ПОНИЦАА 4 страницаСитуацию относительно судьбы влечений в психологии конца XIX – начала XX века хорошо описал Вильгельм Райх: «…насчитывалось столько же или почти столько же влечений, сколько и человеческих действий. Существовали, например, влечение к питанию, влечение к размножению, побуждавшее к продолжению рода, влечение к эксгибиционизму, влечение к власти, тщеславие, инстинкт питания, влечение к материнству, влечение к более высокому уровню развития человека, стадный инстинкт…»[57] и т.д. Эмоции, инстинкты, воля уже начинают рассматриваются отдельно в руководствах по психологии, но лишь в самых последних главах[58]. Расстройства влечений уже не рассматриваются как искушения дьявола, но еще приписываются наследственному вырождению и дегенерации. Ситуация в психиатрии того же времени мало чем отличалась от ситуации в психологии. Достаточно заглянуть в «Общую психопатологию» — фундаментальный труд Карла Ясперса, являющийся настольной книгой нескольких поколений психопатологов во многих странах. Ясперс не только не дифференцирует такие понятия, как «потребность», «инстинкт», «влечение», «желание», «воля», но и выводит (!) их «по ту сторону удовольствия и неудовольствия»[59]. Цитируемое прижизненное издание 1959 года и само сочетание слов «по ту сторону удовольствия» предполагает, что Ясперс был знаком с последними трудами Фрейда, но они нисколько не повлияли на его подход к систематике влечений. Феноменологически он выделяет три иерархических уровня влечений: 1) соматические, чувственные влечения (половое, голод, жажда, сон, деятельность, сосание, еда, дефекация и мочеиспускание); 2) витальные влечения: а) бытийные влечения (воля к власти, воля к подчинению, потребность в самоутверждении, потребность в самопожертвовании, своеволие и стадный инстинкт, храбрость и страх, самоуважение и влечение к самоуничижению, любовь и ненависть); б) душевные влечения (любопытство, потребность в заботе о младших, влечение к путешествию, влечение к покою и удобствам, воля к обладанию); в) творческие влечения (стремление к самовыражению, производству инструментов, труду и творчеству); 3) духовные влечения (религиозные, эстетические, этические и влечение «к воззрениям субъекта на истину»). Общим фактором для последней группы влечений Ясперс считает «влечение к сохранению себя в вечности». Иерархический принцип классификации влечений у Ясперса тот же, что и во многих подобных классификациях: осуществление влечений каждой последующей группы возможно только после осуществления влечений предыдущей группы, однако это не обязательно. Знаменитый тезис Шиллера «любовь и голод правят миром» Ясперс оспаривает, не желая исключать из рассмотрения ситуации, «когда истинные духовные и интеллектуальные влечения управляют влечениями низших уровней»[60]. Аналогичным образом построена популярная в современной психологии иерархическая пирамида потребностей Маслоу, в которую каждый автор по своему усмотрению добавляет те или иные уровни[61]. Проблема взаимоотношений между глубинными влечениями, проблема отношений между влечениями и структурами психики была одной из основных в психоаналитической теории конца XIX — начала XX века. С середины и до конца XX века представители Эго-психологии, структурного психоанализа Лакана, гуманистические психологи стали постепенно смещать акцент с глубинных бессознательных влечений на функционирование Эго, объектные отношения, социальную среду и адаптацию в ней, последовательно дебиологизируя психоанализ. Объектные отношения стали определять и формировать влечения, а не наоборот. О гуманистической психологии – речь особая. Вся ее суть сводится к тотальному отрицанию биологических факторов, детерминирующих личностное функционирование и личностный онтогенез. Уже в 40-х годах американский психолог Гордон Олпорт, рассматривая личность как открытую, постоянно развивающуюся систему, выдвинул концепцию функциональной автономии мотивов[62]. Мотивы взрослого человека он предложил рассматривать «как бесконечно разнообразные и самоподдерживающиеся (selfsustaining) современные системы, вырастающие из предшествующих систем, но функционально независимые от них»[63]. Такой довольно незамысловатый ход был нужен Олпорту для того, чтобы оторвать мотивационные силы «Я» от энергии «Оно» и обеспечить «Я» собственной энергией. Таким образом традиционно достигается теоретический отрыв личности от ее биологических, организмических корней и утверждается качественная «несводимость» личностного и индивидуального онтогенеза. Для советской психологии положение о том, что «человеческая мотивация качественно отличается от мотивации биологической и к ней несводима» является