О добродетелях человека

Что же сказать мне о почетных должностях и могуществе, которые вы, не знающие истинного достоинства и могущества, превозносите до небес. Ведь если окажутся они в руках какого-нибудь злодея, то разве могут сравниться их губительные по­следствия с извержением Этны или самым большим наводнени­ем? Я думаю, ты помнишь, конечно, что еще ваши предки жела­ли упразднить власть консулов, положившую начало свободе, из-за их высокомерия. И еще раньше по сходной причине они запретили даже упоминать царскую власть в своем государстве. Если же достоинства и могущество достаются честным людям, а это очень редко случается, что иное может привлекать в них, как не честность пользующихся? Отсюда следует, что не добродете­ли от почетных должностей, но почетные должности от добро­детелей приобретают уважение.

В чем же заключается желаемое вами и, на ваш взгляд, испол­ненное славы могущество? Разве вы, о земные существа, не знае­те, кто вами управляет? Если бы ты увидел среди мышей одну, потребовавшую себе власти и права судить других, неужели ты бы не разразился хохотом? То же самое произойдет, если ты при­мешь во внимание немощность тела, принадлежащего человеку, которое, как ты знаешь, часто укус мышей или проникновение внутрь личинок может привести к гибели. И каким образом один человек может осуществлять закон над другим, если не иметь в виду его тело и то, что еще ниже тела, — я говорю о Фортуне. Разве ты можешь управлять свободным духом? И неужели ты можешь вывести душу из уравновешенного состояния, свойствен­ного [ей], если она сплавлена с твердостью рассудка? Когда од­нажды тиран счел, что он может пытками принудить свободного

человека выдать сообщников по заговору, замышлявшемуся про­тив него, тот откусил свой язык и выплюнул его в лицо жестокого тирана. Так пытки, которыми тиран показал свою жестокость, мудрый человек обратил на доказательство добродетели...

...К этому следует прибавить, что никто не сомневается, буд­то сильным является тот, кто явно выказывает свою силу, а тот, кто обладает быстротой [движений], конечно, быстр. Так, если человек занимается музыкой, мы называем его музыкантом, если медициной — врачом, риторикой — ритором; природа какой-либо вещи проявляется так, как ей свойственно, и не смешивается с воздействиями противоположного ей, более того, она противопо­ложное себе отталкивает. Но богатства не могут утолить ненасыт­ную жадность, а власть не дает власти над самим собой тому, кого порочные страсти опутывают нерасторжимыми цепями. Почести и чины, достающиеся злодеям, никоим образом не делают их до­стойными людьми, но лишь еще более обнаруживают и подчерки­вают их низость. Отчего так происходит? Вы находите удоволь­ствие в том, чтобы вещи, заключающие в себе совершенно иной смысл, называть ложными именами, несоответствие которых с очевидностью следует из их сопоставления с проявлениями суще­ствования самих этих вещей. Поэтому ни богатства, ни могуще­ство, ни почести и чины, о которых мы говорили выше, не могут быть названы таковыми по праву. И наконец, то же самое следует сказать и о Фортуне, в которой, как явствует, нет ничего такого, чего следовало бы желать, ибо в ней по самой ее природе не содер­жится никакой благодати, ведь никогда она не благоволит добрым людям и не делает добрыми тех, к кому благосклонна...

Какой смысл заключен в славе для выдающихся людей, о которых идет речь, стремящихся к славе ради добродетели? Что, — я спрашиваю, — им до славы после уничтожения тела смертью? Ведь если предположить то, что наш рассудок отка­зывается допустить, будто люди умирают полностью, слава вообще ничто, поскольку тот, кому она воздается, вообще боль­ше не существует. Если же душа, осознающая самое себя, ос­вободившись из земной темницы, устремляется в небо, разве она не посмотрит с презрением на все земные деяния, она, которая, вкушая радости неба, ликует, что освободилась от земных пут!

Боэций. «Утешение философией» и другие трактаты. М.,

1990. С. 216-221.