ДЖЕЙКОБ. Мама сказала им правду
Она сказала им. Мама сказала им правду. Я смотрю на присяжных, на каждого из них — прямо в их ожидающие лица, ведь теперь они должны понять, что я совсем не чудовище, каким описали меня все эти свидетели. Оливер обрывает маму, чтобы она не успела сказать остальное, но, разумеется, присяжные понимают. — До начала перекрестного допроса, представители сторон, — говорит судья, — я бы хотел наверстать упущенное вчера из-за раннего прекращения слушания по делу. Никто не возражает, если мы закончим с показаниями этого свидетеля, прежде чем объявим перерыв до завтра? Вот тогда я смотрю на часы и вижу, что уже четыре. Мы должны уходить прямо сейчас, чтобы я вовремя, в 16.30, к началу «Блюстителей порядка» оказался дома. — Оливер, — шепчу я, — возражайте. — Нельзя допустить, чтобы на все выходные в памяти присяжных остались последние слова твоей матери, — шипит в ответ Оливер. — Джейкоб, мне плевать, как ты это переживешь, но тебе придется смириться. — Мистер Бонд, — говорит судья, — посвятите нас в суть вашей беседы. — Мой клиент только что дал знать, что не против продолжить заседание. — Вот и чудесно! — восклицает судья Каттингс, хотя в чем здесь чудо? — Мисс Шарп, свидетель ваш. Встает прокурор. — Миссис Хант, где был ваш сын после обеда двенадцатого января? — Он пошел к Джесс на занятие. — Каким он вернулся домой? Она колеблется. — Встревоженным. — Почему вы так решили? — Он побежал к себе в комнату и спрятался в шкафу. — Он причинял себе вред? — Да, — отвечает Эмма. — Он стал биться головой о стену. (Мне интересно это услышать. Когда со мной случается припадок, я плохо помню, что происходит.) — Но вам удалось его успокоить, не так ли? — В конечном счете. — Каким образом? — спрашивает прокурор. — Я погасила свет и включила его любимую песню. — Песню Боба Марли «Я застрелил шерифа»? — Да. (Уже 16.07. Я начинаю потеть. Обильно.) — Он слушает песню «Я застрелил шерифа» для самоуспокоения? — уточняет Хелен Шарп. — Дело тут не в самой песне. Просто получилось так, что ему понравилась мелодия. Она успокаивала его в детстве, когда с ним случался припадок. Так и повелось. — Песня явно связана с его страстью к жестоким преступлениям, верно? (Я не питаю страсти к жестоким преступлениям, я люблю их разгадывать.) — Джейкоб не склонен к жестокости. — Разве? Его судят за убийство, — отвечает Хелен Шарп, — а в прошлом году он напал на девочку, разве нет? — Его спровоцировали. — Миссис Хант, у меня докладная записка от школьного охранника, вызванного на место инцидента. — Она представляет улику суду (уже 16.09) и передает ее моей маме. — Не могли бы вы прочесть выделенный абзац? Мама берет документ. — «Семнадцатилетняя ученица заявила, что к ней подошел Джейкоб Хант, толкнул ее на ящички и удерживал за горло, пока кто-то из учителей силой не оторвал его руку». — Вы полагаете, что это не проявление жестокости? — уточняет Хелен Шарп. Даже если выехать прямо сейчас, мы уже на одиннадцать минут опоздаем к началу «Блюстителей порядка». — Джейкоб чувствовал себя загнанным в угол, — оправдывается моя мама. — Я не спрашиваю о чувствах Джейкоба. О них может знать только сам Джейкоб. Я спрашиваю: неужели вы будете отрицать, что швырнуть девушку на ящички и схватить за горло — это проявление агрессивного поведения? — Эта, с позволения сказать, «жертва», — горячо восклицает мама, — та же очаровательная девочка, которая велела Джейкобу в знак их дружбы послать учителя подальше! Одна из присяжных качает головой. Интересно, это из-за того, что сделала Мими, или из-за того, что сказала мама? В одной пилотной серии «Блюстителей порядка», которая транслировалась «вживую», как шоу на