основополагающим и «нуждается не столько в доказательстве, сколько в уточнении того, в чем это отличие заключается»[64]. Не случайно советская психология так ухватилась за Олпорта и всей душой полюбила его. Теория Олпорта при минимальных усилиях по ее изнасилованию позволяла родить массу социалистически полезных тезисов, например, что именно капиталистический способ производства и капиталистический образ жизни подавляет в большинстве людей творческую активность, которая так наглядно проявляется в творческих личностях, а «в условиях общественной формации, приходящей на смену капиталистическому способу производства, становится достоянием всех людей»[65]. Советским психологам идея бесконечного развития личности присуща так же, как вера в Бога — верующим людям. «Развитие – основной способ существования личности на всех этапах ее индивидуального пути»[66]. «Структура личности должна отвечать идее развития»[67]. Та же идея как навязчивость, как бред преследует практически всех представителей гуманистической психологии. «Развитие личности достигается только упорным кропотливым трудом, сосредоточенностью, умением взять себя в руки, сконцентрировать свое внимание, — пишет Фромм. — У человека всегда есть две реальные возможности: либо остановиться в своем развитии и превратиться в порочное существо, либо полностью развернуть свои способности и превратиться в творца»[68]. Очень редко на фоне этого хорового исполнения гимна величию человеческой экзистенции можно услышать негромкие, но трезвые и простые как жизнь слова: «Для всех животных, включая и антропоидов, содержанием индивидуального развития является воспроизведение вида. В пределах своих границ — от рождения до смерти — индивид осуществляет более или менее важные функции, но главной из них является функция воспроизведения себе подобных. Все остальные функции представляют собой лишь средства или условия, обеспечивающие выполнение этой функции»[69].
* Российская психиатрия конца XX века в отношении влечений и их расстройств разве что перестала ссылаться на дьявола. Лишившись психоанализа, психиатрия полностью лишила «патологические» влечения разумности, смысла, воли и чувств. Если у пациента «внезапно появляется желание ударить прохожего по лицу, сказать ему гадость, оскорбить его, цинично выругаться в общественном месте, выколоть соседу или родственнику глаза, сбросить с верхнего этажа на голову прохожих тяжелый предмет и т.п.»[70] — это означает, что он страдает навязчивыми, компульсивными влечениями, и российский психиатр должен был задуматься разве что об уровне психического расстройства (невротическом или психотическом) и выборе метода биологического лечения (психотропные препараты или шоковые методы терапии). На психиатра, который попытался бы понять смысл и чувства, стоящие за этими навязчивыми влечениями, посмотрели бы крайне странно. На психиатра, который бы посмел сказать, что все те компульсивные влечения, которые А.В.Снежневский как бы случайно выбрал из сотен вариантов и привел в качестве психопатологических в своем руководстве (смотри выше), на самом деле могут быть идентичны и конгруэнтны неосознаваемым влечениям самого Снежневского (в связи с чем и были выбраны) – посмотрели бы уже не только странно, но и диагностически оценивающе. В 1998 году на конференции в Екатеринбурге я беседовал с дочерью Г.Я. Авруцкого[71] о современных подходах к лечению панических расстройств. Узнав о том, что в своей практике я использую для лечения этих пациентов психотерапевтические методы и не использую лекарства, она плохо посмотрела на меня и утратила всякий интерес к беседе. Один из рецептов российской биологической психиатрии, популярный до настоящего времени: «Аминазин в нарастающих дозировках до исчезновения жалоб». Я всегда говорю студентам, что психиатры XVIII века, применявшие для лечения пациентов вращающиеся барабаны, колеса и кровати, не были садистами. Они применяли их потому, что видели их эффективность. Если человека с психомоторным возбуждением интенсивно вращать час в барабане, он некоторое время после этого будет спокойнее. Аминазин успокаивает пациентов еще более эффективно. Только не случайно использование психотропных препаратов образно называют «медикаментозным связыванием». Не случайно использование уже нескольких поколений антидепрессантов на протяжении нескольких десятилетий не привело к какому-либо снижению общего числа суицидов. К сожалению, психиатрия и психотерапия переживают сегодня нелегкий период. Как ни парадоксально, ситуация эта напрямую связана с бурным развитием психофармакологии. Синтез недорогих психотропных препаратов, особенно относящихся к группам