Этика: благо и пути его достижения

Христианин.Я одобряю вместе с тобой то, что одобря­ешь и ты. Но, в соответствии с уговором о более высоком замыс­ле, наши рассуждения нужно соединить с вашими, чтобы выб­рать наилучшие, а ты заявил, что по древности естественного закона твой для тебя стоит на первом месте, поскольку он [по-

явился] ранее, как ты утверждаешь, Закона Писания, то есть ты довольствуешься естественным, и пользуешься им настолько, что ставишь сверх того в центр свои рассуждения или [рассуждения] твоих [единомышленников], и только затем, если же мы расхо­димся в чем-либо, выслушиваешь наши доводы.

Философ. Большинство наших [философов] определили высшее благо, или цель блага, то есть завершение или совершен­ство его, как то, благодаря чему каждый [человек] становится блаженным, если достигает [его], тогда как, наоборот, высшее зло [это то], следование чему делает [человека] несчастным. Мы [нашими] нравами заслуживаем как того, так и другого. Извест­но, что нравами называются либо добродетели, либо их противо­положности, пороки. Однако одни из нас, как напоминает Авгу­стин в восьмой книге «О Граде Божьем», назвали саму доброде­тель высшим благом, другие — наслаждение.

Христианин. Как же, прошу тебя, они понимали удо­вольствие?

Философ. Это, как думают многие, не позор телесных со­блазнов или непристойные утехи, но некий внутренний покой души, благодаря которому она остается безмятежной и в бедствиях и в процветании, довольствуясь [своими] собственными благами, пока ее не истерзает сознание (comcientiä) какого-либо прегрешения. Философам, например, более всего презирающим земное счастье я лучшим укротителям плоти, несвойственно помещать высшее благо среди мерзостей дольного мира, как многие по невежеству приписывали это Эпикуру и его последователям, то есть эпику­рейцам, не понимая, конечно же, что именно те, как мы говорили, называли удовольствием. В противном случае, как мы утвержда­ли, Сенека, этот величайший зодчий нравов и воздерженнейшей жизни, как вы сами признаете, никоим образом не приводил бы в качестве нравственного наставления рассуждений своего учителя Эпикура, если бы тот, как говорят, преграждал таким образом путь воздержанию и добродетели.

Христианин. Пусть так, как ты считаешь! Но объясни, прошу, те, кто таким образом понимает удовольствие, отлича­ются ли от других, кто называет [высшее благо] добродетелью, и по смыслу также, как и словесно?

Философ. По высшему счету, разницы между ними ника­кой или очень мало. Обладать добродетелями это то же самое, что иметь душевный покой и наоборот.

Христианин. Таким образом, суждение о высшем благе тех и других — одно и то же, хотя именование различно. И оба суждения о высшем благе, казавшиеся [ разными], сводятся [на деле] к одному.

Философ. Думаю, так.

Христианин. И какой же, я спрашиваю, они определили путь к этому высшему благу, то есть к достижению добродетели? Философ. Конечно, само усердное испытание морально­го выбора, то есть упражнение по овладению телом, так чтобы добродетель можно было назвать доброй волей, закрепленной в качестве свойства (in habitunf).

Христианин.И они определяют, кто такой блаженный? Философ. Блаженным они называют того, кто как бы хо­рошо подогнан, то есть тот, кто хорошо и легко ведет себя при всех [обстоятельствах]; иначе — быть блаженным это обладать добрыми нравами, то есть добродетелями.

Христианин. Разве они придают хоть какую-нибудь цену бессмертию души и блаженству будущей жизни? Ожидают ли они его [как воздаяние] за свои заслуги? Философ. Да, конечно, но что с того? Христианин. Разве они не считают, что наибольшее [бла­женство — это] блаженство той жизни, когда никакая печаль из-за страсти не сокрушает признанного ими [за благо], так что мы надеемся, что высшее благо человека и истинное блаженство там лучше, чем здесь?..

Христианин.Я думаю, на сейчас довольно о благоразу­мии; теперь надо перейти к другим добродетелям, различенным Сократом.

Философ. Итак, праведность есть добродетель, служив­шая общей пользе и определявшая достоинство каждого. Это такая добродетель, благодаря которой мы желаем, чтобы каждый по­лучил то, чего достоин, дабы общее благо не претерпело ущерба. Действительно, часто случается, что, пока мы воздаем кому-ни­будь по заслугам, то, что делается ради одного, наносит общий ущерб. Таким образом, характерно, что часть не наносит ущерба целому, а единичность, служа общей пользе — общности. Из этого следует, что цель прямо связывает все, что мы совершаем, что­бы каждый всегда мог думать не столь о собственном благе, сколь об общем, замечать дело не столь семейное, сколь государствен-