Бродвее, статист уронил на ногу молоток и выругался нецензурной бранью — в результате канал был оштрафован. Ругательство «запикали», но еще некоторое время эта серия во всей красе демонстрировалась в Интернете. Через тринадцать минут начинаются «Блюстители порядка». Оливер легонько толкает меня локтем. — Что с тобой происходит? Немедленно прекрати! Ты похож на сумасшедшего. Я опускаю глаза. С силой бью ладонью по ноге — и даже не понимаю, что делаю. Теперь я еще больше сбит с толку. Я-то думал, что и должен напоминать сумасшедшего. — Значит, эта девушка поступила подло по отношению к Джейкобу. Думаю, мы обе с этим согласны, не так ли? — Да. — Но это не отрицает того факта, что он проявил по отношению к ней агрессию. — Он поступил справедливо, — отвечает мама. — По вашим словам, миссис Хант, если молодая женщина скажет Джейкобу что-то обидное или не очень приятное, ему дается право ответить ей насилием? Глаза мамы вспыхивают, как всегда, когда она очень, очень сильно разозлится. — Не надо передергивать. Я утверждаю, что мой сын добрый и ранимый, он и мухи не обидит. — Вы слышали показания свидетелей. Вы знаете, что Джейкоб повздорил с Джесс за два дня до ее смерти? — Это совсем другое… — Вы там присутствовали, миссис Хант? — Нет. Уже идет реклама после сериала «Закон и порядок», который демонстрируется перед «Блюстителями порядка». Сейчас пройдут четыре тридцатисекундных ролика и зазвучит музыка к сериалу. Я закрываю глаза и начинаю напевать себе под нос. — Вы утверждали, что одно из проявлений заболевания Джейкоба — это то, что ему становится неуютно в незнакомых обстоятельствах и в присутствии чужих людей? Верно? — Да. — И он иногда замыкается в себе? — Да, — отвечает мама. — Что ему тяжело словами выразить собственные чувства? — Да. Сегодня показывают серию, где ребенок падает в колодец. Когда Риана спускается, чтобы спасти мальчика, она включает фонарик и обнаруживает человеческий скелет, весь в жемчугах и бриллиантах, но кости принадлежат мужчине. Это наследница, которая исчезла еще в шестидесятых. В конце концов вы узнаете, что она на самом деле мужчина… — Разве вы не согласны, миссис Хант, что ваш второй сын, Тео, временами демонстрирует тот же стиль поведения? Или так себя ведут все подростки? — Я бы не сказала… — Разве от этого Тео становится невменяемым? (Уже 16.32. Уже 16.32. Уже 16.32.) — Можно нам уже уйти? Пожалуйста! — прошу я, но слова похожи на патоку, их не слышно; все движутся медленно, говорят невнятно, тогда я встаю, чтобы привлечь внимание. — Мистер Бонд, следите за своим клиентом. Я чувствую, как Оливер хватает меня за руку и рывком заставляет сесть. Губы прокурора обнажают зубы в улыбке, но она не улыбается. — Миссис Хант, это вы позвонили в полицию, когда в новостях увидели одеяло Джейкоба, не так ли? — Да, — шепчет мама. — Вы так поступили, потому что подумали, что ваш сын убил Джесс Огилви, верно? Она качает головой (16.43) и молчит. — Миссис Хант, вы решили, что ваш сын совершил убийство, не так ли? — говорит, словно рубит, прокурор. «Миссис Хант (16.35) Отвечайте (нет) на вопрос». Внезапно все в комнате замирает, словно воздух между взмахами птичьих крыльев. Я слышу, как в голове перематываются события. «Следите за своим клиентом…» «Ты похож на сумасшедшего…» «Тяжелее всего слышать правду…» Я смотрю маме прямо в глаза и чувствую, как ногти впиваются мне в мозг и желудок. Я вижу желудочки ее сердца, кровяные тельца ее крови, извилистые пути ее мыслей. «Ох, Джейкоб, — слышу я в ответ. — Что ты наделал?» Я знаю, что она сейчас скажет, и не могу позволить ей этого сделать. Тут я вспоминаю слова прокурора: «Я не спрашиваю о чувствах Джейкоба. О них может