Правовая культура. Право определяется и понимается не всеми теоретиками одинаково

Право определяется и понимается не всеми теоретиками одинаково. В Советском энциклопедическом словаре определение права таково:

► Право – совокупность общеобязательных правил поведения (норм), установленных или санкционированных государством.^[187]

Там же отмечается, что в праве может быть выражена как «воля господствующего класса», так и воля всего народа. Реже встречаются более широкие трактовки права, когда оно определяется в качестве совокупности «этических общностных ценностей (справедливость, порядок, нравственность, правдивость, верность, надежность и т. д.)».^[188] При этом особо выделяется «позитивное право», в котором формулируются исконные права человека. Чаще все же право связывают с деятельностью государства и определяют как «внешний, государственный регулятор»^[189] действий человека. Считается, что регулирование действий и отношений людей в данном случае производится при помощи законов, законодательных актов. Государство может целиком присваивать себе всю полноту законодательной власти, как это имеет место в абсолютных монархиях, в тоталитарных, диктаторских режимах. Но отношения государства и права могут быть иными. Либерализм (от лат. liberalis – свободный) исходит из служебной функции государства: не человек для государства, а государство для человека:

Символическим отображением идеала государства в классическом либерализме является образ «государства – ночного сторожа», т. е. такого, которое не вмешивается в частную жизнь человека и стоит на охране его неотчуждаемых прав (на жизнь, свободу и собственность). Государство не может быть могущественнее личности, а поэтому должно быть регламентировано законом, который охраняет ее свободы.^[190]

В любом случае право – очевидное завоевание цивилизации, ее ценность. Правовое регулирование жизни содействует сохранению ее упорядоченности. Оно ограничивает проявления зла. Конечно, есть и другие типы регулирования социальных отношений: мораль, нравственные предписания и заповеди. Как раз наиболее жесткие из них когда–то отошли в область права, были формализованы. Правовому регулированию стало подвергаться то, что наиболее опасно для жизни человека в обществе, что потребовало более четкого, определенного и действенного регулирования, чем регулирование так называемого «обычного права», нормативной морали. За нарушением моральных норм следовало осуждение, за нарушением правовых – наказание.

Но право не сводится только к чисто утилитарному регулированию человеческого поведения по принципу «преступление – наказание». Развитое законодательство фиксирует и степени допустимой свободы, обеспечивает соблюдение прав человека.

И в своей ограничительной, и вот в этой, последней, позитивной функции право, будучи достижением цивилизации, связано с культурой, хотя связи эти довольно сложные.

Впрочем, на низшем, витальном уровне культуры сложности невелики. Человек этого уровня культуры, с одной стороны, ценит упорядоченность жизни, в которой законом защищаются его права, а с другой – проявляет неуважение к закону и вообще к праву.

В России, скажем, уважение к неписаным законам общины, мира, к «обычному праву» сохранялось до революции.

Но закон как юридическая норма на Руси никогда не был уважаем (вспомните поговорку: «Закон что дышло – куда повернул, туда и вышло»). И на уровне действия – постоянная реализация противозаконности, противоправности. Нарушение закона, в общем, считалось даже доблестью, лишь бы не поймали. И законы плохо действовали. Управление осуществлялось и до революции, и после нее (во многом и сейчас) с опорой на подзаконные акты властей. И боялись и боятся не нарушения закона, а властей. Сильную руку уважали. Власти, государство, община – все это оказывалось выше и закона, и отдельного человека, значительнее его. Отдельное возвеличивалось только в крайних случаях: святые или великие грешники.

Посему культура правовая если и реализовалась, то как исключение, например, в деятельности отдельных российских юристов до революции. Но они–то, эти юристы, находились на другом уровне культуры, на специализированном, на котором право имеет высокую ценность, становясь даже самоценным. На этом уровне культуры законы обязательны для исполнения постольку, поскольку они обеспечивают социальный порядок (необходимый всем в обществе), а также гарантируют права и свободы граждан, в частности, в конституциях.

Так, «либеральная установка на государство–минимум («ночного сторожа») необходимо предполагает ценностный норматив правового государства. Правовое государство – своего рода «судья» на правовом поле политики…».^[191] Стремление к правовому государству – это стремление окультурить и политическую и правовую жизнь, облагородить ее до известного предела. Правда, есть препятствие к осуществлению права как культуры. Это препятствие – формальность, обезличенность, «внешность» права по отношению к человеку. Право, рассматриваемое как добро для всех и каждого, все–таки ценнее отдельного живого человека.

На высшем уровне культуры ценны не права сами по себе, не порядок, не закон. Ценен живой конкретный человек. Но что это значит, скажем, применительно к законодательству?