бензодиазепинов и селективных ингибиторов реаптейка серотонина, породил иллюзию фармакологического чуда. Любой клиницист, финансово не зависимый от фармакологических компаний, знает, что никакого чуда нет, но большинство клинических руководств, конгрессов и конференций «проплачиваются» фармакологическими компаниями, и неудивительно, что основная тема большинства докладов — использование психофармакологических препаратов для лечения психических расстройств. Специалисты, приезжающие из-за рубежа, теперь уже обучают нас, как после фармакологического насыщения психиатрического рынка необходимо захватывать рынок терапевтический. Оказывается, терапевты крайне плохо диагностирует депрессивные и тревожные расстройства, и поэтому огромное количество потенциальных потребителей психофармакологических препаратов проходит мимо аптек, не зная что такое «ксанакс» и «флюоксетин».
* Фрейд знал ситуацию в философии, психологии и психиатрии относительно систематики влечений и считал, что предполагается «гораздо большее количество разнообразных влечений, чем это нужно: влечение к самоутверждению, подражанию, игре, общению и многие им подобные»[72]. Ему казалось, что за всеми этими мелкими влечениями скрывается нечто гораздо более серьезное и могущественное. Он полагает, что, если в прикладных исследованиях можно использовать термин «влечение» в отношении частных видов деятельности, то все же при этом не нужно упускать из вида, что «определенное значение может быть признано только за первичными, в дальнейшем неразложимыми влечениями»[73]. Приближение к ним Фрейд ставит одной из основных задач психоанализа. «Теория влечений — это, так сказать, наша мифология, влечения — мифические существа, грандиозные в своей неопределенности. Мы в нашей работе ни на минуту не можем упускать их из виду и при этом никогда не уверены, что видим их ясно»[74], — писал Фрейд. Позже Юнг, вспоминая, с каким пафосом Фрейд всегда говорил о сексуальном влечении, усматривал в этом не научное, а практически религиозное отношение. Сущность влечения, с точки зрения Фрейда, заключается в том, что оно постоянно действует изнутри организма, располагаясь как бы на границе между «душевным и соматическим», попадая, таким образом, в сферу интересов и биологии, и психологии. Биологическая потребность, связанная с напряжением, вызывает неприятные ощущения, неудовольствие и влечение избавиться от этого состояния, используя все когнитивные и поведенческие возможности. С психологической точки зрения Фрейд выделяет для каждого влечения источник, цель и объект. Поскольку источник влечения находится в соматических процессах, — его изучение прямо не относится к сфере интересов психологии, и Фрейд возлагает здесь большие надежды на биологию, которая сможет в дальнейшем предоставить больше информации обо всех соматических источниках влечения. Фрейд же указывает, что для психологического исследования знание источника влечения по существу и не требуется. Поскольку цель влечения — удовлетворение потребности, то, зная цель, можно от обратного сделать вывод и об источнике влечения. Начиная разрабатывать теорию влечений, Фрейд говорит о качественном характере различий между ними[75], но позднее, ставя перед собой вопрос, можно ли говорить о качественном различии биологически обусловленных влечений, достаточных оснований для этого не видит и рассматривает все влечения как однородные, действие которых определяется лишь «заключающейся в них величиной возбуждения»[76]. Тем не менее, постулирование Фрейдом для каждого влечения своего источника, цели и объекта привело в дальнейшем к критике его концепции влечений как недостаточно последовательной, глубокой и фундаментальной, что представляется нам верным лишь в той части, где теория Фрейда критикуется за ее непоследовательность. Даже если мы предполагаем здесь, что в теоретическом фундаменте психоаналитической теории имеется существенный изъян, из-за которого здание постепенно начинает проседать, жильцы из него выезжают[77], а стены и содержимое растаскиваются проворными соседями на хозяйственные нужды, если мы предполагаем здесь, что здание это имеет не только культурно-исторический, но и научно-практический интерес, мы должны попытаться, используя психоаналитический же подход, научивший нас выявлять бессознательные и глубоко скрытые причины по видимым и наблюдаемым поверхностным расстройствам, обнаружить под просевшей стеной психоаналитического здания тот неверно уложенный теоретический блок фундамента, позиция которого угрожает существованию всего здания. Эти неверные, с нашей точки зрения, позиционные моменты нуждаются в обозначении и отдельном освещении.