знать только сам Джейкоб». — Прекратите! — кричу я изо всех сил. — Ваша честь, — говорит Оливер, — думаю, следует на сегодня сделать перерыв… Я вскакиваю с места. — Прекратите! Мама встает с места для дачи показаний. — Джейкоб, все в порядке… — Ваша честь, свидетель не ответила на вопрос… Я закрываю уши руками, потому что голоса слишком громкие, а слова отскакивают от стен и пола. Я встаю на стул, потом на стол, потом выпрыгиваю прямо перед судьей. И тут ко мне подбегает мама. Но я не успеваю к ней прикоснуться. Я лежу на полу, пристав коленом прижимает меня к полу, судья и присяжные протискиваются вперед. И вдруг раздается спокойный и тихий голос. На меня больше никто не давит. И голос мне знаком. — Ты в безопасности, парень, — говорит детектив Метсон. Он протягивает руку и помогает мне встать. Однажды на ярмарке мы с Тео пошли в комнату кривых зеркал. Мы потерялись, или, может быть, Тео просто отстал, но оказалось, что я брожу между стен и заглядываю за углы, которых на самом деле не существует. В конце концов я сел на пол и закрыл глаза. Именно это я и хочу сделать сейчас под пристальными взглядами всех присутствующих. Как и тогда, выхода не было. — Ты в безопасности, — повторяет детектив Метсон и выводит меня из зала.
РИЧ
Чаще всего, если полицейский небольшого городка вторгается в сферу интересов шерифа, недоразумений не избежать: никто не хочет, чтобы ему указывали, что делать, так же как я не хочу, чтобы мне «налаж а ли» на месте происшествия. Но когда Джейкоб слетел с катушек прямо в зале суда, они с радостью воспользовались бы помощью Национальной гвардии (если бы имелась такая возможность). Поэтому когда я перескакиваю через заграждение и хватаю Джейкоба, все присутствующие отступают, давая мне дорогу, как будто я на самом деле знаю, что делать. Он качает головой, как будто сам с собой разговаривает, и одна его рука причудливо вытянута вдоль ноги. Но он, по крайней мере, больше не вопит. Я завожу Джейкоба в камеру. Он отворачивается от меня и прижимается спиной к прутьям решетки. — Как ты? — спрашиваю я, но он молчит. Я опираюсь на прутья камеры с другой стороны — мы стоит практически спина к спине. — Один парень в Свонтоне покончил с собой прямо в камере, — говорю я, как будто мы ведем обычную беседу. — Его забрали в участок и оставили в камере, чтобы проспался. Он стоял, как ты, но скрестив руки. На нем была фланелевая рубашка, застегнутая на все пуговицы. На него постоянно была направлена камера видеонаблюдения. Ты, наверное, теряешься в догадках, как же он это сделал? Сперва Джейкоб молчит. Потом едва заметно поворачивает голову. — Он обвязал рукава рубашки вокруг шеи и затянул петлю, — отвечает он, — поэтому на мониторе казалось, что он стоит, опершись о прутья решетки, а на самом деле он уже повесился. У меня вырывается смешок. — Черт побери, парень, а ты настоящий знаток! Джейкоб поворачивается ко мне лицом. — Мне нельзя с вами разговаривать. — Наверное. Я пристально смотрю ему в глаза. — Зачем ты оставил одеяло? Ты ведь не настолько глуп. Он колеблется. — Разумеется, я оставил одеяло. Как же тогда могли догадаться, что именно я инсценировал все это? Вы так и не обратили внимания на пакетик чая. Я тут же понимаю, что он имеет в виду улику в доме Джесс Огилви. — Он лежал в раковине. А на кружке не было отпечатков пальцев. — У Джесс была аллергия на манго, — поясняет Джейкоб. — Как у меня. Я терпеть не могу вкус манго. Он слишком дотошен. Вместо того чтобы уничтожить улики, он оставляет их намеренно — как будто испытывает полицию. Я не свожу глаз с Джейкоба, пытаясь понять, что он хочет мне сказать. — Но не считая этого, — улыбается он, — вы все поняли правильно.
