Гносеология. Об истине

Учитель. Возвратимся к правильности, или истине: эти­ми двумя именами — раз мы говорим о правильности, воспри­нимаемой только сознанием, — обозначается единая вещь, кото­рая является родом «справедливости»; и исследуем, одна ли един­ственная истина во всех тех (вещах), о которых мы говорим, что в них есть истина, или столь много есть истин, сколь много есть тех вещей, в которых, несомненно, есть истина.

Ученик. Это я очень хочу знать.

Учитель. Установлено, что во всех вещах, в которых есть истина, она есть не что иное, как правильность.

У ч е н и к. Не сомневаюсь в этом.

Учитель. Значит, если много есть истин, как много ве­щей, то много также есть правильностей.

У ч е н и к. И это бесспорно.

Учитель. Если по разнообразию вещей должны быть с необходимостью различные правильности — значит, эти правиль-

ности имеют бытие свое сося ветстнснно (secundum) этим вещам; и сколько разных вещей — столько с необходимостью должно быть разных правильностей.

Ученик. Покажи это на примере одной вещи, о которой мы говорим, что в ней есть правильность, чтобы я понял и для остальных.

Учитель. Я хочу сказать, что если правильность обозна­чения тем отлична от правильности воли, что эта последняя на­ходится в воле, а та в обозначении, то правильность согласно обозначению (rectitudo propter significationem) имеет свое (собствен­ное) бытие и соответственно ему изменяется.

Ученик. Это так. Ведь когда обозначается как существую­щее то, что существует (significatur esse quod est), или как несу­ществующее то, чего не существует, — обозначение правильно и, несомненно, есть правильность, без которой обозначение не может быть правильно. Но если бы обозначалось как существу­ющее то, чего не существует, или существующее как несуще­ствующее, или вовсе обозначалось бы ничто — то никакой не было бы правильности обозначения (nulla erit rectitudo significationis), которая есть только в обозначении (quae nonnisi in significatione est). Поэтому правильность имеет бытие через обо­значение и через обозначение изменяется: как цвет через тело имеет бытие и небытие. Иначе говоря, когда существует тело, цвет его необходимо существует; а когда тело уничтожается, не может сохраняться его цвет.

Учитель. Не так относится цвет к телу, как правильность к обозначению.

У ч е н и к. В чем же несходство?

Учитель. Если никто не захочет каким-либо знаком обо­значить то, что должно обозначить, будет ли тогда какое-либо обозначение посредством знаков?

Ученик. Никакого не будет.

Учитель. Разве из-за этого не будет правильно, чтобы обо­значалось то, что должно быть обозначено?

Ученик. Из-за этого не будет менее правильно, и не мень­ше будет правильно требовать этого.

Учитель. Значит, когда не существует обозначение, не ис­чезает правильность, соответственно которой (требуется) и кото­рая сама требует, чтобы было обозначено то, что должно быть обозначено?

Ученик. Если бы исчезла, то не было бы это правильно, и она не требовала бы этого.

Учитель. Не так ли, по-твоему, (получается), что когда обозначается то, что должно быть обозначено, тогда обозначе­ние правильно благодаря (propter) и соответственно (secundum) этой самой правильности?

Ученик. Именно так, и не иначе. Ведь если обозначение правильно другой правильностью (alia rectitudine), то когда эта другая исчезает, ничто не мешает быть правильному обозначе­нию. Но никакое обозначение не является правильным, если обо­значает то, что неправильно обозначать, или то, чего не требует правильность.

Учитель. Значит, никакое обозначение не является пра­вильным вследствие другой правильности, чем та, которая пре­бывает (permanet), когда исчезает обозначение.

Ученик. Это ясно.