* Современная психоаналитическая литература показывает нам, что судьба влечений в теории психоанализа не столь плачевна, как спешат декларировать некоторые философы, «близкие к воззрениям Ясперса и Поппера», которые смело утверждают, что современный аналитик «совершенно спокойно обходится без широких обобщений о “судьбах влечений”»[78]. Разумеется, вызывает сожаление отчетливая тенденция современного психоанализа отрываться от биологических, организмических основ функционирования психики. «Надо подчеркнуть, — пишут современные ведущие аналитики Томэ и Кэхеле вслед за Олпортом, — что психосоциальные и социокультурные явления до некоторой степени автономны; ни их происхождение, ни их модификация не ограничиваются биологическими процессами»[79]. Эта тенденция вызывает сожаление, но не опасение. Если разбежавшийся, оттолкнувшийся от земли и высоко подпрыгнувший человек склонен утверждать, что он умеет летать — не нужно спорить. Нужно немного подождать, пока он сам вернется на землю. Прискорбно лишь то, что люди, утверждающие мотивационную автономию Я, именуют себя последователями Фрейда и психоаналитиками. Возможно, они много больше вредят развитию современной психоаналитической теории, чем те недостатки, которые эта теория содержит. Десятилетние попытки похоронить психоаналитическую теорию заживо, кастрировать ее сексуальность или произвести легкое и красивое обрезание метапсихологической теории влечений от структурной теории личности не увенчались успехом. Вэйкко Тэхкэ, последнюю монографию которого «Психика и ее лечение: психоаналитический подход» называют не только самой современной книгой по психоанализу, но и «энциклопедией современного практического психоанализа», вновь акцентирует внимание на динамической точке зрения в психоаналитической теории в связи с ее «относительно пренебрегаемым статусом»[80]. Последние теории, по мнению Тэхкэ ограничиваются описанием того, что происходит, но никак не отвечают на вопрос: почему это происходит. Чтобы избежать псевдообъясняющих описаний и конструктов (график развития, тренировка функций) Тэхкэ сознательно ограничивает себя в постулировании любых феноменов развития без надежного динамического или мотивационного обоснования. Говоря о влечении, он подчеркивает, что с самого начала важно договориться, что мы имеем в виду. Является ли влечение лишь неким количеством общей стимулирующей энергии для функционирования различных психических структур или влечения отличаются качественно, и каждое имеет свой источник, цель и объект. Другими словами: напоминает ли влечение общее напряжение в электрической сети, обеспечивающее деятельность любых электрических приборов, или для различных приборов существует качественно различное напряжение с различными источниками, сетью и розетками. Тэхкэ критикует как двойственную и противоречивую ту позицию, где влечение «одновременно рассматривается и как количественная величина, не обладающая качествами, и как нечто психически представленное, то есть, обладающее содержанием и качествами»[81]. Основание для критики ему дает уже упоминавшееся нами постулирование Фрейдом источника, цели и объекта влечений, что придает им «иные, нежели чисто энергетические смыслы и качества» и приводит к дальнейшим неверным (с точки зрения Тэхкэ) теоретическим конструктам переплетения влечений, дериватов влечения, нейтрализации влечений (Hartmann), нарциссическому либидо как особой форме энергии влечения (Kohut). Считая позицию Фрейда и его сторонников «запутывающей и алогичной», Тэхкэ определяет влечение, как «энергию живого человеческого организма в целом». Это влечение «заряжает энергией все нормальные и патологические элементы содержания и все процессы психики», но «любые качества принадлежат психике, а не самой энергии»[82]. Влечение не имеет ни цели, ни объекта, ни развития. Уменьшение напряжения представляется Тэхкэ центральной и первичной целью организма. По сути, здесь мы можем наблюдать, как современная психоаналитическая теория в лице Вэйко Тэхкэ начинает склоняться не к первой и не ко второй