ОЛИВЕР
Мы с Хелен стоим перед судьей Каттингсом, как нашкодившие школьники. — Я не намерен больше присутствовать при этом фарсе, мистер Бонд, — говорит он. — Если нужно, вколите ему успокоительное. Либо вы держите своего подзащитного оставшуюся часть этого заседания под контролем, либо я прикажу надеть на него наручники. — Ваша честь, — говорит Хелен, — о каком справедливом суде может идти речь, если каждые пятнадцать минут нам подкидывают цирковые номера? — Вы знаете, что она права, мистер Бонд, — замечает судья. — Ваша честь, я обжалую судебное разбирательство с нарушением процессуальных норм, — сообщаю я. — Вы не можете этого сделать, поскольку именно ваш клиент нарушает нормы, мистер Бонд. Несомненно, вам это известно. — Верно, — бормочу я. — Если одна из сторон намерена подать ходатайство, хорошо подумайте, прежде чем подавать. Мистер Бонд, я хочу, чтобы вы передали мое предупреждение, прежде чем мы начнем. Я выхожу из кабинета судьи раньше, как Хелен успевает что-либо сказать, чтобы еще больше разозлить меня. И тут же — когда думаю, что хуже уже не бывает, — вижу, как Рич Метсон разговаривает с моим подзащитным. — Я просто составил ему компанию, пока вы не пришли, — объясняет Метсон. — Уж кто бы спорил! Он не обращает на меня внимания и оборачивается к Джейкобу. — Эй, — окликает его детектив, — желаю удачи! Я жду, пока его шаги затихнут вдалеке. — Что, черт побери, здесь происходит? — Ничего. Мы просто обсуждали дела. — Отлично! Когда вы в последний раз беседовали вдвоем, забыл, чем это закончилось? — Я скрещиваю руки на груди. — Послушай, Джейкоб. Придется вправить тебе мозги: если будешь себя так вести, отправишься за решетку. Точка. — Если я буду себя так вести? — говорит он. — Офигеть! — Ты, наверное, еще слишком молод и не помнишь «Мир Уэйна». И невзирая ни на что, судят не меня. Я не шучу, Джейкоб. Если ты еще раз выкинешь что-нибудь подобное, обвинение запихнет твой зад в тюрьму или, еще хуже, обжалует судебное разбирательство, а это означает, что все начнется по новой. — Ты обещал, что заседание закончится в четыре часа. — Обещал. Но в зале суда бог — это судья, и он хочет заседать дольше. Поэтому мне плевать, даже если заседание затянется до четырех ночи или судья Каттингс объявит: всем встать и показывать фокусы. Ты сядешь рядом со мной и будешь молчать как рыба. — Ты расскажешь присяжным, почему я это сделал? — спрашивает Джейкоб. — И почему ты это сделал? Знаю, лучше бы я этого не спрашивал. Но сейчас не до лжесвидетельства. Думаю, между мной и Джейкобом не должно остаться недомолвок. — Потому что я не мог ее бросить, — отвечает он, как будто констатируя очевидное. У меня отвисает челюсть. Не успеваю я задать очередной вопрос: «Она отвергла тебя? Ты пытался ее поцеловать, а она слишком яростно сопротивлялась? Ты слишком крепко сжал ее в объятиях, и она случайно задохнулась?» — как в камеру входит пристав. — Вас ждут. Я делаю знак приставу, чтобы он открыл камеру. Мы заходим в зал заседаний последними, за исключением судьи и присяжных. Взгляд Эммы