О СтасовеНа севере, за Волгой, в деревнях, спрятанных среди лесов, встречаются древние старики, искалеченные трудом, но всегда полные бодрости духа, непонятной и почти чудесной, если не забыть долгие годы их жизни, полной труда и нищеты, неисчерпаемого горя и незаслуженных обид. В каждом из них живет, что-то детское, сердечное, порою забавное, но всегда - какое-то особенное, умное, возбуждающее доверие к людям, грустную, но крепкую любовь к ним. Такие старики – Гомеры и Плутархи своей деревни, они знают ее историю - бунты и пожары, порки и убийства, суровые сборы податей, - знают все песни и обряды, помнят героев деревни и преступников, ее предателей и честных мирян и умеют равномерно воздать должное всем. В этих людях меня поражала их любовь к жизни – растению, животному, человеку и звезде – их чуткое понимание красоты и необоримая, инстинктивная вера исторически молодого племени в свое будущее. Когда я впервые встретил В.В.Стасова, я почувствовал в нем именно эту большую, бодрую любовь к жизни и эту веру в творческую энергию людей. Его стихией, религией и богом было искусство, он всегда казался пьяным от любви к нему, и – бывало – слушая его торопливые, наскоро построенные речи, невольно думалось, что он предчувствует великие события в области творчества, что он стоит накануне создания каких-то крупных произведений литературы, музыки, живописи, всегда с трепетной радостью ребенка ждет светлого праздника. Он говорил об искусстве так, как будто все оно было создано его предками по крови – прадедом, дедом отцом, как будто искусство создают во всем мире его дети. А будут создавать – внуки, и казалось, что этот чудесный старик всегда и везде чувствует юным сердцем тайную работу человеческого духа, - мир для него был мастерской, в которой люди пишут картины, книги, строят музыку, высекают из мрамора прекрасные тела, создают величественные здания, и, право, порой мне казалось, что все, что он говорит, сливается у него в один жадный крик: «Скорее! Дайте взглянуть, пока я жив…». Он верил в неиссякаемую энергию мирового творчества, и каждый час был для него моментом конца работы над одними вещами, моментом начала создания ряда других. Однажды, рассказывая мне о Рибейре, он вдруг замолчал, потом серьезно заметил: - Иногда вот говоришь или думаешь о чем-нибудь, и вдруг сердце радостно вздрогнет… Замолчал, потом, смеясь, сказал: - Мне кажется, что в такую минуту или гений родился, или кто-нибудь сделал великое дело… Заговорили при нем о политике. Он послушал немного и убедительно посоветовал: - Да бросьте вы политику – не думайте о гадостях! Ведь от ваших этих войн и всей подлости ничего не останется – разве вы не видите? Рубенс есть, а Наполеона – нет, Бетховен есть, а Бисмарка нет. Нет их! И было ясно, что он несокрушимо верит в правду своих слов. Политику он не любил, морщился, вспоминая о ней, как о безобразии, которое мешает людям жить, портит им мозг, отталкивает от настоящего дела. Но одна из его родственниц постоянно сидела в тюрьмах, - он говорил о ней с гордостью, уважением и любовью, и каждый арест, о котором он слышал, искренно огорчал его. - Губят людей. Лучшее на земле раздражают и злят – юношество! Ах, скоты! Все, в чем была хоть искра красоты, было духовно близко, родственно Стасову, возбуждало и радовало его. Своей большой любовью он обнимал всю массу красивого в жизни – от полевого цветка и колоса пшеницы до звезд, до тонкой чеканки на древнем мече и народной песни до строчки стиха новейших поэтов. Порицая модернистов, он обижено говорил: - Почему это – стихи? О чем стихи? Прекрасно просто, оно – понятно, а этого я не понимаю, не чувствую, не могу принять… Но однажды я услышал от него: - Знаете, вчера читали мне этого, Х., - хорошо! Тонко! Такими стихами можно многое сказать о тайнах души… И – музыкально… Старость консервативна, это ее главное несчастье; В.В. многое «не мог принять», но его отрицание исходило из любви, оно вызывалось ревностью. Ведь каждый из нас чего-то не понимает, все более или менее грешат торопливостью выводов, и никто не умеет любить будущее, хотя всем пора бы догадаться, что именно в нем скрыть наилучшее и величайшее. Около В.В. всегда можно было встретить каких-то юных людей, и он постоянно, с некой таинственностью в голосе, рекомендовал их как великих поэтов, музыкантов, художников и скульпторов – в будущем. Мне кажется, что такие юноши окружали его на протяжении всей жизни; известно, что ни одного из них он не ввел в храм искусства… Седой ребенок большого роста, с большим и чутким сердцем, он много видел, много знал, он любил жизнь и возбуждал любовь к ней. Искусство создает тоска по красоте; неутомимое желание прекрасного порою принимает характер безумия, но, - когда страсть бессильна, - она кажется людям смешной. Многое в исканиях современных художников было чуждо В.В., непонятно, казалось ему уродливым, он волновался, сердился, отрицал. Но для в его отрицаниях горело пламя великой любви к прекрасному, и, не мешая видеть печальную красоту уродливого, оно освещало грустную драму современного творчества, обилие желаний и ничтожество сил. Я мало знал В.В. – таким он мне казался, - и эти строки – все, что я могу вспомнить о нем. Мне жалко, что я знал его мало, - жизнь не часто дарит радость говорить о человеке с искренним к нему уважением. Когда он умер – я подумал: «Вот человек, который делал все, что мог, и все, что мог, - сделал…»
Задание 2.. Написать редакционное заключение на роман «Между строк».
Задание 3. Написать рабочую рецензию на отрывок романа «Законный бой», состоящую из трех частей; аналитической, постраничных замечаний, заключительного решения с рекомендациями.
|