ное, и жить не столько ради себя, сколько ради отчизны. Потому Сократ, этот первый и величайший доктор моральной филосо­фии, полагал, что все надо делать общим, и общее употребить на пользу, он учил, чтобы были общими жены, так чтобы никто не знал собственных детей, то есть чтобы все думали, что родились не ради самих себя, но ради отчизны, чтобы общность жен рас­сматривалась не как удовольствие для плоти, но для деторожде-¹ ния. Именно это оставил потомкам в качестве примера на память" Авл, убив собственного сына, говоря, что произвел его на свет не ради Катилины против родины, но ради родины против Катили-ны. Этот воспламененный ревностью к праведности, обнаружив в собственном сыне не сына, а врага родины, доказал ранее упо­мянутое определение праведности не столько речью, сколько ру­кой. Тот, следовательно, воля которого остается непреклонной, как мы утверждали, так что он не смог бы легко отклониться от этой добродетели, обладает праведностью, даже при недостатке стойкости и воздержанности. Но если кому-нибудь трудно ли­шить праведника [праведности], однако иногда его заставляют отступить [от нее], поскольку появляется некая важная причина; поскольку эта самая добрая воля, которую называют праведнос­тью, исчезает в результате страха или вожделения, то от страха необходимо [иметь] стойкость, а от вожделения — воздержан­ность. Боязнь того, чего мы действительно не хотим, или вожде­ление того, чего хотим, если они таковы, что одолевают разум, легко отворачивают дух от его первоначального замысла и при­водят к противоположному. Отсюда стойкость, [направленная] против страха, — это щит, воздержанность против вожделения — узда, так что мы уже жаждем этого благодаря добродетели пра­ведности; укрепившись стойкостью и воздержанностью, мы в состоянии исполнить все, что в нас есть. Оттого мы говорим, что и та, и другая [добродетели] есть некая сила и постоянство духа, благодаря которым у нас появляется возможность исполнить то, чего хотим, ради праведности. Некоторые противоположные свой­ства их называются немощью духа и бессилием сопротивляться порокам, как, например, лень или трусость, ослабляющие чело­века, как невоздержанность, толкающая нас к непристойному сладострастию или постыдным желаниям.

Рассматриваемая добродетель стойкости — это то, что явля­ется разумным претерпеванием тягот и принятием [на себя] опас­ностей. Добродетель эта такова, что делает нас ревностными к

восприятию опасностей и претерпеванию тягот в зависимости от необходимости; больше всего это зависит от любви к праведнос­ти, что мы называем благой ревностью, заставляющей отталки­вать или мстить за это.

Воздержанность — это непреклонное и сдержанное господ­ство разума над похотью и над другими неправедными склонно­стями духа. Часто кажется, что мы преступаем меру, лишь бы быть воздержанными, и переходим границы воздержания, ког­да, например, вредим себе неумеренными постами, страстно желая воздержания, или истощаем свою натуру, стремясь одо­леть пороки, и тем самым, во многом преступая пределы, вмес­то добродетелей укрепились в пороках. Отсюда, после сказанно­го, укрепясь в заслуге, ее нужно сопровождать умеренностью. В связи с этим доводом необходимо, чтобы разум сам направлял благоразумие, которое, по нашему мнению, называется матерью всех добродетелей, то есть их основанием и кормилицей. Не че­рез него ли мы наперед узнаем о добродетелях и можем тща­тельно отличить их не только от пороков гибельных и очевид­ных, но и [от пороков], напоминающих [добродетели]? И мы никоим образом не занимаемся теми, которых не ведаем, ради обладания [ими] или сохранения. Отсюда, чтобы всякий совер­шенствовался в этих добродетелях, необходимо, чтобы ему было присуще благоразумие, благодаря которому и праведность, рас­поряжающаяся заслугами, познает то, что должна воздать каж­дому. Стойкость имеет [силу] различения при восприятии опас­ностей либо при претерпении тягот, а воздержанность, как было сказано, [силу] ограничения при сохранении вожделения.

Итак, очевидно, что человек совершенствуется благодаря трем, как мы утверждали, добродетелям, каждой из которых не может недоставать благоразумия, и совершенствуется во благе. Цит. по: «Вопросы философии». 1995. № 3. С. 151—163.

Гроссетест Роберт (1175—1253)— первый канцлер Окс­фордского университета, впоследствии епископ Линкольнс-кий. Известен трактатами «О линиях, углах и фигурах», «О радуге», «О тепле солнца», «О цвете», «О сфере», «О коме­тах», «О движении небесных тел», «О свете».

Широко образованный человек, Роберт Гроссетест инте­ресовался древнегреческой философией, переводил и ком­ментировал многие работы Аристотеля, Псевдо-Дионисия

Ареопагита. Его философские взгляды нашли отражение в трактате «Об истине». Ниже приводятся фрагменты из трак­тата Гроссетеста «О свете», в котором органически сочетают­ся метафизические и физические идеи, что дает'нам ярчай­ший образец средневекового теоретизирования.