дуалистической концепции влечений Фрейда, речь о которых пойдет ниже, а к монистической теории влечений, исключающей всякое разнообразие инстинктивных влечений. Эта теория постулирует влечение как «энергию, вырабатывающуюся на протяжении всей жизни индивида, постоянно возобновляясь, аккумулируясь и обладая принуждающей природой. Вследствие того, что влечение носит принуждающий характер и требует разрядки, оно мобилизует и заряжает энергией все те индивидуальные специфические для данных особей «программы поведения» и потенциалы, которые, взаимодействуя с человеческим окружением и природной средой, ведут к бесконечному разнообразию реализаций индивидуальной человеческой жизни»[83]. Точно так же, как Фрейд в свое время отмежевывался от интерпретации либидо и влечения к жизни в широком юнговском смысле, Тэхкэ в своей работе сразу же отмежевывается от возможной интерпретации своего влечения и его энергии как «жизненного инстинкта» Фрейда. Но на этом он останавливается. Вопрос о происхождении и «целях» этой энергии он относит к разряду философских вопросов о происхождении и смысле жизни и считает, что на современном уровне знаний на них невозможно убедительно ответить. Единственное, что можно с уверенностью утверждать – это то, что влечения пронизывают все физические и психические процессы человека и «уменьшение напряжения представляется центральной первичной целью организма»[84]. Запомним здесь этот основной вывод современного психоанализа относительно теории влечений и перейдем далее к рассмотрению двух дуалистических теорий влечений Фрейда.
Первая дуалистическая теория влечений Фрейда
Первый опыт формулировки теории влечений Фрейд предпринимает в 1905 году в работе «Три очерка по теории сексуальности». Основной упор сделан, разумеется, на сексуальное влечение (либидо), но и другие влечения не отрицаются. Например, на первой же странице либидо определяется по аналогии с влечением к пище и голодом. Эта аналогия позднее будет повторена и в двадцатой лекции «Введения в психоанализ». Фрейд еще не противопоставляет, но уже различает сексуальные влечения (либидо) и влечение к пище, которое позднее будет включено им во влечения Я или влечение к самосохранению. Причем, как можно заметить, различает их качественно, как два различных влечения. Это именно тот аспект в теории влечений Фрейда, который справедливо подвергнут критике в работе Тэхкэ. В последнем, третьем, очерке, в разделе «Теория либидо» Фрейд дает определение либидо как «меняющейся количественно силе, которой можно измерять все процессы и превращения в области сексуального возбуждения», и отличает либидо от «энергии, которую следует положить вообще в основу душевных процессов, в отношении ее особого происхождения, и этим приписываем ей также особый качественный характер (курсив наш. — Ю.В.). Отделением либидозной психической энергии от другой мы выражаем наше предположение, что сексуальные процессы организма отличаются от процессов питания организма особым химизмом»[85]. Достаточно странное суждение, на первый взгляд. У кого, собственно, в здравом уме и ясной памяти возникнет желание спорить с тем, что химизм сексуальных и пищеварительных процессов различается между собой. Пепсину — пепсиново, а тестостерону — тестостероново. Дело в том, что Фрейд здесь старается подчеркнуть особое, качественно своеобразное значение химизма сексуальных процессов для психики. Психическая энергия имеет, по его мнению, преимущественно сексуальную либидозную природу. С этим мнением Фрейда не могли согласиться очень многие исследователи, и в первую очередь Юнг. В «Либидо, его метаморфозах и символах» Юнг прослеживает изначальное значение понятия «libido» со ссылкой на труды Цицерона и Саллюстия и указывает на его «весьма широкий смысл»: «значение libido здесь желание и (в отличие от стоического понятия хотеть) необузданное страстное желание»[86]. В разделе «О понятии и генетической теории libido» Юнг со ссылкой на «Три очерка…» описывает этапы формулирования Фрейдом понятия либидо. Он замечает, что Фрейд и сам был вынужден расширить