БЫТИЕ У СВОЕГО ПОРОГА. ( ) И тот смысл герменевтического понимания, который предложил Дильтей, как раз и отличает понимание от научного познания (объяснения)

(ПОСИЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ)

Размышление девятое – ВНИМАНИЕ **

(…) И тот смысл герменевтического понимания, который предложил Дильтей, как раз и отличает понимание от научного познания (объяснения), поскольку понимание определено целым: “Мы опираемся в понимании на взаимосвязь целого, которое нам дано как живое, чтобы благодаря ему основательнее усвоить единичное. Как раз потому, что мы живем в сознании взаимосвязью целого, оно позволяет нам понимать каждое предложение, каждый отдельный жест, каждое отдельное действие”. Целое дается сразу и целиком. Поэтому, обращаясь к познанию части или элемента целого, познающий соотносит этот элемент с уже ведаемым целым. Поле целого – эпохи, среды, бытия – заранее предполагает ведение его – предпонимание. Понимание предмета есть включение его в поле предпонимания.

Но Дильтей, по существу разделив бытие на природное и духовное, произвел разделение и наук о них на “науки о духе” и “науки о природе”, отнеся понимание к “наукам о духе”. Сущее, таким образом, оказалось либо природным, но бездуховным, либо духовным, но тогда без-(не)-природным. В основании этой демаркации даже “научному” уху человека XX столетия слышится что-то фальшивое. Ведь, проведя разделение сущего, мы фактически оказываемся в ситуации “ложного выбора”: или понимание – или объяснение. Но можно ли понимать природу? Это, по Дильтею, немыслимо! А можно ли объяснять дух? – Тоже немыслимо. Понимание, таким образом, осталось без природы (или, наоборот, природа осталась без понимания), а дух – без объяснения (или объяснение – без духа). Благодаря этому шагу немецкой философии понимание было дискредитировано в том смысле, что оно стало пониматься ограниченно, – ограничив саму сферу понимаемого. Иначе, понимаемое сузилось только до духовного.

Но, даже обратясь к пониманию как таковому во всем его широком диапазоне (от аристотелевского трактата “Об истолковании” до “герменевтики” Гадамера, от искусства толкования догматов и текстов до искусства вживания в эпоху историософии), мы обнаруживаем нечто отличное от по–знания–объяснения, а именно то, что передается особенностями русского слова “по-нимание”. Приставка “по”, образованная от предлога, присоединенная к слову “н-имание” (или, что то же, – “н-ятие”), привносит с собой двойную смысловую нагрузку. Смысл первый охватывает нахождение того, кто “н-имеет” по-верх “имаемого”. Отсюда “по-н-имающий” всегда в конечном счете – “над-имающий”, так же как “по-смотревший” – всегда “над-смотрящий”. Нетрудно увидеть передаваемый в русском слове оттенок того смысла, который делит мир на sub-jectum и ob-jectum, тоже “над-поверх-лежащий” миру.

Другой смысл русского “по-н-имания” – указание на событие, имеющее место “по”, “по-сле”, “по-прошествии” имания. И в том, и в другом случае “имание” или “ятие” “имающе-понимающим” остаются вне актов “по-н-имания”. Понимание – это все-таки всегда “над-(или)-послепонимание”. “Понимающий” понимает уже то или только то, что наличествует в поле понимаемого. Но где же в термине “понимание” зафиксирован момент “непосредственной связи с понимаемым”, т. е. движения сквозь (вместе) проживаемое – переживание? Совместная жизнь с понимаемым, их нераздельность? – Его попросту нет. Есть только указание на то, что нечто “изъ-имается”, нечто “по-н-ято” или “изъ-ято” понимающим из переживания.

Но то, что пережито в переживании, должно быть не просто “по-нято”, как что-то внешнее по-нимающему, – ведь после переживания душа не возвращается в прежнее место прежней. Она уже качественно другая – душа пережившая, обремененная пережитым. И, следовательно, ум также несет на себе отпечаток той же обремененности. Бремя давит на оболочку ума, придавая ей форму и очертания пережитого. (…)Ум, прошедший через горнило душевного переживания, словно череп новорожденного принимает форму этого “переживания”. Форму, которая отпечатывается в уме навсегда, – или, в исключительных случаях, до нового дара. (Впрочем, и в этом случае – ум рождается заново.) И надо ли здесь продолжать примеры? Ум, своею оболочкою принявший форму пережитого душой, теперь не просто отстраненно “по-н-имающий” пережитое, но – внявший ему. Для такого ума “вос-при-ятие пережитого” не есть просто некоторое объективное “отношение к пережитому”, – ведь он не сторонен переживанию, он в нем. Ум вместе со всем естеством души присутствовал в переживании-исхождении. Он, как и душа, “пере-жит”, “из-умлен”, он стал иным, нежели был раньше. У него, по меткому наблюдению Л. Шестова, появился еще один глаз. И этому “третьему глазу” “видно” то, что для остальных скрыто. Ведь для них “все как обычно” и, позволим себе неологизм, – “двуочевидно”. Именно переживание открывает человеку “третий глаз”, по существу им и являясь.