О добре и зле

Философия, с лицом, полным достоинства, медленно и при­ятно пропела эти стихи, а я, еще не вполне утешившись от скор­би, глубоко проникшей в душу, прервал ее, когда она вознамери­лась произнести нечто подготовленное ранее. Я воскликнул: О провозвестница истинного света, речи, которые ты произносила, убеждая меня, твои божественные рассуждения и доказательства невозможно опровергнуть. И хотя они ранее были забыты мною, однако я не могу сказать, что суть их была мне совсем неизвест­на в прежние времена. Истинная и величайшая причина моей печали заключена в том, что я не понимаю, как может вообще существовать или избегать наказания зло, если благо — повели­тель всего сущего. Подумай только, ведь это достойно удивле­ния! Но с этим сопряжено нечто большее — ибо когда процвета­ет и правит подлость, добродетель не только лишается наград, но, поверженная, она попирается ногами порочных [людей] и принимает на себя наказания, причитающиеся преступникам. И это происходит в царстве всеведущего, всемогущего, притом желающего исключительно блага Бога! Нет человека, который мог бы не удивляться и не жаловаться, видя это. — На мои слова она ответила: Было бы бесконечной глупостью и великим пре­ступлением полагать, что в содержавшемся в столь строгом по­рядке доме, руководимом [Богом] как отцом семейства, хранили дешевые сосуды, а дорогими пренебрегали. Так не бывает. И если мои предыдущие заключения не были неверными, то от самого творца, о царстве которого мы теперь говорим, ты узнаешь, что добрые всегда могучи, а дурные всегда отвержены и слабы. По­рок никогда не остается без наказания, а добродетель — без воз­награждения. Добрые всегда обретают счастье, а злые — несчас­тье...

Там же. С. 250—251.

Посмотри, насколько присуща слабость порочным людям, которые не могут достичь того, к чему влечет их и почти толкает природная наклонность; а что было бы, если бы они лишились

поддержки великой и неодолимой природы? Посуди же, сколь велико бессилие дурных людей. Разве не к пустым и показным наградам они стремятся, но даже их получить не могут, ибо на­ходясь, казалось бы, вблизи самого высшего блага, они гибнут в пучине и приходят совсем не к тому исходу, к которому устрем­лены их помыслы и днем и ночью; но в достижении вершины проявляется сила добрых. Из двух людей того бы ты считал бо­лее сильным в ходьбе, кто с помощью собственных ног может дойти до любого места, где бы оно ни находилось, а не того, кто не может его достичь. Таким же образом ты с необходимостью назовешь обладающим большим могуществом человека, знаю­щего цель, к которой должно стремиться, как к никакой иной. Из этого следует, что дурные люди, по-видимому, полностью лишены сил. В противном случае, отчего же они предаются по­року, отвернувшись от добродетели? От незнания блага? Но что бессильнее слепоты невежества? Быть может, они знают то, что нужно искать, а страсти неодолимо сбивают их на ложный путь? Но тогда они опять же бессильны, так как не могут сопротив­ляться пороку. Или же сознательно и по своей воле они избегают блага и устремляются к пороку? В таком случае они не только не обладают большим могуществом, но вообще перестают существо­вать. Ибо люди, устремляющиеся прочь от общей для всех цели, тотчас утрачивают свое бытие....

Там же. С. 254-255.

То, что я намерена сказать сейчас, кажется не менее удиви­тельным, но оно вытекает из изложенного выше. — Что же имен­но? — Более счастливыми являются порочные люди тогда, когда на них обрушивается наказание, чем когда правосудие не карает их. Я не стараюсь теперь доказывать, что дурные нравы исправ­ляются с помощью возмездия и исправляются под страхом нака­зания; и что в этом случае они служат уроком для других, чтобы люди отвратили души от предосудительного. Нет, я думаю, су­ществует и иная причина, почему порочные несчастнее, когда они избегают наказания, если даже не брать в расчет исправи­тельного действия наказания и его значения для наставления дру­гих. — Какая же иная причина? — Так вот: разве мы не призна­ли, что добрые — счастливы, а злые — несчастны? — Призна­ли. — А если чье-либо несчастье возмещается неким благом, разве

он не счастливее того, кто испытывает несчастье само по себе, без всякой примеси блага? — Кажется, да, — сказал я. — Если же на несчастного человека, лишенного всякого блага, помимо того, из-за чего он несчастен, обрушится новое зло, разве он не почувствует себя намного более несчастным, чем тот, несчастье которого облегчает участие блага. Говорю ли я нечто, не соответ­ствующее истине? Значит, порочные [люди] получают некое бла­го, которое как бы присоединяется к ним, когда их наказывают, то есть само наказание согласно разумному порядку правосудия — благо. В результате, если они избегают наказания, не совершая какого-либо нового зла, сама их безнаказанность представляет собой зло большее, чем они заслужили. — Этого нельзя отри­цать, намного несчастнее порочные, избежавшие справедливого наказания, чем наказанные по справедливости. — Наказывать дурных людей — справедливо, оставлять не наказанными — не­позволительно...

Теперь ораторы в судах поступают наоборот, стремясь воз­будить у судей сострадание к тем, кто немилосердно и тяжко обижен, а ведь справедливей взывать о сочувствии к совершив­шим злодеяние. Их не из-за гнева, но из сострадания и мило­сердия нужно приводить в суд, как больных к врачующему, чтобы болезнь вины была исцелена наказанием. Наказание же, в зависимости от выступлений защитников, должно или остаться суровым, или, если полезно, смягчиться по мере изменения об­винения. Сами же свершившие злодеяния, если бы каким-либо образом смогли бы взглянуть хотя бы в щель на отвергнутую ими добродетель, увидели бы, что грязь вины и пороков смы­вается принятием наказания. И ради вознаграждения благонра­вием, к которому они возжелали бы вернуться, они не сочли бы никакие наказания слишком великими, отвергли бы выступле­ния защитников и вверили бы свою судьбу во власть обвините­лей и судей.

Отсюда следует, что у мудрых нет места ненависти. Ведь разве ненавидит кто-нибудь добрых, если только он не безумен? Ненависть же к злым — беспочвенна. Ибо как существуют бо­лезни тела, так и порочность — как бы болезнь духа. Больные телом заслуживают не ненависти, но скорее жалости. И тем бо­лее не преследований, а жалости достойны те, чьи души свире­пей любой болезни терзает порок....

Там же. С. 260^-263.

Иоанн Скот Эриугена (ок. 810—ок. 877) — философ, из­вестный своими переводами на латинский язык древнегре­ческих авторов. Но он написал и два оригинальных труда: «Книгу о божественном предопределении» (ок. 851) и «О раз­делении природы» (ок. 867). Последнее сочинение было из­дано впервые только в XVII веке в Оксфорде, и почти сразу же попало в индекс запрещенных римской церковью книг. Эриугена не был понят и принят современниками, но в дальнейшем его идеи были восприняты некоторыми ерети­ческими движениями XIII века, а затем немецким идеализ­мом XVIII века.