понятие libido, столкнувшись с феноменом паранойи. Цитируя большой отрывок из размышлений Фрейда по этому вопросу, Юнг отмечает, что в нем Фрейд с очевидностью подходит к вопросу, «можно ли в утере восприятия действительности в случае паранойи видеть исключительно следствие обращения вспять «либидинозных притоков» или эта утеря совпадает с исчезновением всякого так называемого объективного интереса»[87]. В более ранней работе «Психология dementia praecox» Юнг уже использовал как максимально общее понятие «психическая энергия», и здесь он еще раз подчеркивает, что любые попытки строить теорию dementia praecox, основываясь на сексуально понимаемом libido, невозможны. «Мое сдержанное отношение к вездесущей сексуальности, какое, признавая все психологические механизмы, я обнаружил в предисловии к Психологии dementia praecox, было подсказано тогдашним состоянием теории libido, сексуальное определение которой не дозволяло мне искать в этой теории объяснения для функциональных нарушений, относящихся столь же к области (правда, неопределенной) влечений голода, сколь и к области влечений пола», — пишет Юнг и продолжает: «В течение моей аналитической работы вместе с нарастанием опыта я подметил медленное изменение моего понятия libido: вместо описательного определения, свойственного «Трем очеркам» Фрейда, выступило понемногу определение генетическое, давшее мне возможность заменить выражение психическая энергия термином libido» [88]. Фрейд выступает в «Очерках» с крайне слабым аргументом против расширительного толкования либидо как всеобщей движущей психической силы, ссылаясь на то, что такое толкование приведет к «исчезновению завоеваний всех психоаналитических наблюдений»[89]. В дальнейшем критики неоднократно замечали эту оплошность, высказываясь в том смысле, что если переформулировка всего лишь одного понятия может привести к потере всех достижений психоанализа, то немного эти достижения и стоят. Юнг, как и другие исследователи, никогда не мог понять, почему сексуальному влечению придается доминирующее значение, и обвинял Фрейда в пансексуализме как разновидности религиозного, а не научного подхода. Та нуменозная сила, которую Фрейд называл либидо, осуществила оккупацию практически всех механизмов и систем, обеспечивающих жизнедеятельность живого существа, начиная от поглотительных и пищеварительных функций и кончая выделительными. Либидо получило царское право быть в этом мире всем и во всем: ребенок сосет материнское молоко — это оральное либидо, ребенок овладевает навыками опрятности — это анальное либидо, созревает сексуальная система и наследный принц — генитальное либидо вступает в свои законные права, не обделяя при этом своим царским вниманием прежние зоны обитания. Если возникают проблемы в генитальном царстве — либидо может оставить его во власти невроза и, как король Лир, отправиться погостить (регрессировать) в места своего детства и отрочества. Задача аналитика — вместе с либидо вернуться в генитальную сферу по королевской дороге в бессознательное (сновидение) и изгнать невроз, сразившись с ним на территории бессознательного и победив трех страшных врагов: цензуру, сопротивление и симптомы. В рамках тифоаналитической теории нам предстоит рассмотреть сексуальность и либидо как структурно-динамические разновидности и компоненты влечения к смерти (что Фрейд никогда не решался сделать), а влечение к смерти — как единую и единственную движущую жизненную силу (которую Юнг называл либидо, но никогда не увязывал с влечением к смерти). Таким образом, от теории либидо как фундамента аналитической теории останется на самом деле немного. В каком-то смысле — вообще ничего не останется, поскольку у нас нет никаких теоретических и клинических оснований для выделения сексуального влечения в самостоятельное и качественно своеобразное. Либидо, как его понимал Фрейд, в клинической реальности не существует. Существует влечение к смерти с одной стороны и сексуальность как один из механизмов его реализации — с другой стороны. Существует сексуальность как система, которая