Любые законы создаются, формулируются, трактуются и применяются людьми. В контексте культуры существенно, чтобы законы – от замысла до исполнения – были ориентированы не на интересы государства, не на обеспечение удобства, эффективности управления людьми, не на то, чтобы держать людей в узде. Культурное содержание закона в той мере, в которой оно возможно, – это его направленность на защиту интересов личностей, составляющих общество, и, следовательно, интересов нормального общества, в котором посредством законов определены и гарантированы степени свободы личности.

Конечно, перед законом все равны, закон не терпит исключений, иначе это не закон. Но он не должен быть «пугалом» или «дубинкой».

То же самое касается и судебной системы. Существует презумпция невиновности, которая гласит, что до суда никакой человек не считается преступником, что наличие и тяжесть преступления и соответствие ему наказания должны быть доказаны и обоснованы. И до суда, и на суде, и после приговора не должно быть установки на осуждение человека любой ценой, на унижение человеческого достоинства подсудимого или осужденного.

В любом случае культура права и правосудия предполагает реализацию такой ценности, как милосердие. Й. Хейзинга как–то обмолвился, что культура без милосердия не может быть живой.

Одна из острейших проблем связи правосудия и культуры – проблема наказаний и особенно смертной казни за тягчайшие преступления, когда о милосердии вроде бы не может быть и речи. Понятно, что преступники–изуверы вызывают у людей желание не только их физически уничтожить, но разорвать. Замучить так же, как они мучали своих жертв. Но правосудие не может вершиться из чувства мести, как бы оно ни было естественно. Ни у кого: ни у преступника, ни у других людей, ни у общества, ни у государства – нет права на отнятие чужой жизни. Целесообразности в этом тоже нет. Страх перед смертной казнью не останавливает злодеев. В странах, где есть смертная казнь и где нет ее, количество тяжких преступлений примерно одинаково.

Дело даже не в том, что возможны судебные ошибки, которые в случае смертной казни невиновных исправить уже нельзя. Дело еще и в том, что там, где есть смертная казнь, должны быть палачи, ее осуществляющие. И неважно, как это делается: ударом топора, или инъекцией, или нажатием кнопки.

В некоторых странах убийц помещают в сумасшедший дом, считая преднамеренное убийство проявлением психической ненормальности. Возможно, это так.

То, что называют позитивной правовой культурой, касается не только законодательств, судебных систем, наказаний, но и сознания населения. Элементарная цивилизованность людей в сфере права – это уважительное отношение к нему, к законам, действующим в обществе, где мы живем. Но не к любым законам и не в любом обществе. И. Ильин считал:

Каждый здоровый правопорядок открывает гражданам эту возможность: бороться за новые, лучшие законы и за новый порядок жизни, пребывая в лояльности по отношению к действующим законам.^[192]

Но ведь это так, если правопорядок здоровый. А если нет? Если это фашистский правопорядок? Тогда человек вынужден его отринуть. И вряд ли можно согласиться с Ильиным в том, что поиск свободы возможен «только через закон и под законом».^[193]

Итак, очевидна сложность, противоречивость связи права и культуры. И. В. Ковалева^[194] отмечает, что, с одной стороны, право нередко выступает как выражение ограничения свободы человека, в том числе и свободы духа. С другой стороны, правовые отношения выявляют тенденцию к упорядочению жизни, преодолению в ней произвола (а значит, несвободы), к гармонизации жизни, хотя бы относительной, неполной. Вопрос в том, для чего, в сущности, создаются, чему служат правовые установления. Одно дело, если они созданы и используются в интересах государства, общества, подавляющего личность, т. е. если право представляет собой, например, «возведенную в закон волю господствующего класса». И совсем другое – если правовые установления защищают человека, живущего в обществе, государстве, в том числе и от произвола того же государства как власти, и действительно гарантируют все возможные степени его свободы. В последнем случае они и могут рассматриваться в качестве явлений культуры. «Тогда правовая культура – это обработка, оформление, облагораживание жизни людей посредством и с помощью правовых отношений, установлений, учреждений».^[195]

Иначе говоря, правовая культура – это:

♥ высокая степень цивилизованности правовой деятельности и правовых отношений;

♥ реализованность ценностей культуры в правовой деятельности и правовых отношениях;

♥ гуманность, реализуемая в сфере права и правовых отношений.

Характер экономики, политики, права, степень их окультуренности существенно воздействуют на повседневную жизнь людей, на повседневную культуру.

Культура и ее ценности до сих пор рассматривались как нечто данное. Вместе с тем в ряду теоретических вопросов очевидно существенны вопросы о возникновении, становлении и развитии культуры, вопросы, на которые также нет однозначных ответов, но которые нуждаются в дальнейшем осмыслении.