Учитель. Тогда неужели не видишь, что не потому есть правильность в обозначении, что (она) возникает тогда, когда обо­значение обозначает как существующее то, что существует, или как несуществующее то, чего не существует, но потому, что обо­значение в этих случаях возникает соответственно правильности, которая всегда есть; и не потому правильность отсутствует в обо­значении, что сама она уничтожается, когда обозначение не та­кое, каким должно быть, или когда его вовсе нет, но потому, что в этом случае обозначение испытывает недостаток в правильнос­ти, которая сама не знает (никакого) недостатка?...

Ученик. Вижу так, что (нарочно) не смог бы не видеть.

Учитель. Итак, правильность, в силу которой правиль­ным называется обозначение, не имеет бытия или какого-либо движения через обозначение, как бы ни двигалось само обозна­чение.

Ученик. Теперь уж нет для меня ничего яснее.

Учитель. Не сможешь ли теперь доказать, что цвет отно­сится к телу, подобно тому как правильность относится к обозна­чению?

Ученик. Скорее готов доказать, что это весьма несходно.

Учитель.Я полагаю, что тебе уже известно и то, что сле­дует знать о воле и ее правильности, и о другом, что должно иметь правильность.

Ученик. Да, вижу, что этим самым доводом доказывает­ся, что каковы бы ни были сами вещи, правильность остается неизменной.

Учитель. А что, по-твоему, следует из этого для самих правильностей: отличны ли они друг от друга, или одна и та же правильность у всех?

Ученик. Выше я согласился с тем, что если потому есть много правильностей, что много есть вещей, в которых они на­блюдаются, то необходимо, чтобы они существовали и были раз­нообразны (existere et variari) соответственно самим вещам; одна­ко же доказано, что этого отнюдь не может быть. Следователь­но, не потому есть много правильностей, что много есть вещей, в которых они существуют.

Учитель. Есть ли у тебя какой-то другой довод, почему тебе кажется, что их много? Кроме этой множественности вещей?

Ученик. Как об этом уже знаем, что его нет — так, ду­маю, и другого нельзя найти.

Учитель. Значит, одна и та же правильность у всего.

Ученик. Должен признать, что это так.

Учитель. (Скажем об этом более подробно): если в тех вещах, которые должны иметь правильность, правильности нет иначе как тогда, когда они существуют согласно должному, и только это и означает для них «быть правильными», — то вполне очевидно, что у всех у них одна правильность.

Ученик. Без сомнения.

Учитель. Значит, у всех у них одна истина.

У ч е н и к. И это невозможно отрицать. Но все-таки поясни мне, почему мы говорим об истине той или этой вещи как бы для того, чтобы выделить различия истин, если истины не вос­принимают никакого расхождения (которое есть в вещах) от са­мих вещей? Ведь многие вряд ли согласятся с тем, что нет ника­кого различия между истиной воли и так называемой истиной действия или чего-нибудь другого?

Учитель. Не в собственном смысле говорится (об истине) этой или той вещи — ибо она имеет свое бытие не в самих вещах, в которых говорят, что она есть, и не из них, и не через них. Но когда сами вещи существуют согласно ей, ибо она всегда наличе­ствует в тех (вещах), которые суть так, как должно им быть, — тогда говорится об «истине той или этой вещи»: например, об

истине действия, воли. Это подобно тому, как говорится о «вре­мени той или этой вещи», хотя одно и то же время у всех вещей, которые вместе существуют в одно и то же время, и если бы не было той или этой вещи, время ничуть не меньше было бы тем же самым. Ведь не потому говорится «время той или этой вещи», что время есть в самих вещах, но потому, что они суть во време­ни. И как время, рассмотренное само по себе, не называется вре­менем чего-то, но когда мы рассматриваем вещи, в нем находя­щиеся, то говорим «время той или этой вещи»; так высшая исти­на, сама по себе существующая (per se subsistens) не принадлежит никакой вещи, но когда некоторая вещь существует согласно ей, то говорится о «ее истине» или «ее правильности».

Ансельм Кентерберийский. Сочинения. М., 1995. С. 193—197.