функционирует за счет влечения к смерти, и которая, возможно, лучше, чем какая-либо другая система позволяет это влечение к смерти удовлетворить и через это наполняется максимальным удовольствием и максимально близко и часто подходит и даже переходит в смерть. Однако сексуальность – это не влечение. И подобная перегруппировка и пересмотр основополагающих, фундаментальных конструктов психоаналитической теории не только, как нам кажется, не разрушит здания психоанализа, но, наоборот, придаст ему большую прочность и позволит избежать участи преждевременного крушения. Теория либидо при этом не уничтожается и никуда не девается. Она прочно занимает свое, не фундаментальное, разумеется, но почетное краеугольное место. Так или иначе, но последовательный процесс пересмотра теории либидо мы уже наблюдаем в современном психоанализе. Если же говорить о том, что пересмотр теории либидо может привести к потере всех психоаналитических наблюдений, то этот страх совершенно не оправдан. Многие даже неверно интерпретированные наблюдения Фрейда имеют большую ценность, чем верно интерпретированные наблюдения целого ряда других исследователей.
* Достижения и Юнга, широко трактующего либидо как психическую энергию, и Фрейда, подходившего к этому вопросу, но отвергавшему монистическую идею влечений, стоят одинаково дорого. Мне кажется, что я лишь недавно стал действительно понимать, насколько дорого они стоят. Моя коллега-психотерапевт, работавшая ранее психиатром, рассказала мне, как сложно ей выслушивать пациентов. Когда они рассказывают о своих переживаниях, ей с большим трудом удается сохранить стройность и ясность своего мышления и возникает труднопреодолимое желание назначить им какой-нибудь знакомый, хорошо проверенный практикой лекарственный препарат. После этого я стал лучше понимать явную нелюбовь многих врачей в целом и психиатров в частности к психотерапевтам. Заглядывая в душу другого человека, нужно всегда быть готовым к тому, что, сколько ты увидишь там, ровно столько ты увидишь и в себе, и наоборот. Сабина Шпильрейн писала, что «для каждого человека другие люди существуют вообще только настолько, насколько они доступны его Душе, от другого для нас существует только соответствующее нам»[90]. Фрейд и Юнг, в отличие от представителей созерцательной философии, интроспективной психологии, феноменологической психиатрии, были гениальными вуайеристами в лучшем смысле этого слова. Их объединяла страсть к подглядыванию сквозь замочную скважину аналитической беседы за самыми интимными процессами, происходящими в здании человеческой психики и при этом бесшабашная смелость встретиться с этими процессами в себе самом. Волею судьбы Фрейд начал с неврозов и спальни, Юнг — с психозов и подвалов, другие — с голода, агрессии и кухни[91]. У каждого была своя позиция и своя точка зрения. Встать на позицию другого не возникало желания не потому, что позиция представлялась неверной или неинтересной, но потому, что своя позиция не исчерпывала своего интереса. Все они были креативными личностями, и как человек, страдающий от жажды, везде ищет воду, так креативная личность движимая душевным напряжением, всегда ищет для себя проблемы и проблемные ситуации. Нет большего счастья для креативной личности, чем найти полностью неизведанную, неразработанную, неупорядоченную проблему. С великим воодушевлением бросается она в бой, чтобы успеть победить, чтобы кто-то другой, столь же голодный и ненасытный, не успел все систематизировать и упорядочить. И нет большего несчастья для креативной личности, чем известие о том, что проблема, которая позволяет тебе втихомолку тратить свою психическую энергию, уже кем-то решена. Отчаяние, которое возникает при этом, совершенно непонятно по своей этиологической природе обычному человеку. Это не зависть чужому успеху и чужой славе, желание которых лишь в последнюю очередь свойственно креативной личности. Это не зависть человека, имеющего мало, к человеку, имеющему много. Это биологическая злоба голодного существа, у которого из-под носа украли пищу.
|