прикован к сыну. — Все в порядке? Я не успеваю ей ответить: входят присяжные и появляется судья. — Представители сторон, — обращается он ко мне, усаживаясь в кресло. — Подойдите. Мы с Хелен подходим к судье. — Мистер Бонд, вы поговорили со своим клиентом? — Да, Ваша честь, больше никаких срывов. — Мое терпение на пределе, — признается судья. — В таком случае можете продолжать. При той информации, которой я владею сейчас, все больше и больше шансов, что моего подзащитного признают невменяемым. Надеюсь, что присяжные все поймут с полуслова, ясно и четко. И тут на мое плечо опускается бумажный самолетик. Это записка от Джейкоба. Разворачиваю. Я ХОЧУ ГОВОРИТЬ. Я оборачиваюсь. — Совершенно невозможно. — Какие-то проблемы, мистер Бонд? — интересуется судья. — Нет, Ваша честь, — отвечаю я одновременно с Джейкобом, который говорит «да». С трудом сдерживаясь, я поворачиваюсь к судье. — Нам необходим перерыв. — Заседание началось лишь десять секунд назад! — возражает Хелен. — Вы согласны, мистер Бонд? — спрашивает судья Каттингс. — Или что-то еще? — Еще! — кричит Джейкоб. — Мой черед давать показания. Если я хочу дать показания, вы не можете мне препятствовать. — Ты не будешь давать показания, — настаивает Эмма. — А вам, миссис Хант, никто слова не давал! Мы в суде, здесь все решаю я! — орет судья Каттингс. — Мистер Бонд, приглашайте своего последнего свидетеля. — Я бы хотел взять короткий перерыв… — А я бы хотел быть в Невисе, но не всегда наши желания совпадают с возможностями! — отрезает судья. Качая головой, я подвожу Джейкоба к месту для дачи показаний. Я так зол, что не могу мыслить здраво. Он скажет присяжным правду, как сказал мне, и тем самым выроет себе могилу. И дело решат если не сами слова, то манеры Джейкоба: неважно, что было сказано до этого, неважно, что скажет сам свидетель, — все присяжные запомнят странного парня, который постоянно ерзает, говорит без умолку, не демонстрирует адекватных эмоций и не смотрит собеседнику в глаза, а это все традиционные признаки вины. И неважно, что скажет Джейкоб: его поведение убедит присутствующих в его виновности — он даже не успеет и рта раскрыть. Я открываю дверцу, чтобы он мог пройти на место свидетеля. — Это твои похороны, — бормочу я. — Нет, — отвечает Джейкоб. — Это мой суд. Тут я замечаю, что он понимает: его поступок — не очень хорошая идея. Его приводят к присяге. Он тяжело сглатывает. Его глаза широко открыты и бегают по залу суда. — Расскажи мне, Джейкоб, что происходит, когда ты нервничаешь, — прошу я. Он облизывает губы. — Я хожу на цыпочках или подпрыгиваю. Иногда размахиваю руками, или слишком быстро говорю, или смеюсь, хотя ничего смешного нет. — Ты сейчас нервничаешь? — Да. — Почему? Он растягивает губы в улыбке. — Потому что все смотрят на меня. — И все? — И слишком яркий свет. И я не знаю, каким будет следующий вопрос. «А кто, черт возьми, в этом виноват?» — думаю я. — Джейкоб, ты сказал суду, что хочешь дать показания. — Да. — Что ты хочешь рассказать присяжным? Джейкоб медлит. — Правду, — отвечает он.
|