу перенять систему мыслей Мао; но известно, что он также углубился в литературу об испанской герилье против Наполеона. В Алжире он находился в центре ситуации, когда 400 000 хорошо вооружённых солдат боролись против 20 000 алжирских партизан, с тем результатом, что Франция отказалась от своего суверенитета над Алжиром. Потери в человеческих жизнях у всего алжирского населения были в десять – двадцать раз больше, чем у французов, но материальные затраты французов были в десять-двадцать раз выше, чем у алжирцев. Короче говоря, Салан действительно находился со всей своей экзистенцией как француз и солдат перед лицом etrange paradoxe, в логике безумия (Irrsinnslogik), которая могла ожесточить и привести к попытке контрудара мужественного и интеллигентного человека.44
|